А. Сулимина «Прощание славянки» На конкурс «Марш тысячелетия»

Я проснулась от грохота на кухне. Повертелась на неудобном сундуке, куда меня положили спать из-за приезда старшего брата, услышала шорох и голос Федора: «Не разбудил ли я малую?” Тонкая полоска света от керосинки задрожала на полу. Я зажмурила глаза. С печки доносился бабушкин храп. Мама вышла, несколько секунд постояла рядом со мной, подоткнула одеяло и вернулась к брату, не плотно прикрыв рассохшуюся дверь: «Спит, набегалась. Господи, как она вокруг тебя вьется, за отца тебя принимает, так жалко ее, вы-то хоть отца помнить будете, а ей некого папой назвать».
Мне слышно каждое слово, каждый скрип и шорох. Стук стакана о стол и голос брата: «Мам, ну не плачь, вдруг он еще вернется». Потом тишина и мамин, чуть вздрагивающий голос: «Помнишь Ефима Алексеевича, хирурга, он тебе нарыв резал? Его раньше отца забрали, а перед самой войной выпустили, говорит - разобрались. Я к нему ходила, он мне сразу сказал, чтобы не ждала. Он-то лагерное начальство лечил, потому и не трогали сильно. А «Иванов, таких как наш отец, там за людей не держат»… Я слышу мамин стон и тихий дрожащий голос: «Ты прости меня, Феденька, что заботы на тебя навешиваю, но мне и поговорить не с кем. Зойка маленькая, Валентин на фронт рвется, за Родину, за Сталина воевать, честный, доверчивый. Я бы сама пошла этих фашистов - супостатов бить, да кто меня на старости лет возьмет, Зойку на кого оставлю? Господи, как же я боюсь за Валю. Хорошо хоть из-за отца не берут его на фронт. Сердцем чую, пропадет он там, не вернется, будет в самое пекло лезть».
- Мам, - брат перебивает и надсадно кашляет, - наступление большое начинается, заберут Валентина. Усатый сказал «Сын за отца не отвечает», так что заберут его со дня на день. Нас тоже перекидывают. Мы, как старички, уже летали туда.
- Господи, какие же вы старички, Феденька. Тебе только двадцать пять исполнилось.
- Мам, да я же дед по военным меркам - Федя говорит тихо, но я слышу каждое слово – у нас пацанва необстрелянная приходит, и гибнут почти сразу - первый, второй полет и не возвращаются.
- Федя, ты береги себя, я тебя очень прошу, ради нас.
Потом наступает тишина, и я засыпаю.
Утром мы провожаем всей семьей моего старшего брата на фронт. Он идет в форме морского летчика, красивый как артист в кино, сбоку висит кортик, я держу его за руку, мои друзья - соседские мальчишки путаются под ногами и видно, что завидуют мне. Ночной тревожный разговор как-то забылся, погода хорошая и я иду, не чувствуя ног под собой. У вагона мы прощаемся, Федор подбрасывает меня высоко, я взвизгиваю от удовольствия, мне хочется летать так много - много раз. Брат целует нас по очереди, мне наказывает готовиться к школе, потом они долго стоят, обнявшись с мамой. Ее плечи вздрагивают, а брат гладит маму по голове...
На следующее утро приносят повестку Валентину. Мама на работе, дома только я и никак не просыпается бабушка. Брат радуется, непонятно говорит, что он искупит вину кровью, я начинаю плакать, услышав такие слова, а Валька жмет мне пальцем на нос и успокаивает: «Вернусь с фронта с медалями, привезу тебе хлеба и кусок сахара». Я в это время ем затируху из выщербленной миски, сидя на сундучке, и представляю гору белых булок, которые я видела до войны в продмаге.
Брат начинает собираться на войну, я пытаюсь помогать, но на деле мешаюсь под ногами.
- Зойка, а ты бабушку кормить не собираешься?
Я понимаю, что брат хочет отвязаться от меня, но не обижаюсь. Бабушке много лет, она всё время спит на печке и почти не разговаривает. Я набираю половником чуть теплую затируху в миску и иду в комнату. Я громко кричу, чтобы бабушка проснулась, но она молчит. Брат заходит в комнату, залезает наверх, на печку, поворачивается ко мне и непонятным, сдавленным голосом говорит: «Иди на кухню». И я почему-то сразу его слушаюсь. Валентин тянет меня за руку и отводит к маминой знакомой - тетке Розе, та на больничном. У нее вкусно пахнет, она что-то прячет в шкаф, вытирает руки о фартук, я вижу её руки в белой муке. Брат шепчется с теткой Розой, она качает головой и говорит мне: «Ну, иди в комнату, поиграй».
У тетки Розы нет детей, но есть кукла, которая осталась с ее детства - у Зины оторвана рука, нет одного глаза, но у меня и такой игрушки никогда не было. В мой прошлый день рождения мама сшила мне Дашку, но она тряпичная, не настоящая. Я сижу у соседки до вечера, она приносит мне в комнату морковный чай и чашку затирухи. А сама ест на кухне за закрытой дверью. Когда становится совсем темно, за мной приходит мама. У нее заплаканное лицо, они о чем-то шепчутся с теткой Розой на кухне, потом мы медленно идем домой, и мама говорит, что бабушка умерла.
Бабушка лежит на столе в зале, она маленькая, сморщенная. Мне её жалко, но больше я её боюсь, и в эту ночь мама кладёт меня спать рядом с собой.
Утром мама убегает на работу, у нее какой-то срочный заказ, Валентин с утра убегает в военкомат, а мне страшно быть одной с покойницей, поэтому целый день гуляю во дворе. После обеда прибегает мой брат и говорит, что послезавтра он уходит. Мы, молча, сидим с Валентином на тесной кухне, пьем морковный чай и он, глядя мне в глаза, просит: «Зойка, ты маму береги и выучись за меня, ладно? Станешь учительницей, увезешь маму отсюда, в дальние края, где тепло и нет войны. Обещаешь?”
Мне семь лет, в школу мне идти только на следующий год, я не очень понимаю, о чем говорит мой старший брат, но согласно киваю головой: «Валь, ты только про сахар и хлеб не забудь, ты обещал...»
На следующий день с утра, еще по темноте, брат бежит к своим друзьям Тольке и Вовке, я знаю, что они вместе идут на войну. К десяти им снова в военкомат, а до этого они идут копать могилу для бабушки. Маму опять вызывают на работу, и она отводит меня к дальним родственникам, таким дальним, что я даже не знаю, как их зовут. Там старые бабушка с дедушкой, они со мной не разговаривают, и я сижу целый день, глядя в окно. Вечером Валентин приходит с друзьями. Они все уже без волос, у моего братика стало худенькое лицо, торчат уши и мне почему-то становится так его жалко, что очень хочется плакать. Мама стелет мальчикам на полу в кухне, им нужно на вокзал рано, Вовка с Толиком живут на другом конце города, а мы - около станции. Мама плачет - завтра нужно хоронить бабушку и провожать брата, а её отпустили всего на несколько часов. Мама говорит об этом брату. Он, не стесняясь своих друзей, кладет голову на колени маме, она гладит его по лысой голове, а я первый раз в жизни вижу, как плачет мой брат.
Затемно мы идем на вокзал - там уже играет музыка, которую я хорошо знаю: «Прощание славянки». Сквозь звуки марша прорывается мужской голос, напутствующий солдат, я вслушиваюсь в слова и разбираю «Не все из вас вернутся назад...». Я дёргаю брата за рукав его старенькой спортивной куртки: «Но ведь ты вернешься, ты вернешься? Мои глаза заполняются слезами - но ведь ты вернешься?»
Валя опускается на корточки и, кусая губы, говорит: «Я обязательно вернусь. Мы с Толькой и Вовкой обязательно вернемся героями, и ты будешь гордиться своим средним братом. Старший брат у тебя летчик, а я буду просто солдат. После войны привезу тебе хлеба, сахара, а еще конфет и ленту красную, обещаю. А ты не забудь, что я тебе вчера говорил, Зойка». И он чмокает меня в макушку.
К нам подходит какой-то важный дядька в красивой форме и говорит, что поезд отправят только вечером. Мама просит отпустить мальчиков на похороны бабушки. Дядька строго говорит, что не положено и за оставление какого-то места - трибунал. Мама сильно плачет, а Валька её успокаивает. Мы ещё немного сидим на вокзале с мальчишками, они почти не разговаривают, отвечают невпопад, нам пора – мы идем вдвоем с мамой хоронить бабушку. Мы не прощаемся: мама целует брата и обещает, что сразу после похорон мы снова придём на вокзал.
Я плохо помню сами похороны, у меня сильно разболелась голова, мерзли ноги и руки, хотя стояла теплая погода и мама накутала меня. На меня нашло сонное, отупевшее состояние. Два старых деда вместе с мамой опустили неструганный гроб в яму, мы бросили по горстке земли в могилу и побежали обратно, на вокзал. Мама время от времени смотрела на часы и переживала, что через два часа ей надо быть на работе. Нам уже были видны перрон, от вагона к вагону метались женщины, я разглядела нескольких своих друзей по двору. Поезд уже тронулся. Из-за полураскрытых дверей теплушек выглядывали стриженые головы мальчишек, их было так много, они все что-то кричали, махали на прощание руками, состав набирал скорость, я силилась увидеть лицо своего брата, но перед глазами было одно огромное лицо со множеством глаз.
И оркестр снова играл «Прощание славянки»
Мама громко плакала, тянула меня вперед, а у меня совсем не осталось сил, я не могла бежать и не могла плакать. Но когда мимо нас проехал последний вагон я зарыдала.
Мой брат Валентин не сдержал своего слова. Они все не вернулись, остались лежать в Сталинградской земле - Валентин, Толя и Вова.
А я - я выучилась на учительницу. Я увезла маму из нашего маленького заволжского городка, где всё напоминало ей о расстрелянном муже, моём отце и о погибшем среднем сыне.
Хлеба я наелась уже после войны, когда отменили хлебные карточки...