Таран

Таран из последних своих сил медленно рысил по лесу, до крови царапая бока буйными зарослями враждебной и негостеприимной растительности.
Весь мир вокруг перевернулся: еще вчера ему казалась все навеки прочным и стабильным, незыблемым до самой смерти, наподобие огромного валуна на окраине деревни, что он частенько огибал, степенно волоча за собой казавшуюся неподъемной огромную телегу с навозом. А теперь такой до боли привычный и родной ему мир внезапно исчез, и Таран затравленно косил по сторонам в поисках человека.
Был Таран тридцатидвухлетним мерином, и за свою долгую и неспешную лошадиную жизнь повидал многое. Еще жеребенком он при прыжке зацепился об изгородь и на полном ходу протаранил ее, сломав ноги, отчего и получил свою кличку. Ноги криво срослись, и ему всегда доставалась самая черная и неблагодарная работа. Большую часть своей жизнь он провозил навоз, но он не обижался, справедливо считая, что ему еще повезло, и он вытянул тот единственный счастливый билет, обеспечивший ему рай земной. Жил он по принципу «тише едешь – дальше будешь» и потому важно и степенно вышагивал со своей повозкой, несмотря на безжалостные удары плетью вечно пьяного одноногого старика Степаныча, безбожно матерящегося на ленивый шаг Тарана.
Другие лошади резвились, мечтали о воле, но Таран лишь презрительно фыркал и отворачивал свою морду, завидев их. Он полагал, что мудрее и опытнее других, научившись ценить тихие радости жизни – ласковые лучи весеннего солнышка, так приятно согревающие свалявшуюся холку, пригоршню овса в вечно отдающем помоями ветхом ведре, возможность неподвижно стоять часами, подремывая и меланхолично размышляя о жизни, лишь изредка лениво помахивая хвостом, разгоняя вконец обнаглевших оводов, привлеченных запахом навоза. И даже злодей Степаныч казался ему органичной и даже незаменимой частью его лошадиной жизни. Он понимал, что старик, потеряв ногу еще на фронте и так и не заведя семью, так же одинок, как и сам Таран, и великодушно прощал ему слабости – матерщину, побои, даже резкие и очень неприятные для Тарана, намертво въевшиеся в Степаныча запахи буречанки и самосада.
Он уж и не помнил, когда бегал в табуне. Даже жил Таран в хлеву у Степаныча, отдельно от колхозной конюшни, чему был безмерно рад, ибо давно сторонился других лошадей. Только вот он тогда не знал, что этот рай для него обернется трагедией.
Степаныч жил на окраине деревни в ветхой покосившейся избе с полусгнившими и почерневшими бревнами, украшенной потрескавшимися стеклами, небрежно заклеенными скотчем. По своему обыкновению он каждый вечер надирался вдрибодан, часто не доползая до своей постели, падая в первый попавшийся угол своей избы, чтобы забыться мертвецким сном до рассвета. Степаныч даже не запирал ни калитку, ни двери: в деревне все прекрасно знали, что брать у старика нечего, кроме его протеза. Он так ничего и не нажил за свою беспросветную жизнь, да, впрочем, никогда и не стремился к этому.
Когда Таран в ту злосчастную растреклятую ночь увидел прокравшегося в хлев заросшего и изможденного неизвестного в полосатой одежде, протянувшего ему горбушку, посыпанную солью, он даже и не предполагал, что прежняя жизнь стремительно разрушится, точно прорванная мощным потоком разбушевавшейся воды плотина. И тем не менее Таран заржал, хотя и знал, что этим все равно не сможет разбудить Степаныча.
Незнакомец вывел его из стойла, что-то ласково и успокаивающе шепча Тарану, и при этом весь дрожа, то ли от холода, то ли от болезни. Таран даже на миг пожалел незнакомца, в чем сейчас горько раскаивался. Они вышли за околицу и незнакомец без седла взромоздился на Тарана, цепко ухватившись за холку, ногами крепко сдавив ему бока, всем своим телом прижимаясь к мерину. Таран попытался стряхнуть с себя седока, но не тут-то было – незнакомец сидел на нем, как влитой, и мерину ничего не оставалось, как подчиниться железной воле этого с виду тщедушного и щуплого человека. Но бегать галопом Таран давно уже разучился, поэтому послушно поплелся в ночь своим обычным неспешным и размеренным шагом.
Так они волочились всю ночь и раннее утро. Что было потом, Таран помнил плохо. То утро представлялось ему хаотичным нагромождением ярких и пугающих образов: чьи-то резкие крики, странные, бьющие по ушам звуки, похожие на хлопки мухобойки, которой Степаныч изо всех сил гвоздил жирных и сонных мух, как-то вмиг огрузневшее тело его седока, что-то липкое, пролившееся на спину мерина. Вдруг позади Тарана с леденящим грохотом вздыбилась земля, он свечой взмыл вверх, незнакомец свалился с него, а мерин в неописуемом ужасе помчался, не разбирая дороги. Так быстро Таран наверно не бегал ни разу в жизни. Будто огонь разлился по его дряблым мышцам, пена клочьями слетала с его морды, а он все несся и несся вперед, подальше от этого чудовищного места.
Когда ноги его подкосились от усталости, он вдруг понял, что заблудился. Таран за всю свою жизнь не отходил от села настолько, чтобы его не было видно. А тут мало того, что он не мог вспомнить свой путь, так еще и оказался в глухой чаще леса, потеряв всякую дорогу к любому человеческому жилью.
Таран запаниковал, начал шарахаться из стороны в сторону, до крови обдирая себе шкуру, пока снова не свалился без сил. И тут он понял, что всю свою жизнь предчувствовал это. Вот она, столь желанная для других и столь пугающая для него свобода! Вот только он никогда не мечтал о ней, она не нужна ему, Тарану очень плохо с ней! Не зря он всю свою жизнь осуждал стремление к ней! Все, чего он сейчас так страстно и неистово желает, так это оказаться в привычном и уютном стойле, среди родных стен. И нет ему на свете человека роднее и ближе, чем Степаныч. Только бы добраться туда, а уж там он готов постоянно сносить побои, не, он даже желает их, но только бы домой! Он ведь просто пропадет без хозяина, даром, что старик без царя в голове, но без него невозможно. И он во что бы то ни стало обязательно должен добраться туда, пусть даже, если этот путь будет стоить ему жизни.
Таран поднялся на ноги, отряхнулся и целеустремленно побрел сквозь дебри. Домой! К хозяину!
05.08.11