ЧУДНОЕ МГНОВЕНИЕ

В десятом классе Галка Костикова влюбилась. Втрескалась, так сказать, скоропостижно и наповал. От избытка чувств ей бы летать да над миром парить, а взлететь не могла – всю осень ходила простреленной птицей, крылышки по земле волокла. Поздновато, конечно, такая смута в сердце приключилась. Другие девчонки начали влюбляться в одноклассников с шестого или даже с пятого класса, успели принцев своих сердец поменять по несколько раз. Ну, а Галка своему сердцу волюшку не давала, с этим делом у неё было строго. Нет, конечно, и ей кое-кто давненько приглянулся, но не очень, чтобы очень… Не вешаться же в таком случае на шею. Честно говоря, ещё два года назад понравился чернявый парнишка с параллельного класса, но он дружил со своей однокашницей: в кино всегда вместе ходили, зимой на лыжной базе видела их не раз. Ну, а коль такое дело, нечего рот разевать на чужой каравай. А тут вдруг себе на беду полюбила студента четвёртого курса училища искусств. Однажды брат Генка привёл его в гости и вот: в одночасье потеряла покой, дённо и нощно только о нём и думала, о предмете своего недостижимого счастья. Илья Громов вдруг сразу и навсегда пронзил её воспалённое девичье воображение. Чем зацепил – она и сама пока толком не знала, но случилась сия морока, как гром среди ясного неба. Онемела при первой же недолгой встрече, поняла: это – Он. Прежде, конечно, слышала и в книжках читала, что любовным помрачением можно заболеть с первого взгляда. Вот ничего не было и – нате вам! Видимо, только в семнадцать лет дано так воспламеняться и гореть в костре собственных страданий, да ещё при этом подкладывать в огонь дровишки ночных мечтаний и таить от всех невыносимую боль неразделённого чувства. Лишь однажды призналась по секрету своей однокласснице и лучшей подружке Марианне о своём безумном счастье. А, может быть, это чувство уместнее было бы назвать несчастьем? Галка сама не ведала, что с ней произошло и как в этом случае называется томление сердца. Илюша занозой вонзился в её грёзы, и сразу вдруг кончилась беззаботность, и детство осталось позади. Галка постоянно думала об этом симпатичном парне, её очаровывало в нём всё от кончиков ушей до жёлтых штиблет. Часто вспоминала его мягкий голос и неспешную рассудительную манеру разговора, иногда сдобренную метким юмором. Ей нравились его густые русые волосы, свисающие до плеч, всегда пушистые, ухоженные, сводили с ума вздёрнутые тёмные брови и светлые серые глаза с чёрными внимательными точками зрачков. Стройный, высокий, широкий в плечах и узкий в талии, он был удивительно похож на сказочного везунчика Ваньку, которому при любом раскладе самой судьбой предопределено стать женихом царевны. Казалось, одень его в расшитую косоворотку, в штопанные портки, обуй в лапти – и вполне готов киногерой. Илюша на любой сценарий подойдёт, всё будет ему по силам – уж очень русский парень…
Генка – брат старший, любимый и единственный, вырос настоящим шалопаем. Одно его украшало: с ранних лет рисовать любил, школу художественную закончил. А как поступил на оформительское отделение училища искусств, тут же хипповать повадился: жидкую бородёнку с усиками отпустил, клетчатые рубахи носил только навыпуск и круглыми очками обзавёлся, такими же, как у Джона Леннона. После занятий любил с однокурсниками тусоваться у входа в училище на виду у тысяч прохожих центральной авеню города. А Илюша, – он другой, он какой-то очень серьёзный. Генка в нём это качество всё же шибко уважал, а ещё ему безумно нравилось слушать Илью, когда тот брал в руки гитару и пел романсы. Его тенор красивейшего мягкого тембра Генку просто с ума сводил… Как часто он по-доброму завидовал другу и жалел, что Бог дал ему не тот талант, что учится не на вокальном отделении. Хотя, если честно, мечталось Генке не об оперной сцене, а о толпах фанатичных поклонниц, взятых в плен его волшебным вокалом.

В конце минувшего лета родители уехали в Каменец-Подольский на Украину. Не просто так уехали – в этом небольшом старинном городке родилась Галкина мать. В середине сорокового года из областей Западной Украины по известной причине многих турнули в Сибирь. Подлое было время, немилосердное. Почти тридцать лет мать потом скучала по своей «рідній неньці Україні», а вот теперь решилась вернуться на милую родину. По осени родители собрали чемоданы и уехали. Галку, конечно, хотели взять с собой, но она заявила, что школу будет оканчивать только в Иркутске – не хочется ехать туда, где преподавание ведётся на не очень понятном для неё украинском языке. С Генкой было вообще всё ясно: какой смысл на полпути бросать училище и неведомо куда уезжать. Самая старшая сестра Ася жила на соседней улице, имела мужа и двух малых деток. Ей сниматься с насиженного места тоже смысла не имело – есть свой дом, огород, есть, наконец, работа воспитателя в детском садике и у мужа должность заместителя начальника цеха на крупном заводе. В родительском доме так и остались жить Генка и Галка. Почти все хозяйские заботы теперь легли на девичьи плечи: надо было и порядок в доме поддерживать, и стирать бельё, и варить обеды. На скудную стипендию, понятно, прокормиться невозможно, и вскоре Генка перевёлся на вечернее отделение третьего курса, устроился работать художником на завод в тот же цех, где трудился Николай – муж старшей сестры. Ася частенько наведывалась в родительский дом, приглядывала за младшей сестрой и даже в школу не раз ходила – как ни как, а класс выпускной, тут надо строго следить, чтоб в аттестате у Галки не появились плохие отметки.
Время шло медленно, но отшелестела нудными дождями осень, в самом начале ноября выпал снег, а вскоре и туманные морозы разрисовали узоры на стёклах окон. Встречать Новый год решили в родительском доме, но при этом Галка упросила брата пригласить Громова Илью. Ей непременно хотелось сидеть рядышком с возлюбленным, нечаянно касаться плечиком его руки, ловить с уст каждое сказанное им слово. А ещё она мечтала наконец-то услышать его пение. К Новому году готовилась тщательно: заранее закупила нужные продукты, продумала, что на праздничный стол поставит, как его сервирует. Хотелось Илью удивить и порадовать. А ещё она мечтала о самом сокровенном: совершенно случайно остаться с Ильёй наедине, рассказать ему про свои страдания, миловаться до самого рассвета. Однако за три дня до праздника Генка ошарашил сестру: Илья не может принять приглашение. Якобы он новогодний праздник обычно проводит в кругу семьи и не намерен изменять давней традиции. Такая весть сильно опечалила Галку, она ушла в свою комнату и от досады расплакалась. А через час, как бы, между прочим, вызнала у брата номер телефона Ильи. Отчаянье заставило сделать ещё одну попытку пригласить возлюбленного. Крохотная надежда оставалась. Но если он и ей откажет, мир рухнет в тартарары, а любимый с детства праздник неизбежно превратится в ночь траура. Целый день голова была замусорена сомнением, но вечером, затвердев в решении, всё же робко набрала номер и сразу услышала знакомый голос, а у самой от волнения голос перехватило.
– Алло!.. – В ответ – ни звука. – Алло!.. Алло!.. Да говорите же вы! – требовательно произнёс Илья, когда молчание неприлично затянулось.
– Это я звоню… – наконец-то выдавила из себя осевшим полушёпотом.
Её голоса он, конечно, не признал, а потому спросил:
– Девушка, а вы, случайно, не ошиблись номером?
– Это Галя звонит…
– Какая Галя?.. – не понял он.
– Костикова, – опять пролепетала в полуобмороке.
– А-а… это ты, Галочка… Извини бога ради, почему-то не узнал твой голос. Очень рад тебя слышать. Я, кажется, догадываюсь…
– Да, я хотела тебя пригласить…
– Спасибо!.. С Геннадием я уже об этом говорил, но тут, понимаешь, такое дело: если родители поедут к моей старшей сестре в Ангарск, то я, конечно… Во всяком случае, был бы рад, коль не в новогоднюю ночь, то хотя бы первого января всех вас повидать.
– А когда я узнаю? – поинтересовалась, слегка осмелев.
– Не беспокойся, Галочка, я позвоню накануне или… или приеду без предупреждения.
– Илюша, а ты возьмёшь гитару? Я очень хочу послушать… я никогда не слышала твоих песен.
– Слушаюсь и повинуюсь! – и засмеялся.
Илья с первого дня знакомства приметил в глазах юной прелестницы то особенное лихорадочное свечение, которое выдавало роковую влюблённость. Лишь стоило ему появиться на пороге дома, взгляд девушки метался перепуганной птичкой, схваченной петлёй силка.
Ну, а Галка после общения с Ильёй вдруг свято поверила в возможность встретить Новый год в компании с властелином её дум, и радость взвихрилась в девичьей душе. В тот же вечер раскрыла книгу кулинарного искусства, стала выискивать рецепты всяких диковинных салатов и мясных блюд: ей очень хотелось, чтобы праздничный стол удивил Илью, чтобы он непременно оценил её талант.

В четвёртом часу новогодней ночи Галка закончила убирать со стола посуду и в лёгком халатике устало прилегла на кровать, прикрывшись покрывалом. Гости разошлись, в доме осталась она одна. «Почему так долго Илья не возвращается? – думала Галка, и ревность волком терзала душу. – Сама виновата… Зачем пригласила Марианну? Зачем?.. Разве не знала про её скорострельные глазки?! Весь праздник мне испортила: сидела и бесстыже таращилась на Илюшу. Разве подруга так может поступать?» – негодовала она, и теплые слёзы текли по пылающим щекам. Галка готова была разрыдаться, но сквозь тихие слёзы легче услышать шаги на крыльце, скрип незапертой двери в сенцы. «Генка, похоже, не скоро вернётся – его новая подружка Альбина живёт далековато, и ему ничто не помешает отоспаться у неё. Заявится к обеду – и то хорошо, – предположила она. – А Марианна живёт рядом, тут неспешным шагом всего-то минут десять ходьбы».
И всё же Галка была счастлива: в девять часов вечера к воротам дома наконец-то подкатило такси и улыбающийся Илья с зачехлённой гитарой в одной руке и с туго набитым портфелем – в другой появился на пороге. Смущённая Галка помогла ему раздеться, а он, как давнюю знакомую, приобнял её легонько за плечи и остывшими на морозе губами поцеловал в щёчку, поздравил с наступающим Новым годом. Из её глаз, сияя, выплеснулась радость.
Илья был одет в строгий чёрный костюм с жилеткой и синюю рубашку, над воротничком которой сиял безукоризненной белизной галстук-бабочка. Стройный, молодой и невозможно красивый, как артист, сошедший со сцены, он, похоже, сразу понравился Альбине и Марианне, а уж когда при знакомстве галантно поцеловал им ручки, они и вовсе растаяли. Тёмные миндальные глазки Марианны от удовольствия прищурились, она лисичкой улыбнулась, и что-то хитренькое обозначилось на её припудренной мордашке…
Из портфеля гость тут же извлёк шампанское, армянский коньяк и венгерский вермут в высокой бутылке, а ещё две плитки шоколада и пару золотистых копчёных омулей, завёрнутых в бумагу.
– Ха!.. Да тут – вижу – бухала и закуси хватит до следующего вечера, – простецки воскликнул Генка и понёс рыбу на кухню. Через пять минут ломтиками нарезанный омуль стоял в рыбном блюде на столе и щекотал обоняние аппетитным запахом.
По телевизору уже шёл «Голубой огонёк», но в суете и шумных разговорах никто не обращал внимания на экран. Все проголодались и спешили усесться за стол. Ближе к полуночи, когда уже выпили и чуточку утолили голод, Галка, сидевшая на диване рядом с Ильёй, склонилась к его уху и тихо спросила:
– Илюша, когда же я услышу твою гитару и твои песни?
– В самом деле, пора сделать музыкальную паузу, – сказал Генка, расслышавший сестру, и подал инструмент Илье. Он втайне гордился дружбой с этим талантливым парнем и предвкушал изумление гостей.
– Галочка, будь любезна, выключи телевизор, – обратился Илья к своей соседке. – Мне нужна стерильная тишина. Простите, но я сяду на стул – так будет удобнее.
Он расположился в метре от стола, настраивая инструмент, кончиками пальцев потрогал струны, покрутил колки и затих в недолгом раздумье.
– Этот романс вы все, конечно, не раз слышали. К сожалению, его автор неизвестен. Я впервые услышал эту вещь когда-то давно, ещё мальчишкой, в исполнении великого Бориса Штоколова, и был буквально потрясён. Концерт проходил в зале филармонии, куда мы, помнится, пришли всей семьёй.
Илья погладил гитару, пальцы пробежали по струнам, и запел:

Гори, гори моя звезда,
Гори звезда приветная.
Ты у меня одна заветная;
Других не будет никогда.
Сойдёт ли ночь на землю ясная,
Звёзд много блещет в небесах.
Но ты одна, моя прекрасная,
Горишь в отрадных мне лучах.

Галка обомлела… Такого дивного, такого проникновенного исполнения романса она ещё никогда в своей короткой жизни не слышала. Нет, она, конечно, много раз слышала хорошие голоса по телевизору, но всё это не шло ни в какое сравнение с живым исполнением, когда певец сидит рядышком, и все тончайшие переживания его души, все краски и оттенки голоса так чисто и с таким блаженством переливаются в твою страждущую душу, в твоё сердце. Всё её существо переполнялось восторгом. И вдруг она впервые догадалась, что старинный романс посвящён не какой-то космической звезде, а далёкой и недоступной замужней женщине, которую неизвестный автор полюбил пылкой запретной любовью. «Бог ты мой! – воскликнула в мыслях, и сердце в комочек сжалось от жалости. – А ведь в этом романсе нарисована моя печальная история: мой Илюша так же далёк и недоступен, как та заветная звезда!»

Звезда надежды благодатная,
Звезда любви, волшебных дней.
Ты будешь вечно незакатная
В душе тоскующей моей.

Твоих лучей небесной силою
Вся жизнь моя озарена.
Умру ли я, ты над могилою
Гори, гори, моя звезда!

– Только не умирай!.. Только не умирай!.. – думала она, и накипевшие слёзы потекли по щекам. – Я согласна любить тебя вечно, тайно, издали, но только ты, прошу, не умирай! – заклинала в мыслях, будто он исполнит романс и тут же у её ног упадёт бездыханным.
На последнем аккорде Илья трагически опустил голову, и светлые волосы, рассыпавшись, занавесили лицо. Расширенными глазами Галка смотрела на него, чародея, на своих онемевших подруг и понимала: своим чарующим голосом он у всех душу вынул.
Первой пришла в себя Марианна.
– Браво, Илюшенька!.. Браво!.. – почти взвизгнула она и громко захлопала в ладоши. – Ещё хочу! Ещё что-нибудь, – потребовала, жеманно поведя плечиками. – Я никогда… я впервые так… Браво!..
Она встала, мелкими шажками приблизилась к Илюше и по-птичьи клюнула его в щёку коротким поцелуем. Приторная капризность в голосе подруги, её расчётливое поклонение таланту юноши неприятно резанули слух. «Гляди-ка на неё, как она защебетала, – подумала Галка ревниво, – она уже на моего Илью чёрный глаз положила».
Илья улыбнулся, откинул волосы со лба, сказал:
– А вот эту вещь следует петь в сопровождении струнного оркестра. За неимением оного исполню без музыкального сопровождения.
Он встал, оглядел всех и, прикрыв глаза, запел изначально негромко, протяжным, каким-то удивительно хрустальным голосом:

Однозвучно гремит колокольчик,
И дорога пылится слегка,
И уныло по ровному полю
Разливается песнь ямщика.

Высокий голос Ильи постепенно набирал силу, и в нём вдруг возникла извечная тоска русских равнин, живущая в ранимой душе нашего народа. Она вырывалась наружу, она будоражила каждый нерв дрожащей от восторга Галки.

Столько грусти в той песне унылой,
Столько чувства в напеве родном,
Что в душе моей хладной, остылой
Разгорелося сердце огнём…
И припомнил я ночи иные
И родные поля и леса,
И на очи, давно уж сухие,
Набежала, как искра, слеза.

В его глазах в этот миг, действительно, поблёскивая, кипела капелька мерцающего света, а голос, набравший силу, заполнял всё пространство комнаты, рвал в клочья души. И вдруг затухающе, как из умчавшейся в бесконечную даль кибитки, песня закончилась на довольно протяжной чистой ноте, и наступила полная тишина. В глазах слушателей читалось немое изумление, Галка двумя руками прижимала к дрожащим губам носовой платочек и расширенными глазами глядела на Илью.
– Браво!.. Браво!.. – опять первой опомнилась Марианна и мелко захлопала в ладоши. – Ты нас с ума сводишь… За это надо обязательно выпить, – она потянулась к бутылке, налила в фужеры шампанское. – А тебе, Илюша, можно, я налью коньяка?..
– Изопьём-ка вина, зашумит в голове и ума не прибудет! – с кабацкой широтой сказал он и театрально раскинул руки. – Но если вы хотите слышать не пьяное пение, то мне наливать не советую. Надо или пить, или петь, – добавил уже серьёзно.
– Фи, какие мы строгие! А я всё же предлагаю выпить за нашего гостя. Если бы не ты, Илья, нам было бы суждено сидеть и скучно пялиться в телевизор. Ах, Генусик, спасибо тебе, что пригласил друга! – она чмокнула Генку в щёку и резво опрокинула в рот содержимое фужера.
Илья иронично глянул на эту крашеную молодку, на её ужимки, и перевёл взгляд на Галку, едва заметно улыбнулся и сказал:
– Вообще-то, если быть точным, пригласила меня именно Галочка, это ей не посмел я отказать, а потому предлагаю выпить за хозяйку дома, которая сотворила для нас такой великолепный праздничный стол.
Он плеснул на донышко своей рюмки немного коньяка и, встав, продолжил, глядя на растерянную девушку:
– Спасибо тебе, Галочка! Стол действительно великолепен, но настоящим украшением праздника стала ты сама. Я хочу пожелать тебе счастья, настоящей вечной и верной любви, а ещё хочу, чтоб ты жила долго в окружении своих детей, таких же красивых и умных, как их мама.
– Это будет зависеть от того, кто ей деток наклепает, – совсем некстати ехидно вставила нелепое замечание Марианна.
Не очень разговорчивая Альбина вспыхнула и вступилась за Галку:
– Ну что ты такое говоришь, Марианна! Или пить кончай, или словечки подбирай аккуратнее…
Желая потушить назревающую ссору, Илья объявил:
– Новый романс, если позволите, я спою для тебя, Галочка.
Он взял в руки гитару, устроился поудобнее на стуле и запел:

Я помню чудное мгновенье:
Передо мной явилась ты,
Как мимолётное виденье,
Как гений чистой красоты.
Как гений чистой красоты.

В томленьях грусти безмятежной,
В тревогах шумной суеты,
Звучал мне долго голос нежный
И снились милые черты.
И снились милые черты.

Илья пел, томно прикрывая глаза. Иногда, приподнимая плечи и запрокидывая голову назад, он вынимал чарующие звуки не из груди, а из немыслимых глубин своей души. Галкино сердечко трепетало от смущения и великого сомнения: неужели эта дивная пушкинская поэзия в устах Илюши сегодня безраздельно принадлежит только ей одной. О, сколько счастья он сегодня принёс к её ногам и сколько тревоги! Возможно ли такое блаженство, состоится ли оно?.. Как порыв ветра, голос Ильи вдруг взметнулся вверх и тут же утих.

Шли годы. Бурь порыв мятежный
Рассеял прежние мечты,
И я забыл твой голос нежный,
Твои небесные черты.
Твои небесные черты.

«Ах, именно тому и суждено случиться, – думала она обречённо. – Ты забудешь меня, тебя увлекут красивые женщины, тебе будут поклоняться тысячи молоденьких обожательниц с букетами цветов, они будут выпрашивать у тебя автографы, а потом гордиться ими. И каждая страдалица будет мечтать запрыгнуть к тебе в постель, чтоб родить ребёнка такого же красивого и талантливого. Мне страшно такое представить...» Охвативший страх мгновенно в кровь исцарапал всю душу.

В глуши, во мраке заточенья
Тянулись тихо дни мои
Без божества, без вдохновенья,
Без слёз, без жизни, без любви.
Без слёз, без жизни, без любви.

«Миленький ты мой, – думала она, слушая эти слова, как приговор, – это мне назначено жить в глуши и заточении, существовать без настоящей жизни и без твоей любви!.. И всё потому, что не достойна тебя, что бесталанна. Мышь серая… Разве я тебе нужна – такая?»

Душе настало пробужденье:
И вот опять явилась ты,
Как мимолётное виденье,
Как гений чистой красоты.
Как гений чистой красоты.

И сердце бьётся в упоенье,
И для него воскресли вновь
И божество, и вдохновенье,
И жизнь, и слёзы, и любовь.
И жизнь, и слёзы, и любовь.

«Он опять мне напророчил, опять… – паниковала Галка опечаленно. – Всё так и будет: когда-нибудь, через много лет ты, гений красоты и вечный мой мучитель, ворвёшься в мою жизнь видением и перевернёшь её ненароком… Так и будет, так и будет, потому как до смерти не перестану тебя любить!» Она сидела с обречённым видом, и это выражение лица не ускользнуло от внимательных глаз Ильи.
– Галочка, тебе не понравился мой подарок? Я что-то не так сделал? – спросил он, несколько обескураженно.
– Всё хорошо, всё – так… – испуганно пролепетала скороговоркой в ответ и промокнула платочком вымокшие глаза.
– А плачешь зачем?
– Это я от счастья – такой подарок очень… очень дорог для меня…
– Ах, что же мы за временем не следим! – вдруг воскликнула Марианна. – Через десять минут наступит Новый год, а мы тут плачем… Генусик, открывай новую бутылку шампанского, я хочу выпить тост за старый год.
– Выпить тост – это что-то новое, – съязвила Альбина. – Давайте поднимем бокалы и выпьем вина за старый год. Включай, Галочка, телевизор. Авось, нам живой Ильич тост произнесёт, поздравит из Кремля.
Марианна молча проглотила замечание Генкиной подружки, сделала вид, что ничего не произошло, а сама зло подумала: «Осподи! Шибко ты вумная… Посмотрим, как ты запоёшь, когда твоего Генку к себе в постель приманю!»
Как и положено, Новый год встретили стоя с криком «ура!», выпили шампанского. На большом зелёном блюде Галка подала к столу душистый горячий плов, который давно томился в чугунном казане в жарко натопленной русской печи, сменила тарелочки, прибрала со стола использованные салфетки, положила свежие. Ей было приятно обслуживать гостей, и она легко порхала из комнаты на кухню. «Пусть Илюша видит, – думала она радостно, – что я способна быть хорошей хозяйкой. Наверно, все артистки – хозяйки никудышные, а я много чего приучена делать по дому».
Илья и после встречи Нового года почти не пил. Телевизор по просьбе Альбины опять выключили, она же стала уговаривать Илью исполнить ещё что-нибудь.
– А если Галочка не возражает, – лукаво улыбнулся он, – то пожалуйста!
Взяв гитару, широко улыбнулся и запел:
Поговори хоть ты со мной,
Подруга семиструнная!
Душа полна такой тоской,
А ночь такая лунная!

А потом была «Чёрная шаль», « Пара гнедых», «Тройка мчится, тройка скачет…», «Ой, полна, полна коробушка…», «Не пробуждай воспоминаний…». А напоследок он усадил Галку на стул, встал перед ней на одно колено и запел, глядя в глаза. Ах, как он пел!.. Как пел!.. Душу в пепел сжигал…

Обойми, поцелуй,
Приголубь, приласкай,
Ещё раз – поскорей –
Поцелуй горячей.
Что печально глядишь?
Что на сердце таишь?
Не тоскуй, не горюй,
Из очей слёз не лей;

Под его быстрыми пальцами гитара рыдала, а в глазах полыхало столько любовного огня, что Галку охватил жар. Она сама была готова упасть перед ним на колени, целовать его и голубить. «Колдун!.. Чародей!.. Что же ты со мною творишь?! – чуть шевеля губами, шептала неслышно. Как можно сжигать меня заживо!»
А он пел и любовался её смущением, сквозившим из широко распахнутых глаз, ему нравился чётко очерченный рисунок губ, наделённых от природы естественным брусничным цветом, подчёркнутых мрамором щёк и светлыми локонами шелковистых волос, свисающих у висков. Галка была действительно очень хороша собою, однако особая прелесть таилась в чистоте её улыбки, в девичьей наивности – она легко прочитывалась в лице, озарённом глубоким чувством.

Как мне мило теперь
Любоваться тобой!
Как весна, хороша
Ты, невеста моя!
Обойми ж, поцелуй,
Приголубь, приласкай,
Ещё раз – поскорей –
Поцелуй горячей!

С последним аккордом он отставил в сторону гитару и, всё так же стоя на одном колене перед девушкой, широко распахнул руки.
Галка рванулась в его объятья – сама не понимала, как это произошло. Счастьем захлебнулась. Словно кто-то в спину подтолкнул, но опомнилась на его груди, когда он пальцами смахивал с щек тёплые слёзы и бережно целовал в лоб.
В это время к дому подъехала машина, посигналила.
– Боже мой! – воскликнула Альбина. – Это ты, Илья, виноват – я голову из-за тебя совсем потеряла. На этот час такси заказала, а сама забыла, – и побежала к вешалке. Следом за ней, слегка покачиваясь, к машине поспешил захмелевший Геннадий. Галка проводила гостью и брата, вернулась в комнату.
– Да и мне, пожалуй, пора собираться, – со вздохом поднялась из-за стола пьяненькая Марианна. – Илюша, ты меня проводишь? Ночь всё же на дворе, боязно одной-то.

…Наконец Галка услышала шаги на крыльце и, быстро откинув покрывало, кинулась в прихожую.
– Ну, где же ты так долго ходил? – спросила надломленным голосом.
Илья скинул пальто и шапку, повесил на вешалку, докрасна растёр ладонями замёрзшие уши и промолчал, только улыбнулся в ответ.
– Что ты молчишь? Не хочешь рассказывать, как она к тебе приставала?..
Испытующе оглядела Илью, а у самой голос подрагивает, и влага в глазах блестит.
– Ах, какая ночь чудная!.. Все звёзды видны, и мороз ядрёный. Снег хрустит и – тишина… А ты, я вижу, отчего-то плакала. Зачем?..
– Я тебе постелила на диване в комнате у Генки, – сказала она и почти бегом направилась в свою спаленку. – Свет сам потушишь, – бросила на ходу обиженно.
Через пять минут Илья уже лежал в постели, но тут до его слуха донёсся тихий всхлип. Он решительно поднялся и босиком, ступая по застеленным дорожкам под предательское поскрипывание половиц, впотьмах прошёл в Галкину спаленку, присел на краешек кровати.
– Скажи всё же, зачем плачешь?
– Я её ненавижу! Как она могла?.. – захлёбываясь слезами обиды, выдавила Галка.
– А меня ты тоже ненавидишь?
В темноте не увидел, а скорее почувствовал её взгляд со сладким страхом, с полуулыбкой невысказанной тайны на лице.
– Я люблю тебя, – совершенно неожиданно для себя вымученно вдруг призналась и закрыла лицо ладонями, застыдилась своего случайного откровения… – Ты, Илюша, любовь мою, пожалуйста, прости.
– Глупышка моя, любовь не требует прощения, она всегда безвинна. А твоя подруга с таким звучным именем, кроме лёгкого флирта, ни на что не пригодна. Слишком вертлявые у неё глазки, а умом – жутко ленива. С ней и поговорить-то не о чем. Никого она своим смазливым личиком не осчастливит, лет через десять превратится в затасканную стервозу – вот и всё, что её ожидает.
– А я?.. Кто я?..
– Ты совсем другая. Стерва из тебя, похоже, вовсе не получится – закваска в тебе совсем не та...
Галка резко поднялась и села на постели. В темноте белела ночная рубашка с кружевным вырезом на груди. Она обвила руки на шее Ильи, выдохнула в лицо:
– Ты правду говоришь?..
Он обнял, прижался к ней и поцеловал в полураскрытые упругие губы, а потом пригладил ладонью распущенные волосы и упрекнул шутливо:
– О-о, милая моя, целоваться ты совсем не умеешь! Придётся срочно заняться обучением… Расслабься… – и снова жадно приник к ждущим горячим устам.

…Сбылась шальная мечта: осталась наедине с Ильёй. Сколько прошло времени – двадцать минут или сорок, Галка не знала. Она провалилась в пропасть собственного счастья, в бездну первой незнакомой сладостной муки. Тесно прижавшись, Илюша лежал в её постели и ласкал все изгибы молодого тела, тонкую талию, плавную линию бёдер; шаловливые руки мягко скользили по затвердевшей груди, по шелковистой коже стройных ног. Его ласки с каждым мгновением становились всё более ненасытными, всё более желанными. Он мучился, страдал, он хотел того же, к чему Галка уже была вполне готова, но не спешил сделать это. Что-то неведомое удерживало Илью от окончательного сближения. Бедная девочка уже изнемогала, её тело напряжённо выгибалось – прекрасное головокружение до стона, до безумия блаженства требовало такого же прекрасного продолжения любовной прелюдии. Наконец она не выдержала, отчаянно призналась:
– Я хочу быть твоей. Навсегда твоей… Я больше не могу… это – пытка…
Илья слегка отстранился, помолчал, думая о чём-то, спросил шёпотом:
– Галочка, а ты не боишься любовного похмелья?..
– Какого похмелья?
– Я тоже этого очень хочу. Но бывает: вдруг бац – и ты беременна. Тебе всего семнадцать лет, а в июне выпускные экзамены. Сама понимаешь, что тут начнётся…
Галка умолкла, потом печально, но с каким-то упрямством выдала:
– Я хочу иметь детей только от тебя.
– И сколько же ребятишек тебе надо иметь от меня, если не секрет? – спросил, улыбаясь её святой наивности.
– Два сыночка и девочку, – сказала с какой-то особенной теплотой интонации, её голос окрасился будущим материнским счастьем.
– Ого! – удивился Илья. – Не слабо… Ты меня, Галочка, извини, но твои столь грандиозные мечты в мои планы как-то совсем не вписываются.
– Неужели ты не хочешь иметь детей? – изумилась она.
– Очень даже хочу… Но прежде мне необходимо выучиться в консерватории, утвердиться, встать на ноги. Ранний брак всё перечеркнёт, поставит жирный крест на моей профессиональной карьере. А я всё же планирую выйти на сцены лучших театров и концертных залов.
– Ты не шутишь?
– На меньшее категорически не согласен. Выступать в колхозных клубах – не хочу, не буду...

Почти сорок лет прошло с той поры, а печаль душу скребла, кровоточила. Последние годы Галина Васильевна Гресько всё чаще мыслями уходила в приют прекрасных дней своей молодости. Взгляд в далёкое прошлое был похож на путешествие в другую жизнь, или даже в потусторонний мир, где осталась её красота и единственная настоящая любовь. Обычно перед сном открывала дверь воспоминаний и входила в далёкую юность, как в музей несостоявшейся мечты, одиноко бродила по залам, разглядывая через призму переживаний свои слова и поступки. Это занятие как-то незаметно стало любимейшим – других радостей рядом осталось маловато. Нельзя сказать, что их вовсе не было – дети уже имеют свои семьи, незаметно внуки подрастают, но все они, кроме Юрка, живут далеко. Уж два года прошло, как вдвоём с сыном остались. Мужа Галина Васильевна пять лет назад похоронила, ещё когда в этом доме невестка с внуком проживали. В позапрошлом году горшки, видишь ли, побили, и увезла она Серёжку, бабушкиного любимчика, во Львов. Там замуж, говорят, вышла за любовника своего, с которым романы бесстыже крутила втайне от сына. Редкостная паскуда. Что Юрко в ней нашёл, зачем женился? Говорила же…
Петра, мужа своего, Галина Васильевна ни одного дня не любила. Не ведая будущего, свою судьбу пустила под откос. Так получилось – без всякой симпатии в загс с ним пошла и прожила больше тридцати лет, порой терпя его самодурку. Не слюбились. Потому, наверно, не вспоминался он, не тревожил память. Да и о чём сожалеть? Плохое помятать – грех, а хорошего сбывалось мало. Муж был смурным, грубоватым. «Блякать» повадился, много других срамных словечек к языку приклеилось. Ни детей, ни внуков ничуть не стеснялся. Ругалась с ним из-за этого, до крика дело доходило. По молодости не шибко порченным был, а как детки выросли да разъехались, выпивать приучился, а потом и вдовушку на стороне вынюхал. Чувствовал равнодушие жены, вот и потянуло на чужую бабу, на её внимание да ласки... «Если бы его любила, может, не пил, не гулял, – думала Галина Васильевна. – Он, конечно, не очень-то плохой человек. Бывало, иногда добрел. А уж когда за воротник зальёт пять-шесть чарочек, в глазах появлялся свет счастья, весь мир начинал любить бескорыстно. Нельзя сказать, что поедом ела за частые пьяночки да гуляночки – знала, что сама в том невольно виновата… Упрямому сердцу-то не прикажешь».
Помнится, как появились книги да газеты про интимную жизнь, втайне от всех читала кое-что. Так сказать, образование получала и запоздало выяснила наконец-то, что без оргазма женского счастья вовсе не бывает. «У кого-то оргазмы, а мне достались сплошные спазмы, – горько думала в свои сорок лет. – Петро молча по-быстрому своё мужицкое дело сделает, ни здрасте вам, ни до свидания, – и храпит до утра. Какая же с того радость?»
В девяностом заболела, в больнице долго провалялась. Большой непорядок случился с пищеварительным трактом, с поджелудочной железой. Чуть было концы не отдала, а молода ещё была, собой пригожа. Оклемалась, слава Богу, насилу выкарабкалась… Через некоторое время поехала в Трускавец подлечиться. Впервые в жизни по-человечески отдохнула. В прежние-то годы сколько раз просила Петра свозить семью в Крым на море. Да куда там!.. Ему летом отдыхать – стыдоба. И зимой – то же самое... Вот такой он: ему не жена, а бесплатная домработница потребна. «Когда была в парикмахерской, когда делала маникюр? – огорчалась она. – Один лишь разочек в жизни. Так это было давно… Смех и грех вспоминать тот случай… Пустили Дуньку в Европу. Как на волю вырвалась, тут же роман курортный завела, узнала настоящий оргазм. Не для любви отдалась – нестерпимое любопытство одолело: что же оно такое – оргазм хвалёный. Убедилась: не зря хвалят!»
С горькой усмешкой вспоминала того говорливого симпатичного мужчину. Он был на два года помоложе Галины Васильевны. Обходительный, воспитанный. Цветы дарил, даже в ресторан два раза сводил – впервые в жизни такое счастье обломилось. «Наверно, тёмной дурой выглядела, – так, спустя годы, со стороны оценивала себя. – Оно и понятно: про многое, чем заняты избалованные дамочки моего возраста, сроду представления не имела. Никаких театров, филармоний, творческих вечеров – всё изничтожил проклятый быт». Так и было изо дня в день: высшее удовольствие – телевизор. Через этот ящик и поныне держится связь с внешним миром. Только пьяный Петро угомонится, усядется в кресло и обречённо уставится на экран аж до полуночи.
Павел Александрович (так звали курортного соблазнителя) чем-то напоминал Илюшу. Во всяком случае, его даже можно назвать эстетом: любил наизусть стихи читать про природу и про любовь, пил только коньяк, но делал это очень красиво, совсем не так, как мужики сивуху глушат. Он всё делал красиво. Лишь однажды, в самом начале знакомства, хотел, видимо, порадовать комплиментом, а на деле оскорбил: сексопильной обозвал. «Сексопильные – это, пожалуй, те, которые мужиков сексом пилят с вечера до утра, – думала она сердито, – а я совсем не из той породы, не какая-то сексюшная потаскушка».
Так и жила все годы. По возвращении с курорта первое время страшно стыдилась своей единственной случайной измены. Оно и понятно: совесть – мера Божья. А потом помолилась, покаялась перед иконкой с ликом девы Марии и простила себя: не велик грех хоть разочек познать вкус бабьего счастье. Долго не могла понять, как ей удалось из могилы выкарабкаться, а потом догадалась: жизнь до болезни и после курортного романа отчётливо разделилась на две части. До встречи с Павлом Александровичем в ней прижилась гадкая бацилла бессмысленности жизни, изнутри душу разъедала. С помощью врачей от такой заразы избавиться невозможно, нужно мысли менять, и тогда мир вокруг способен измениться. «Кто знает, – думала она, вспоминая свой смертный грех, – пожалуй, лошадиная доза позитива в те трудные дни спасла меня. Видать, психика так сконструирована: в этом случайном человеке вдруг захотела увидеть Илью. Бывало, в постели глаза закрою и его представляю рядом… Я и сейчас благодарна Павлу – без него вряд ли смогла бы победить в себе страшную разруху».
Вот так и таила безрадостные думы, душу запахивала от стороннего любопытства. А муж даже не пытался соскоблить внешний покров отстранённости, понять её печальные глаза. Как иногда больно сухим хворостом пылала душа, жгла немилостиво!.. Гасить пылающую печаль сил не хватало. Чтобы почувствовать себя счастливой, хотела бы гордиться мужем, но ей досталась лишь любовь к детям – это святое чувство скрашивало скупую женскую долю. Словно малиновое солнышко всходило, на душе светлело, как только слышала и видела своих деток. Она долго жила с ожиданием новой любви, но все дни были как песня о далёкой звезде. Оттого и полынно горькой оставалась не раз оплаканная правда однообразной жизни, катящейся в старость.
Теперь дочери живут отдельно. Старшая Ганна, имеет салон красоты в Черновцах, Леся – в Мюнхене за немцем замужем. Всё у них справно, внук и три внучки подрастают, трепет сердца дарят, приезжая на каникулах в гости к бабушке Гале.
Сейчас полегче живётся, а вот тогда, лет двадцать назад, тяжко пришлось выживать. Безрадостное было время. В ту пору всё прахом пошло: большая страна на кусочки развалилась, границы нагородили, а вскоре предприятия стали закрывать или резать их на части. Петро шибко переживал, когда на родном заводе работы лишился. Вскоре, к счастью, устроился шоферить на лесозаготовках. Работал много, а получал гроши. В девяносто восьмом, вскоре после того, как полтинник отпраздновал, инфаркт случился. Оклемался, отлежался в больнице и снова повадился выпивать, никакие увещевания не помогали.
Однажды вечером, пока Петро ещё не спал, по привычке Галина Васильевна сидела у телевизора. Слушать попсовых верещалок не любила – смотрела концерт классической музыки, и вдруг ведущая объявила:
– Старинный русский романс «Гори, гори, моя звезда». Исполняет народный артист России Илья Громов.
Сердце в груди заколотилось, жаром обдало: неужели?.. неужели?.. Подавшись вперёд, расширенными глазами глядела на экран: он ли?.. изменился ли?.. Стало быть, сдержал своё обещание, не сгубил дар Божий.
«Я горжусь тобой, Илюша, – прошептала мысленно. – Ты у меня самый умный, самый, самый талантливый!»
Уверенной походкой Илья вышел на сцену ещё более красивый, чем в былые годы, и поклонился зрителям. Такой же стройный, только чуточку располневший, он был неотразимо великолепен в белом концертном костюме с чёрной бабочкой.

Гори, гори, моя звезда,
Гори, звезда приветная,
Ты у меня одна заветная;
Другой не будет никогда.

Галина Васильевна сжала руки на груди, как-то вся съёжилась от неожиданности, и слёзы сами потекли – без воплей, без рыданий в два ручья хлынули. Она падала в бездну романса, в самые чудесные дни далёкой, но незабытой юности, сквозь мокрые глаза затуманенно глядела на своего возлюбленного, жадно ловила каждый оттенок волшебного голоса Илюши. Петро вздёрнул брови, удивлённо уставился на жену, не понимая, что с ней происходит, какая такая порча в голове вдруг завелась.
– Тю, дурна! З глузду зовсім з,їхала чи щось з,їла?..
Она, не глядя в его сторону, досадливо махнула рукой:
– Не перешкоджай, почекай! Дай послухать…
– От чудна! Хіба так можна?..
Дослушала романс и, слегка пошатываясь от опьянившего волнения, ушла в спальню. На душе лютовала обжигающая тоска. Упала лицом в подушку, дала волюшку слезам горючим – ей припомнилась давняя обида. Илья в том злополучном году окончил музыкальное училище, собирался поступать в консерваторию, однако неожиданно пришла беда: умер его отец, и в Московскую консерваторию на вступительные экзамены он опоздал. А тут вскоре по осени повестку из военкомата прислали. Три года пел в ансамбле песни и пляски Тихоокеанского флота. Понятное дело: концерты по городам Дальнего Востока, гастроли по гарнизонам, смотры в Москве – весь в заботах и разъездах. Галка к тому времени уехала к родителям в Каменец Подольский, исправно писала Илье письма во Владивосток, но ответы приходили всё реже и реже. По душевной простоте решила вызвать в своём неверном друге чувство ревности и написала, что к ней сватается местный парень, прохода, мол, не даёт. Спросила, что делать? Через месяц получила в конверте коротенькую записку:
«Галочка, здравствуй! Обещай сообщить дату свадьбы, я пришлю поздравительную телеграмму. А ещё не забудь родить двух сыновей и дочь».
Прочитала и обомлела… Потом несколько дней подряд ревела, проклинала свою глупость. А через полгода, не задавив обиды на себя, от жестокой безысходности всё же согласилась выйти замуж за чернобрового парубка Петра.
Недавно на день рождения обе дочери приехали. А накануне по телефону спрашивали, чем можно угодить, что подарить? Подумала и попросила:
– Времени у меня теперь много, подарите видео и диски к нему. Но чтоб на дисках были не ужастики какие-то, и (Боже упаси!) не порнуха, а концерты русской песни и романсы. В интернете найдите или из-под земли достаньте мне все записи концертов и оперных спектаклей Ильи Громова. Это и будет самый дорогой подарок.
– Боже мій! – воскликнула старшая дочь. – Ось яка ти у нас, мамочко!.. А ми, ні сном, ні духом…
Справили день рождения, гости разъехались, а Галина Васильевна теперь каждый вечер включала видео и слушала, слушала… В безрадостно одинаковых буднях, когда впереди неминуче близилась и устрашающе зияла пора увядания, такие минуты являли из небытия воистину чудные мгновения, дарили душе настоящую радость. Она не просто слушала – пила голос возлюбленного, как самое дорогое вино, и всякий раз хмелела от запредельного ощущения святости. Сладостная боль соприкасания с былым всякий раз погружала Галину Васильевну в сны памяти, а там, тоской окутанная душа, брела на зов незабытого чувства. Голос Ильи мучил и лечил душу. Уходила в спальню, прикрывала дверь, чтоб опять остаться наедине со своей радостью и печалью.
Недавно опять непослушные слёзы не смогла сдержать, когда её Илюша, глядя с экрана на свою поседевшую Галочку, дивным голосом изливал из самых сокровенных глубин души любимый с юных лет романс:

Я помню чудное мгновенье:
Передо мной явилась ты,
Как мимолётное виденье,
Как гений чистой красоты.
Юрко, проходя мимо, спросил:
– Ти, мамо, чому сльози ллєш? Котрий раз примічаю…
За семью замками держала свою заветную тайну, а тут вдруг, застигнутая врасплох вопросом сына, размякла, готова была признаться, что до сих пор любит своего Илюшу, но вовремя спохватилась, застеснялась и, сморгнув слезу, лишь прерывисто с тихим вздохом сказала:
– Ця людина… могла бути твоїм батьком.
– Вау!.. – изумлённо воскликнул Юрко и примагнитился взглядом к экрану телевизора.