Сергей Серпанов Атмосфера распада1

... нет высшей свободы, чем эта свобода...

 

* * *

Становится смирным здесь даже хронический ухарь.

Захлопнется дверь - словно близкого грома раскат,

и шорохи жизни едва долетают до слуха,

и точно в гробницу, вмурована чья-то тоска.

Звучит приглушенно тюремная горькая песня

и душу кромсает - нет пытки, наверно, страшней.

И прошлое сгинуло, больше оно не воскреснет,

лишь срок впереди - бесконечное месиво дней.

И сыростью дышат высокие гулкие своды.

Окно - словно щель, металлический привкус во рту

от кислой баланды... И все же лишенный свободы

здесь учится заново жизни ценить красоту.

Не спится ночами. Окурок чадит сигареты.

Ты сам себе нынче защитник и строгий судья.

Но коль ты мужчина, ты все-таки вынесешь это,

тебя не сломает тяжелая эта судьба.

И что б ни случилось - ты только окрепнешь в надежде,

она тебя выведет, как путеводная нить,

с душой обновленной, уже не такою, как прежде,

с готовностью жадной - пронзительно мир полюбить.

 

* * *

Снова кисточка рассвета в краску алую макает...

От тоски тюремной этой я давно изнемогаю.

Выйти б вновь туда, где брагой пахнет вольный ветер южный!

Надоело быть оврагом никому совсем не нужным.

Но другого я не стою, это, видимо, расплата -

неразлучным быть с бедою от заката до заката.

 

* * *

Нет высшей свободы, чем эта свобода,

Когда ты свободен от власти и денег,

когда не пугает любая погода,

когда ты, как ветер, такой же бездельник,

когда ты свободен, как сытая птица,

ни  отчего дома, ни пристальной боли.

когда ничего тебе ночью не снится

и нет тебе дела, что будет с тобою,

когда за окном облаков белоснежность

и грустно от их торопливого бега,

как  будто последнюю  чувствуешь нежность,

прощальную нежность апрельского снега.

 

* * *

Есть неразгаданные тайны. Душа моя понять стремится,

зачем всегда сентиментальны в тюрьме становятся убийцы.

Когда на совести нечисто, вмиг изменяется походка.

Закоренелые садисты глядят рассеяно и кротко.

Они живут не днем вчерашним - у них теперь иные сроки -

не потому, что стало страшно, а потому, что одиноки.

За причиненные страданья они расплатятся, страдая.

И нет, наверно, наказанья страшнее, чем тоска такая.

 

* * *

Этот мир не хорош и не плох - просто жизни прошла половина.

Неудачи застали врасплох, как сошедшая снега лавина.

Выбит я, как жокей, из седла, неизвестны совсем перспективы.

Только снег. Только белая мгла. Только белая молния взрыва.

 

* * *

Опять звезда вечерняя зажглась.

И снова я до утренней звезды

барахтаюсь, как пойманный карась,

в удушливом садке своей беды.

Я бьюсь, как рыба бьется о лоток,

разинув рот. Нигде спасенья нет.

Мне б воздуха. Хотя б один глоток!

Хотя бы слово нежности в ответ!

 

* * *

Такое, наверно, не вычитать в книге -

как будто в навозной копаешься жиже.

Я чувствую только: я - жертва интриги.

Я только сильнее врагов ненавижу.

Решетка в окне... Я тупею и мучусь

в надежде услышать бодрящее слово.

За что мне такая нелепая участь?

За что так судьба покарала сурово?

Стучатся вопросы, как дождик по жести,

отчаянья бездна зовет ледяная...

Откуда раскаянье, если я честен?

Я чувства вины совершенно не знаю.

Добили... Я многих прощал, понимая.

Но подлая ложь захлестнула удушьем,

отчаянный крик поглотила немая

стена равнодушья, стена равнодушья.

И все же я верю: случится удача -

вердикт мне свой вынесет Высшее Вече.

Я гордость под маской обиды не спрячу -

холодным презреньем на подлость отвечу.

 

* * *

Вновь этап. Дорога дальняя. Ждут другие испытания.

Тополя пирамидальные, до свиданья, до свидания!

Не имел на счастье виды я, но, как вы, не клал поклоны я.

Я ни в чем вам не завидую, молодые и зеленые.

Рубят сучья - так же больно вам, вы кору, как кожу, морщите.

И, как зеки, подневольные - никуда шагнуть не можете.

 

ЖИЗНЬ ВЗАЙМЫ

Развод по утрам. Поверка. Отбой.

  Убогий лагерный быт.

    И думы о воле - даже во сне,

      если ты можешь спать.

И время - как бык, что ведут на убой,

  но он еще не убит.

    И вовсе не скоро случиться весне -

      месяцев через пять.

Снега...

  Все на свете белым-бело,

    а жизнь, как хина, горька.

      Несет конвоир из ларька батон,

        я черную пайку жую.

От стужи судорогою свело

  скулы жилгородка,

    как будто, от скуки зевая, он

      вывихнул челюсть свою.

Ему не спится,

  спят только снег

    и черный летящий дым,

      и белое облако, как привет

        от белой, как лунь, зимы.

... Завидую птицам:

  для них ночлег

    бывает таким простым,

      а тут - ни сна, ни покоя нет,

        одна только жизнь взаймы.

 

* * *

Мир, полный снега, безнадежно пуст.

Торчит в сугробе белая луна.

И - тишина. Один морозный хруст.

Хрустящая, как скатерть, тишина.

В безмолвной этой северной стране,

где столько дней потрачено зазря,

я с тишиной стою наедине,

обвенчан с нею в храме января.

Она ко мне прильнула, как жена,

все поглотив - и время, и шаги.

Я верен ей. И мне она верна,

как могут верность сохранять враги.

 

* * *

Пахнет с воли вареньем - тошно.

Тащат с рынка морковь, картошку,

лук, петрушку, укроп, салат...

Здесь же лагерь. С харчами тяжко:

заблудившуюся дворняжку,

втихаря отварив, едят.

Нынче - праздник. Потом - по-новой

миска каши в обед перловой

и баланда - одна вода.

Нос к съестным ароматам чуток,

и тоскует пустой желудок,

словно негр на бирже труда.

Где-то жарят картошку с салом...

Лом хватаю, чтоб легче стало,

бью по камню - таков мой крест.

Нет лекарств эффективней лома!

...Выйдет срок мой - полгастронома

съем, наверно, в один присест.

 

* * *

Такой тоскою убивают. Такая темная тоска.

Зима еще не убывает - лишь распечатана слегка.

Вычеркиваю день вчерашний, и новый день встает опять.

И так томительно, так страшно, так невозможно больше ждать!

 

 

... точно две льдины, нас жизнь разносила...

 

* * *

Я так хочу тебя забыть, но ты ко мне приходишь снова,

сплетая вновь в живую нить реальность с отзвуком былого.

И снова мы идем с тобой, и снова, ошалев от мая,

звезда целуется с листвой, дурной пример нам подавая...

Лишь случай отобрал права на жизнь, когда в разгаре лета

все так же ластилась листва, и только неба больше нету.

 

* * *

Друг мой, стареем с тобою мы разно -

словно дуплетом сразило нас с лету.

Наша любовь миновала, как праздник,

и впереди только будней болото.

Точно две льдины, нас жизнь разносила,

холода в сердце добавили зимы.

Два одиночества несовместимы -

даже одно оно невыносимо.

Что же глядишь ты из мрака и дыма,

Что же клянешь непредвиденный случай,

друг мой единственный, друг мой любимый,

тихий заложник беды неминучей?

 

* * *

Словно рапиру в стремительном выпаде

враг мне приставил к груди...

Сколько еще испытаний мне выпадет?

Что там еще впереди?

Что мне в дальнейшем судьбою обещано?

Что еще будет со мной?

Ждет ли, как раньше, усталая женщина -

та, что была мне женой?

Летними ливнями, заметью санною

пусть улетит - не лови! -

самая нежная, светлая самая

память о нашей любви.

 

* * *

Два месяца с лишним, два месяца с лишним,

как мы разлучились. Ты так захотела.

И голос мой больше в квартире не слышно,

и кажется, будто она опустела.

Взгляни: пожелтели на стенах обои,

и двери рассохлись, что кожей обиты.

Мы ссорились здесь и мирились с тобою,

прощая друг другу былые обиды.

Здесь нас в январе донимали простуды

и не было крыльев душе для полета.

И воздух был рыхлый и вязкий, как студень,

и мягко пружинил, как жижа болота.

Но мы не смогли насладиться покоем -

чего-то опять нам с тобой не хватило.

И что-то такое, и что-то такое,

в чем главное было, ушло из квартиры.

Всмотрись: по ночам одинокие тени

обходят березку и столик трехногий.

Всмотрись: это наши с тобою потери.

Всмотрись: это наши с тобою тревоги.

Они равнодушно, с нелепым усердьем

по мягким паласам ступают неслышно,

и хваткой бульдожьей сжимают предсердье

два месяца с лишним, два месяца с лишним.

 

* * *

В октябре ли, в марте ли, через год ли, пять

вечного романтика вспомнишь ты опять.

Он зубами лязгает в стуже долгих зим.

Он не станет ласковым ангелом твоим.

Потерпев крушение, в окруженье бед

он не ждет прощения - ведь прощенья нет.

 

* * *

Ты вольна поступить, как угодно,

никого и ни в чем не виня.

Ты красива и снова свободна

и когда-то забудешь меня.

Будет кто-то, кто лучше и чище,

кто моих не узнает забот.

Он давно тебя, милая, ищет

и когда-то, наверно, найдет.

Жизнь покажется легче, новее.

Все, что надо забыть, - на распыл!

Даже ветер - и тот не навеет

сон о том, что тебя я любил,

эту кипень кудлатого мая,

шум дождя и мельканье огня,

когда шел я, тебя обнимая,

и когда ты любила меня.

 

* * *

Электрический изверг, рассеянный свет,

туго скрученный в сноп, он направлен чуть вкось.

От него днем и ночью спасения нет:

как рентгеновский луч, он пронзает насквозь.

Занесен этот свет, как разбойничий нож,

жизнь на две половины мою разрубя,

от него и не спрячешься, и не заснешь,

как не спится, когда не прощают тебя.

Потому я уставший и хмурый такой,

настроенье не то, разговоры не те.

Я глаза прикрываю горячей рукой,

чтобы снова увидеть тебя в темноте.

Этот город, что в розовый камень одет,

рыбий профиль луны, лунный призрачный газ,

и в глазах твоих - звездный, мерцающий свет,

свет зеленого мая, согревшего нас.

 

* * *

Когда утихнет шорох ног, вне времени уже,

я постучу в твое окно на третьем этаже.

Ты, приготовившись ко сну, предвидеть не могла,

что веткой влажной я коснусь нагретого стекла.

Но ты услышишь мой сигнал, как радостную весть,

как люди чувствуют всегда, что рядом кто-то есть.

А у меня (поймешь ли ты?) был шанс один из ста -

обнять тебя рукой листвы, на цыпочки привстав...

 

* * *

Снег с дождем, штормовая погода,

воздух сжат, как пружина, упруго.

И уже миновало полгода,

как не видим с тобой мы друг друга.

Неужели решила: излишне

ждать меня, примирившись с судьбою?

Неужели тебе безразлична

даже память, сквозящая болью?

Неужели мои биотоки

в этом мире - до хруста морозном -

ты не слышишь, и мы одиноки,

как снежинки, летящие розно?

 

* * *

Жизнь время мотает на спицы, впадает душа в летаргию.

А ночью, как раньше, не спится, все помнятся ночи другие.

Я слышу листвы шелестенье, и ветка мелькает кривая.

Своею летящею тенью она мою тень покрывает.

И гром в отдалении охнет, и стынут хрустальные росы...

А помнишь: стучала нам в окна такая же ветка березы?

И пусть мы сердились устало, душа замирала от стука.

Как будто судьба извещала, что скоро настигнет разлука.

 

* * *

Ты помнишь, на рассвете, совсем не третий лишний,

черемуховый ветер нас обнимал неслышно?

Июньская прохлада текла в забора щели,

и тихий шорох сада был, словно шелка шелест.

И все прошло, остыло - за это ты в ответе:

наверное, любила ты не меня, а ветер,

Он вновь летит из мрака, что все плотней и гуще, -

беспечный, как гуляка, сам от себя бегущий.

 

* * *

Я проснусь на исходе зимы,

закричу, не увидев огня,

отбиваясь руками от тьмы,

окружающей плотно меня.

Вяжет руки в четыре узла

влажный шорох заснеженных лип.

Только холод ночной, только мгла,

только ветра простуженный всхлип.

Я хочу быть все время с тобой,

но еще до тебя - целый год.

Отзовись! Ну, хотя бы звездой,

прочертившей ночной небосвод.

 

* * *

Одолень-трава, одолень-трава,

помоги скорей одолеть беду,

чтобы вновь на жизнь предъявить права,

чтоб цветок весны заалел на льду.

Я вперед помчусь из последних сил,

позабыв, что сам предрекал финал,

чтобы та, что я больше всех любил,

поняла, что ей я совсем не лгал.

Пусть поймет: любовь до сих пор жива,

я за ней пойду по снегам босой.

Ты скажи ей все, одолень-трава,

смой тоску ее голубой росой.

 

* * *

Из этих темных окон я прощения не вымолю.

Прощай, моя далекая, прощай, моя любимая!

Хожу-брожу по камере, стою в проходе узеньком.

Оркестр играет камерный трагическую музыку.

Она такая страшная, она такая душная -

как реквием по нашему с тобою равнодушию.

 

* * *

Осень какая-то ранняя - с неба опять потекло.

Жду я с тобою свидания - встретимся через стекло.

В три, а быть может, в полпятого, ты будешь ждать в уголке,

желтый платочек с цыплятами комкая в узкой руке.

Скажем друг другу не главное - только бы не было слез!

Милая, добрая, славная, сколько я горя принес!

Скроешься в лиственной замети - там, где меж сучьев светло.

Только останется в памяти пыльное это стекло,

столик, засиженный мухами, их неустанный разбой.

Самою страшною мукою будет та встреча с тобой.

 

* * *

Вновь на стеклах - налет серебра,

и казенные голые бра,

и столбы - по-колено в снегу,

и на ужин, как прежде, лапша,

и опять каменеет душа.

Не могу без тебя, не могу!

Костыли и линялый халат,

запах хлорки, больничных палат -

пожелать бы такое врагу!

Перевязки, врачебный обход.

Что потом? Неизвестен исход.

Не могу без тебя, не могу!

Как ты там? Тебе грустно? Одна?

Любопытная смотрит луна

из окна. Ветер гонит шугу.

Дрогнет лампой очерченный круг...

Ненавистное время разлук.

Не могу без тебя, не могу!

 

* * *

Опять листва пружинисто-упруга,

а я в тюрьме - хорошенькое дельце!

Все в этом мире движется по кругу,

и никуда от этого не деться.

И точно так же позднею весною,

когда скворец зовет свою подружку,

та женщина, что мне была женою,

пройдет с другим по улице под ручку.

Она себе прекрасно знает цену.

Мое упрямство так ее бесило.

Она простить не сможет мне измену

тому, во что поверить я не в силах.

Пускай решит: вина моя большая,

а вот она ни в чем не виновата.

... Я навсегда ту женщину прощаю

за то, что я любил ее когда-то.

 

* * *

Папиросный патрон начиняю табаком - я давно не курил.

Снова жизнь я с нуля начинаю, да не знаю вот, хватит ли сил.

Разве выйти из этого ада, где въедается в легкие мел?

Не жалей меня, слышишь, не надо! Я ведь тоже тебя не жалел.