Володька и Юрка, свояки, давно собирались съездить на рыбалку. Было у них прижитое местечко на Менгере, «Чигинь» называлось. Приметное местечко. Речка Менгерь и сама-то примечательная, пойменная, тихая, с длинными широкими плесами, с буреломными болотами по берегам. Но встречались и чистые, просторные луговины, покрытые травами в рост, никогда не кошенными. Одну из таких луговин и называли «Чигинь».
Располагалась она в большой излучине Менгеря, когда речка, проделав прихотливые петли в таежке, возвращалась опять к себе, и только перешеек метров в сто отделял одно русло от другого.
Вот это-то место и было облюбовано свояками. Они много лет подряд ездили сюда на рыбалку, на недельку другую.
Запалил июль свои жаркие денечки, на носу отпуск, вот и зудилось желание махнуть на излюбленные места. Собирались загодя. Чинили резиновую лодку, снасти, подкупали водку. Какая рыбалка без водки? В общем, дозревали. Не прошла и декада, а рыбаки наши уже сговорились и, похлопотав, ушли в отпуск почти одновременно. Все было готово, и даже отца Юркиного, Матвеича, уговорили ехать на его машине. Она хоть и старая, но надежная, двадцать первая «Волга».
Решили отправляться в пятницу. В четверг, с вечера, все загрузили, а по утру, еще и шести не было, уже выехали из города. Дорога дальняя, но хорошая. До дачного пригородного поселочка - Городка асфальт, а к Оби и дальше грейдер накатанный, и ехали легко. Уже подъезжая к свертку, увидели над лесом, через который шла дорога, тяжелую, темную тучу.
Первые километры проскочили еще по сухому, но потихоньку начавший накрапывать дождь через несколько минут превратился в такой ливень, что стало не видно дороги. Остановились. Решили перекусить. Прямо в машине разложили газету и, достав колбасу, хлеб, лук и помидоры, открыли бутылочку. Стаканчик полутора сотка, сделанный из оболочки ТВЭловского блочка* быстро наполнялся и опорожнялся, двигаясь по кругу.
Ливень переждали. Дорогу размочило, но не очень и поле проехали легко. За полем начинался болотистый лес, и там дорога проходила по высокой, глинистой насыпи, где нашим путешественникам пришлось пережить одно из самых сильных волнений. Если в начале дамбы дорога была более менее твердой, то на ее середке их ожидало сплошное месиво. Машину крутило, кидало из стороны в сторону, она двигалась боком и выписывала другие пируэты. На самом горбу, где высота насыпи была метров пять, она вообще стала поперек дороги и начала медленно сползать под откос. Секунду пробалансировав на изломе и лениво перевалясь вниз носом, машина скользнула по откосу и ткнулась капотом в болото. Лягушки, выбравшиеся понежиться под дождем, от такого грубого вторжения брызнули в разные стороны.
В салоне стояла мертвая тишина. А надо сказать, что самое ценное – корзина с водкой – располагалась в ногах у Юрка, перед передним сиденьем. Это и объясняло напряженное затишье. Все смотрели с немым вопросом на него:
- Как? Как она там?!
Надо отдать должное Юрке. В самый критический момент, он, упершись одной рукой в панель, другой подхватил корзину и держал ее на весу, не дав бутылкам даже звякнуть. А когда для убедительности, откинув одеяло, которым были накрыты бутылки, осмотрел их и просипел – Нормально - раздался общий вздох облегчения, и все дружно закурили.
Как выбирались из болота и добирались до деревни, надо отдельно описывать. Однако добрались. Правда, уже под вечер.
У ребят в ней был знакомый мужик, Иван Никитич, дом его стоял от въезда на другом конце деревни, на яру у дороги, полого спускавшейся к дамбе через болото. Машину, до дома Никитича, тащили трактором, сговорившись с трактористом за бутылку, иначе по деревне не проехать.
Иван гостей не ждал, но обрадовался и хозяйка его, тетя Нюра, расторопно собрала на стол. К двум выставленным бутылкам гостей, Никитич, нырнув в подпол, вытащил почти полную, старинную, зеленого стекла, четверть самогона. Людмилу, младшую дочь хозяев, деваху лет девятнадцати, послали за братом тетки Нюры Николаем, жившем через дом.
Пока накрывали стол, пока то да се, пришли Николай с женой Антониной. Впечатление на новых людей он производил сильное – ростом под два метра и силищи не дюжей. Хоть был он уже не молод, но силу не растерял, а, казалось, только набирал ее.
Перезнакомились, нетерпеливо перебросились несколькими словами и весело стали рассаживаться за стол, предвкушая удовольствие. И не напрасно. В центре стола стояли тарелки со свежими и солеными огурцами и помидорами, пучки зеленого лука и редиска. На отдельной тарелочке стояли замаринованные белые грибочки, июньской волны. Они выстроились бравыми солдатиками в темных шапочках с желтоватыми, ядреными ножками, обложенные по сторонам пахучими, нежными веточками свежего укропа.
В эту толчею снеди тетей Нюрой было водружено большое белое блюдо с тушеным мясом. Особливой горкой на нем возвышалась молодая картошка. Ее золотистые клубни искрились лучиками света преломлявшегося в капельках масла, сверху были посыпаны мелко посеченными листьями петрушки. Завершали убранство стола большой каравай домашнего хлеба, еще свежего, утренней выпечки и зеленая четверть самогона. Она своими объемными формами и красотой подавила замухрышистые, городские поллитровочки.
Иван, приняв ее в обе руки, как младенца, начал осторожно наполнять услужливо подставленные граненые стаканы. Самогонка была чуть мутноватой, однако запахом приятная, а когда после короткого, но емкого напутствия - За встречу, гости опрокинули содержимое стаканов в нетерпеливые рты, то крепость ее заставила торопливо хватать закуску или стаканы с клюквенным морсом. Чуток отдышавшись и, чтоб не потерять кураж, уже без длинных тостов, под короткое – Будем, опорожнили по второму стакану и плотно насели на закуску.
Особенно нахваливали грибки и под них открыли водочку. Бутылки стояли ближе к Николаю и, когда он брал их своей огромной ручищей, то из сжатой ладони виднелась только головка в своей блескучей фуражечке. Одним движением толстых, натруженных пальцев Николай сбрасывал эту кепочку и водка, со звонким бульканьем, перекочевывала в стаканы, а затем и в мужиков. Женщины тоже выпили из граненых, старинных рюмочек, но не много, а в основном подкладывали еду своим и гостям на быстро пустеющие тарелки.
За водкой незаметно закончилась самогонка, и четверть растерянно возвышалась над полупустыми тарелками, чашками и блюдом.
Мужики заметно осовели, Кроме Николая, который только раскраснелся и маленьким платочком вытирал капельки пота.
Недоуменно поводив по столу большими, на выкате, глазами, он пророкотал своим низким голосом:
- Шуряк! А че все пусто? Ты давай-ка, давай в подпол-то слазь. Неудобно перед гостями.
Иван не противился:
- Щас Коля. Схожу.
Он поднялся и нетвердой походкой направился в сени и кладовку, где на полках стояло несколько трехлитровых банок с чистой, очищенной тетей Нюрой каким-то, одной ей, ведомым способом, самогонкой. Прихватив крайнюю, он осторожно понес ее к столу, при этом мягко приседая при каждом шаге.
Его появление вызвало бурную радость всей мужской половины, и только тетка Нюра заворчала:
- Не хватит ли? Завтра рано вставать. - Но сказала это как-то неуверенно, и внимания на ее слова ни кто не обратил. Застолье потекло, набирая ширь, как река в половодье. Людмила и Антонина, жена Николая, принесли видавшую виды гармошку, «тальянку», оставшуюся у Николая от отца. Сам Николай не играл, но берег ее как память, и для случая. Вот случай и представился.
Матвеич на тальянке играл мастерски. Для начала, как бы прислушиваясь и приноравливаясь, извлек несколько звуков, подергав меха, удовлетворившись, растянул их в полную силу – гармошка запела. Пальцы легким перебором летали по клавишам в верх и в низ, выводя залихватскую «Сербияночку». Усидеть было невозможно. Все пустились в пляс.
Под грузным телом Николая трещали половицы, да раздавались глухие хлопки больших ладоней по груди, бокам и коленям в лихой пляске.
Городские, не умея толком плясать, да и в изрядном подпитии, исполняли что-то среднее между хороводом и твистом, при этом постоянно стукаясь, то о стол, то о край большого, старинного буфета.
Антонина, своим звонким голосом, запела задорную частушку:
Милый вынесет гармонь
Запоет нахально,
Это значит у него
Встал вчера нормально!..
Николай ответил гулким басом:
Ох ты, милая моя
Ты как королева!
Шла все время на меня,
А дала налево.…
Конца этим веселым, охальным и откровенным куплетам не было. Но плясуны устали и опять расселись за столом. Гулянка продолжалась.
На огонек заглянул деревенский пастух, Тимоха, заядлый рыбак. Его гостеприимно усадили за стол и он, одним махом, осушил граненый стакан самогона.
Женщины, на разные голоса, затянули старинную, застольную песню - «Хас-Булат удалой». Мужики их поддержали, потом плавно перешли на - «Шумел камыш» и уж совсем грустную и тягучую - «На Муромской дорожке».
Постепенно самые слабые начали отпадать. Первым сдал Володька. Его, почти волоком, увели в горницу и уложили спать. Постелено было на полу. Следующим отпал Матвеич, мирно устроившись щекой на столешнице. Юрка, с хозяйской дочкой, еще раньше потихоньку ушли в сени, где летом стояла ее кровать за пологом. Усевшись на мягкую, уютную перину Юрка размечтался и начал приставать к девахе, но она целоваться-то целовалась, а до более проникновенных дел не допускала. Но Юрка и не настаивал. Что с пьяного взять?
Дольше всех за столом задержались Иван и Николай. Оба раскраснелись и казались почти трезвыми, но спор о международных отношениях выдавал их полную невменяемость. Засиделись далеко за полночь. Однако утром, можно сказать, с первыми петухами, Иван уже поднял гостей. Похмелье давало себя знать, но «лекарства» было в достатке и, приняв на лечение по первой рюмочке, быстро добавили по второй, а к приходу тетки Нюры с утренней дойки, застолье набрало новые обороты. Ругаться было бесполезно, да и не принято в деревне. Она наоборот, растопила печь, и разогрела на стол жаркое и вареное мясо.
В общем, гуляли еще день. Однако в воскресенье хозяйка пьянку остановила. Городские-то, леший с ними, а покос не ждет. Да и рыбакам, тоже время не терять бы. Тимоха разрешил взять свой облас, да еще велел проверить сетки, что ставил у старой мельницы.
Гулянка, даже, помогла чуток. Дни стояли жаркие, дамба подсохла, и до Менгеря добрались без посторонней помощи. Выгрузились. Матвеич погнал машину в деревню, а парни стали готовиться к отплытию. До «Чигиня» еще километров десять грестись надо. Накачали резинку, помыли облас Тимохин, спустили все на воду, загрузили провиантом и вещами.
Пока возились и укладывались, пришел Матвеич с авоськой, в которой принес подарок хозяина – несколько бутылок самогона. Решили отметить это дело, да и отплытие за одно. Разложились прямо на траве, подстелив под закусь листья лопуха, в изобилии росшего по берегу. Выпили по стаканчику, перекусили, погрузились в лодки и благополучно отчалили.
Матвеич ловко управлялся в вертком, но ходком обласке, а парни потихоньку хлюпали на тяжело груженой резинке. Из под моста они выплыли на широкий и длинный плес. Вода почти стояла. Тишину жаркого дня нарушали голоса птиц, да гулкие всплески крупных рыбин, которые, частенько, выскакивали из воды в погоне за добычей. Время остановилось, только казалось, что берега, покрытые разнотравьем, как бы обтекали лодку, медленно и плавно надвигаясь и так же уходя в даль или за поворот.
Матвеич, далеко уплывший на быстроходном суденышке, ожидал Володьку и Юрку уже за первым перекатом, у старой мельницы. От нее давно ничего не осталось, только несколько лиственных бревен, плотно вбитых в дно, указывали на ее расположение.
На перекате было заметно течение, водоросли длинными, зелеными прядями стелились по воде, а тонкие рогозины подрагивали своими мягкими стеблями. Было мелко. С трудом пропихнули тяжелую лодку через перегиб и оказались на сплошном поле кувшинок и лилий. Они своими округлыми листьями полностью закрывали начало второго, самого длинного и извилистого Менгерьского плеса.
Лодки сплылись и встали боками друг к другу. У Матвеича, на неширокой дощечке, соединяющей борта обласка, уже стоял наполненный оболочковый, знаменитый, стакашка, а на газетке аккуратно нарезанные огурчики и помидорки. Выпили. Закусили. Закурили. Откинувшись на борта лодки, отдыхали. Разговаривать не хотелось, да и грех шуметь в такой благодати.
- Отдохнули? Однако и честь пора знать, – такими словами стал поторапливать парней Матвеич. Поскреблись дальше. Еще раза три устраивали такие привальчики наши путешественники и вот, уже ближе к вечеру, вывернули на последний, перед станом, плес. Сигналом, что подплывают, служила небольшая кедерка, росшая на самой кромке берега. Ветви ее со спелыми, крупными шишками далеко раскинулись над водой. Вот еще поворот, заросли рогоза, и выплыл по левую руку крутой взгорок, этот самый «Чигинь».
Стан разбивали весело, с частыми возлияниями, то за приезд, то за обустройство, просто за хорошее настроение и погоду. Все уже было «на мази», только костра не хватало, ну молодежь, естественно и потопала за дровами, а Матвеич, как в годах и более опытный в рыбацком деле поплыл на обласе сети ставить.
Побродив по окрестностям лагеря, и изрядно приустав, продираясь сквозь травяные заросли, свояки вышли к небольшому колку березняка и талины. В самом центре красовалась огромная береза, чуть ли не в обхват. Некоторые сучья, чуть выше середины ствола, были сухими и, недолго думая, Юрка решил их срубить. Сказано – сделано. Вооружившись топором, он уверенно полез по корявому, в глубоких трещинах, стволу. Облюбовав еще живую ветвь покрепче, обосновался на ней, примерился и рубанул по толстой сухой ветке чуток пониже себя. Умело, работая топором, отсекал ветку за веткой. Володька только успевал их оттаскивать.
Вдруг он заорал что-то непонятное, упал на четвереньки и исчез в густых зарослях крапивы. Юрка удивленный столь странным поведением товарища даже перестал махать топором и со смехом крикнул свояку:
- Эй! Чудик! Чего там? Комары заели
Однако уже в следующее мгновение ему стало не до смеха. Вдоль ствола, вырываясь из большой щели в его комле, поднимался гудящий рой. Юрка, спервоначалу подумал, что это дикие пчелы и даже мелькнула мыслишка полакомиться медком на дармовщинку, но, прислушавшись к низкому гудению роя, начал понимать - Как бы самим не закусили. Стало жутко. Рой-то оказался шершневым. Своими ударами растревожил он гнездо, уже уснувшее, и огромные, страшные насекомые, медленно кружа вокруг ствола, поднимались все выше и выше.
Поняв, что в низ пути нет Юрка рванул вверх. Так быстро он не лазил даже в детстве. Обдирая ладони и царапаясь, не обращая на это внимания, в считанные секунды он оказался на верхушке березы, и замер, раскачиваясь на самой тонкой ее оконечности. Рой не отставал, он так же упорно поднимался за своим обидчиком. В самое последнее мгновение Юрка, натянув на голову и руки свитер, замер, боясь даже шелохнуться. Шершни всплыли плотной массой из листвы ветвей, окружили непонятный нарост на стволе их горячо любимой березы и, как бы раздумывая, что делать дальше, медленно летали с тяжелым угрожающим гудением. Тут уж Юрок и дышать перестал. Видно успокоившись, и не находя достойного противника, шершни медленно утянулись в свою родную трещинку.
Но спускаться-то надо. Ночевать на березе не будешь. Добравшись до середки ствола, он тихонько покликал Володьку. Тот отозвался, робко высунувшись из гущины крапивы. Думали, что делать. Прыгать высоко, а о том, что бы спускаться мимо гнезда Юрка и слышать не желал. Прикинув так и эдак, порешили – длинной жердью подтолкнуть к березе один из стволов талины, росшей в изобилии вокруг, и прыгать на него. Так и сделали. Тонкий ствол какое-то мгновение сопротивлялся, плавно изгибаясь, но, не выдержав довольно упитанное тело, хрумкнул, и Юрка грохнулся в самую гущу крапивных дебрей.
Отлежавшись и отдышавшись, свояки на четвереньках начали выбираться из злополучного лесочка, и только отойдя на приличное расстояние, стали смеяться и подшучивать друг над другом. Сказывалось нервное напряжение.
Придя на стан, развели костер, перекусили и закурили, развалясь на мягкой подстилке из скошенной травы. От воды тянуло прохладой, а дымок от костра кисейным шлейфом расстилался над засыпающей водной гладью. Матвеич еще не вернулся. Юрка, глянув на часы, начал беспокоиться - Что-то долго плавает? Не случилось ли чего? Подождали еще минут десять и решили плыть за ним.
Быстро снесли лодку на воду, прыгнули в нее и в два весла погреблись по плесу, вниз. Метров через сто, из следующего за этим плеса стали до них доноситься какие-то невнятные крики. Приналегли на весла. И вскоре явственно различили на темном берегу, у самой воды, еще более темную фигуру ругающегося, на чем свет стоит, Матвеича.
- Сколько кричать можно! Так вас и распротак! Я тут концы отдаю, а вас не докричишься!
- Батя. А че случилось-то?
- Да кол стал втыкать, а дно мягкое, ну я и булькнул за борт. Давайте подгребайтесь. Задубел как цуценя. Еще облас искать надо. Где его, черта, в этой темнотище сыщешь?
Забрав жертву кораблекрушения на борт, они поплыли к стану. Лодку было решено искать завтра, по свету.
Костерок приветливо мигал своим оранжевым глазом в таинственном ночном полумраке. Конечно, полной темноты еще не было, июль все же, да и закаты северные долги. Но неясность берегов, с опущенными в воду ветвями прибрежных ив, камыш, нетерпеливо шуршащий ладонями своих сухих листьев, далекое уханье филина и тревожное попискивание на берегу мышат и сонных пташек, создавали мир таинственный, мир ночного леса.
Завороженные этой вечно загадочной и чарующей картиной парни молча гребли, стараясь не нарушать покоя спящей природы.
Добрались до стана, подбросили сучьев в огонь и расположились поужинать рядом с костром. Переменчивые всполохи язычков пламени, тепло, растекавшееся от разгоревшегося огня, создавали уют, а хорошая закуска так и просила – Ну. Ребята. Плесните по стакашкам. Ребята не противились. За разговорами засиделись далеко за полночь. И когда от воды потянуло сырым туманчиком, а в округе проступили серые очертания кустов, полезли в палатку спать. Уснули сразу, уставшие, умиротворенные и счастливые.
Проснулись, когда день был уже в полном разгаре. Жаркое нутро палатки разморило спящих, вставать не хотелось. Но голод не тетка, не хочешь да встанешь. Лениво потягиваясь, Юрка и Володька вылезли наружу. Матвеич поднялся много раньше. Успел согреть чай и соорудил подобие стола и скамеек из тальника.
- Что, вашу мать. Дрыхните? А ну давай быстро мыться да завтракать. Скоро полдень. Надо сетки проверить, да за одно и облас найти. – Приветствовал их Матвеич. Парни со смехом сбежали к воде, на ходу сбрасывая трикушки и, оттолкнувшись от невысокого приступочка, прыгнули в самую гущу кувшинок. Теплая, чистая вода приняла их, подхватила и закачала в своих ласковых объятиях.
- Ну ладно! Хватит полоскаться. Живот подводит. Идите, что ли? – долго выманивал Матвеич купальщиков. Наконец бодрые, мокрые и веселые они вылезли из воды. Расселись за столом, и Матвеич предложил:
- Сейчас по рюмашке примем и больше ни-ни. Только за вечерней ухой. Лады? – парни безоговорочно согласились. Пьянка им уже надоела. Да и на природной красе не больно-то и тянуло.
После завтрака разделились, Володька пошел за перешеек с удочками, а Юрка с Матвеичем поплыли проверять сетки, что вчера он с такими приключениями ставил, ну и облас поискать заодно. Быстро догреблись за первый мысок, где в гущине мудорезника была проделана узкая прогалинка и стояла сороковка.** Первая проба сразу же вселила радость в сердца рыбаков. Сетка утонула. Поднимали с трудом. Три крупных, золотистых карася рядышком втюхались в ячеи и намертво запутались.
- Ниче уловчик будет – похохатывал Матвеич – не зря я вчера мырял, а паря?
- Да уж точником, батя. Так по всем пройдемся, и домой можно плыть, а?
Весело переговариваясь и делясь впечатлением от первого улова, они плыли дальше от сетки к сетке. Лодка наполнялась рыбой. Крупные караси трепыхались среди десятка чебаков и подъязков, там же вяло разевали зубастые пасти две, довольно крупные щуки. Наконец добрались до злополучного места ночного нечаянного купания. Посмотрел Матвеич, сориентировался и уверенно ткнул пальцем – Тут. Давай Юрка, веслом подцепляй под нижнюю тетиву.
Но все старания зацепить сеть заканчивались ничем. Уже изрядно устав и перематерившись, друг с другом, они все же зацепили тетиву. Захватив конец веревки Юрка, что было силы, стал тянуть сеть, но она не шла. Все попытки вытащить ее на поверхность срывались. С матами – перематами было высказано предположение, что сеть Матвеич вчера с пьяна, засунул под корягу, на что он страшно обиделся и в свою очередь отматерил Юрку.
Переругавшись, оставили попытки тащить снасть и закурили. Малость успокоились и стали думать, что делать дальше. Дальше выходило только тащить, ничего более умного придумать не смогли. С новыми силами, после передышки принялись тянуть злополучную сеть. И она поддалась. Пошла, пошла, рывками, но стронулась. Каково же было удивление обоих, когда самый низ сети показался на поверхности – пять огромных, килограмма по полтора-два, линей сидели в ячеях сети как в мешке. Это они сопротивлялись и тащили сеть в глубину.
Все раздоры были мгновенно забыты и только радостные, бессвязные восклицания сопровождали дальнейший путь лодки. Обласок нашли быстро, да он и не терялся, мирно приткнулся к противоположному берегу среди рогоза и камыша. На стан возвращались победителями. Только первый улов составлял килограмм тридцать отборной рыбы, а уж про мелкоту и не помянем. Ее сразу в уху наладили.
Не прошло и часу, а обед был готов. От котелка тянуло пряным ароматом лаврушки и непередаваемым букетом вареного лука, молодой картошки и самой рыбы. Уха получилась густая, наваристая. Пока ждали Володьку, накрыли стол из остатков домашней, городской снеди. Под ушицу не грех было и принять. Пару бутылок Юрка отнес в воду, охладиться. Но, рыбаля, все не было. Покричали и посвистели и, наконец-то, увидели белобрысую макушку, мелькающую среди травы. У Володьки улов тоже был ничего, нормальный, десятка полтора отборных чебаков и подъязков.
Радостно – возбужденными уселись обедать. Под водочку запиваемую юшкой и заедаемую зеленым лучком с первыми, еще буроватыми, помидорками трапеза пролетела мгновенно. А, наевшись, разлеглись в тени палаточного тента, курили и вели неторопливую беседу. Как водится на тему рыбалки и охоты. А о чем еще говорить в такой обстановке?
Рассказали Матвеичу про вчерашнее приключение с шершнями, он припомнил случай из своей деревенской молодости, когда его чуть не зажалили пчелы. В общем, текла и текла беседа, прихотливо перескакивая с темы на тему, пока рассказчиков не стало клонить в сон. Да они ему и не больно-то противились. Тут же под тентом и уснули, а над лагерем часа два раздавался крепкий, мужицкий храп.
Потянулись блаженные дни отдыха. Утром и вечером, по очереди плавали проверять сети, а днем купались, загорали, лазили по окрестным болотинкам, собирали ягоду. Тут и смородина была и кислица, и малина, и, даже встречались огромные клубки зарослей ежевики. Ну и конечно рыбачили на удочки.
Знал Юрка за перешейком пару омуточков рыбных. Батю туда с сетями не пускал, уж больно хорошо там на удочки ловилось. Однажды потянулся с ним и Володька. А надо сказать, что рыбак он был не в пример Юрку, заядлый. И снасти имел по тому времени просто классные. У Юрки же удочка была самая простецкая, длинная хворостина с огрызком лески и ржавым крючком, да наплав из винной пробки.
Вышли под вечернюю зорьку, добрались, устроились. Юрка со своей калекой с одного конца лодки забросил, Володька три отборных удочки с другого. Закурили и стали ждать поклевки. Не прошло и пяти минут как у Юрки клюнуло, раз, другой, а потом наплав, подпрыгнув, мгновенно исчез под водой, и только натянутая струной леска чертила волнистую дорожку по водной глади. Вовка не выдержал, заорал:
- Подсекай б…, щас уйдет! Но Юрка не растерялся, резким рывком в сторону подцепил рыбину и стал выуживать ее. Вот, вырвавшись из воды, блеснул серебристый бок большого, грамм на четыреста, подъязка. Еще мгновение и он отплясывал на дне лодки. Почин был сделан. У Юрки поклевки шли одна за другой, только и успевал вытаскивать рыбешек, а вот Володька как сел со своими фирменными снастями, та ни разу и не дернулись у него красивые поплавки. Это его страшно злило. Просидев так минут сорок, он не выдержал:
- Слушай. У тебя там что, прикормка? –
- Да нет. Просто сижу и все. –
- Ну конечно, просто. Сам, поди уж, с полведра натаскал, а у меня ни одна б… не клюнула. Давай местами меняться. -
Сменялись местами, просто лодку развернули, и стал Юрка на новом месте так же таскать рыбешку за рыбешкой, а у Володьки опять тишина.
Тут уж он совсем взбеленился:
- Да что ж это делается? У меня снасти такие, а клевать не хотят. (Это в переводе на русский нормативный язык). Без перевода оставлять ни как нельзя.
- Давай удочками меняться
Сменялись удочками. Клева как не было, так и нет. Страшно матерясь, и проклиная, все и вся, Володька бросил в сердцах свои снасти и, велев высадить себя на берег, ушел в чащобу. Полазив по окрестным буеракам, успокоился и вернулся продолжать рыбалку. На этот раз и у него клев был отменный. К вечеру натаскали они поболее ведра и довольные поплыли на стан.
За ужином Юрка с юмором рассказывал про злоключения Володькины, но тот не обижался, а смеялся наравне со всеми. Так и еще день пролетел. Незаметно подошла к концу неделя рыбалки, надо было собираться домой. Наметили отъезд, вернее отплытие, на субботу, на послезавтра. Последний день решено было посвятить сборам ягоды и шишкам, благо и того и другого в округе было в достатке.
На следующий день, только позавтракали, сразу же и вышли на уборку. Малина и смородина росли под боком, метрах в ста от лагеря, а кедерки на другой стороне Менгеря, туда плыть придется. Малинник на солнцепеке разросся, ягодой усыпан был, бралось легко и быстро, к обеду у каждого было почти по полному ведру, даже у Юрки, хотя сборщик из него никакой. Пообедав, Матвеич и Володька пошли побрать смородину, а Юрка отказался. Сказал, что проскочит на обласке, посмотрит шишку. Как только ягодники ушли, он залез в палатку и уснул, ни сколько не заботясь о последствиях. Разбудили его голоса компаньонов возвращавшихся на стан.
Получив свою долю матерков от отца, Юрка соврал, что нашел две-три кедерки приличных, но один не рискнул лезть, они болотные, без нижних сучьев и высокие, их только прислоном обтрясти можно. Отложили на последний день, на утро. Да и погода что-то портиться начала. Натащило тучек, похолодало, однако парни рискнули на вечернюю зорьку сплавать, да и сети за одно проверить. Наскоро перекусив, прихватили по паре удочек и отчалили. Устроились вниз от стана за вторым перекатом. Прижавшись к камышовым зарослям, закинули удочки и стали потаскивать окуньков да чебачишек небольших. Опушка леса замутнелась, когда дождичек накрапывать начал. Рыбаки уже и удочки смотали, как вдруг ветер и дождь стихли. Низкие серые тучи заволокли все небо, и не верилось, что с утра еще купались и загорали. Наступила какая-то жуткая тишина, которую усугубляли тревожно шумевшие камыши в, почти, полном безветрии. Вдруг от дальней кромки леса, стал нарастать сильный шум. Как будто волна шла по макушкам, и деревья склонялись со стоном под ее натиском. Под самой нижней кромкой туч, со стороны стана, летело зловещее, черное облако. Движение его не обуславливалось дующим ветром. Оно летело со своим ветром, напористым, почти ураганным и там где пролетало это облако, слышался треск ломающихся сучьев и целых стволов. Через несколько секунд облако оказалось над рыбаками. Низ его был иссиня-черного цвета, почти плоским, а за ровным обрезом задней кромки клубились длинные белесые вихри.
Как только облако пролетело, сразу хлынул ливень. Спрятавшись под прибрежную ракиту, рыбаки тряслись от сырости и холода. Быстро начавшись, дождь так же быстро и прекратился, рыбачить расхотелось и они погреблись к стану. Ужинали под тентом, наспех, почти всухомятку, а, перекусив, полезли в палатку спать.
С утра, за хлопотами, не чувствовали грусти от скорого отъезда, но она незримо присутствовала в каждом из компании. Рыбалка удалась, набрали по ведру с лишком малины и смородины, даже шишек попутно набили на приметной кедерке, но уезжать не хотелось.
Обратная дорога была скучная и непримечательная. Ехали в город, от чистого воздуха, от тишины, от покоя.
* ТВЭл – тепло выделяющий элемент, начинка атомного реактора.
** Сороковка – рыбацкая сеть с размером ячеек 40х40 мм.
Комментарии