Рассказ

Зима пришла в этом году по расписанию, проявив невиданную щедрость. Снег, столь редкий в этих краях, удивил живущих. Жемчужные хлопья внесли сумятицу в размеренный уклад жизни маленького городка.  Снег шёл,  не переставая, почти  сутки, засыпая всё несравненной белизной. Снежинки  выбелили  чёрную наготу земли, кутая теплом и даруя несравненную защиту.

Зима успела укрыть землю белоснежным покрывалом, но пушистые снежинки продолжали щедро сыпаться с небес в этот вечер, добавляя сказочности. Озябший город нежился от прикосновений пушистых хлопьев. Неуловимый лёгкий ветерок, играя снежинками, кружил их в вальсе. Миллиарды пушинок пробивались сквозь слепящие созвездия звёзд, чтобы подарить красоту суматошному городу. Зима жалует долгие ночи, чтобы всякий мог постичь не только себя в этой морозной тиши, но и задать главный вопрос, на который и ответ не нужен.

Елка в тайге, или Не домашний Новый год
 
     Егор называл ее Незабудкой… Поначалу обращался так к молодой женщине в шутку, потому что она любила напоминать: «Не забудь, мы сегодня идем в гости к Сысоевым… Не забудь, ты обещал мне, что завтра будешь дома…», и все в таком вот ключе. А потом имя Незабудка стало наиболее частым и привычным для обоих.
 

   Старик который уже год молил о смерти, но она все не приходила к нему, точно панически боялась его бескровных уст, непроизвольно подрагивающих, периодически обнажающих искалеченные беспощадным временем беззубые десны.

   Всем нам детстве приходилось наблюдать пугающий и одновременно – притягивающий своей таинственной бездной провал колодца, из которого даже в самое жаркое лето тянуло манящей свежестью и  прохладой. Ребенком я опасливо опирался на сруб колодца и, от детского ужаса зажмурив глаза, вдыхал этот запах и, одним глазком заглянув в бездну, грохочущую от брошенного мной туда камушка, тотчас же отпрыгивал от нее обратно, в наш мир, обыденный и совсем не страшный.

   Олег уютно и вольготно развалился на своем велюровом сидении новенькой сверкающей «Хонды». Серую, в черных крапинках, змею дороги, казалось, слишком медленно глотали ее колеса.

  Из окна пятого этажа кишиневского общежития на Дойне, куда я приезжаю уже не первый раз, открывался бы великолепный вид на центр Кишинева, если бы не надоедливые кроны старых ив, закрывавшие своей непроницаемой стеной листвы большую часть этого вида. И если днем, выходя на балкон, сей печальный факт еще не будоражит воображение, то вечерний Кишинев, приветливо манящий своими ласковыми разноцветными огнями, полускрытый за зарослями лиан этих ив выглядит совсем по-другому. 

   Я миллионы раз представляю себе этот сладостный миг возвращения. Как я вступлю на русскую землю, как упаду на колени, перекрестившись, рухну навзничь, неистово прильнув к такой родной и драгоценной стерне, крепко, до боли прижмусь к ней каждой клеточкой своего изможденного разлукой тела, широко раскидывая руки, стараясь объять ее всю, милую, долгожданную. Как я с разбегу, по-медвежьи разлаписто обхвачу всю в белом, как невеста, березку, судорожно стиснув ее в своих объятьях.

Таран из последних своих сил медленно рысил по лесу, до крови царапая бока буйными зарослями враждебной и негостеприимной растительности.
Весь мир вокруг перевернулся: еще вчера ему казалась все навеки прочным и стабильным, незыблемым до самой смерти, наподобие огромного валуна на окраине деревни, что он частенько огибал, степенно волоча за собой казавшуюся неподъемной огромную телегу с навозом. А теперь такой до боли привычный и родной ему мир внезапно исчез, и Таран затравленно косил по сторонам в поисках человека.