~~Моя Украина
Писать об Украине сейчас очень актуально в связи с событиями последнего времени. Сердце разрывается на части. Там моё беззаботное детство, вымазанное соком шелковицы, сидит на раскидистой ветке, скрипит ворот колодца, мычит бабушкина коровка, идущая из стада. Вечереет, и баба Алёна зовёт нас ВЕЧЕРИТЬ(ужинать).Всё просто, понятно и такая беззаботность. Это бывает только в детстве.
Для меня Украина – это не черноглазые хохлушки с веночками на косах и лентами на плечах. Для меня образ Украины – это моя ещё не старая бабка. Она выше среднего ро-ста, высушенная жарким украинским солнцем на бескрайних полях пшеницы, картошки и буряков, где, практически, нет деревьев. Она худая и морщинистая, шоколадного цвета. У неё натруженные жилистые руки, сильные ноги всегда скрытые ниже колен холщёвой зелёной юбкой. У неё талия, как у Люси Гурченко. А какая стать! Я ей просто завидую, Сутулясь и всё время как бы стараясь быть незаметной, я прожила многие годы. Она прямая, как жердь. Голова всегда под платком, он скрывает тугой узел гладких тёмных волос, не знавших химических завивок, ядовитых красок. К шестидесяти годам у неё не было ни одного белого волоска. Она говорила, что у нас так принято в роду седеть сразу на всю голову перед смертью. К сожалению, мы с сестрой не в неё удались. Мама к сорокам годам была вся белая, как одуванчик.
Баба Алёна говорила и на украинском, и на русском языках, это делалось для нас - рус-ских внучат.
Отец родился в маленьком, бедном селе. В семье их было шестеро детей. Один брат погиб на войне – Михаил, оставил нам двоюродных брата и сестру. Сестра отца - Роза умерла молодой от менингита. В городке Золотоноша жила старшая сестра отца Праско-вья, брат – лётчик после войны служил в Австрии, потом в Оренбурге, но, в конце концов, вернулся с семьёй на родину на Украину. Рядом с сестрой купил дом, и устроился работать бывший лётчик –асс директором местного рынка. В маленьких южных городках вся их жизнь крутится вокруг таких рынков. Младший брат отца Василий долго жил с мамой, но потом сорвался и уехал куда-то в Донбасс, оттуда присылал открытки – поздравления. Отец оказался дальше всех под Златоглавой. Туда привели его дороги войны. Он был ранен и попал в местный госпиталь. Здесь ему предложили остаться после лечения работать в милиции следователем с обучением в школе милиции. Потом у взрослого сотоварища по работе оказалась молоденькая симпатичная дочь. Познакомились, полюбились, расписались. Так и создалась в 1944 году ещё одна ячейка нашего социалистического общества. Отец вступил в Партию, тогда она была одна, иначе было нельзя, такова была его работа.
Вернёмся к истокам. Когда я спрашивала про деда, все улыбались, и бабка говорила, что он был атаманом какой-то шайки, это так полушутя. Но шайка могла быть и Белыми, и казаками, и даже репрессированными. Я была мала, и серьёзно со мной никто не хотел говорить, а, может быть, и нельзя было, такое было время.
Баба Алёна была верующей. В углу её небольшой хатки висели иконы, украшенные рушниками, горела лампада. Меня маленькую девочку она научила первой в моей жизни молитве и подарила мне Крест и маленькую красивую иконку. Но это был не нательный крестик, а большой с распятием Христа, такой на шею не повесишь. Когда мы вернулись домой, то я всем об этом с удовольствием рассказывала, наивный ребёнок. Скоро у меня забрали и спрятали и иконку, и крест. А молитва полузабылась. Стоило мне недолго по-быть в гостях на родине отца, так я сразу начинала свободно говорить по-украински, всё понимала, проблемы с языком не было.
Здесь в Сибири я много занималась историей своего сибирского села, записывала воспоминания старожил. И мне легко было в них ориентироваться, потому что там, в пе-риод своего раннего детства, я видела примерно то, о чём они мне рассказывали здесь. Многие из местных старожил были переселенцами с Полтавы. У них были фамилии Ве-рещаг, Олейник, Близнюк. А стали они по местным записям – Верещагины, Олейниковы, Близнюковы и т.д. .Если бы мы тогда не совершали эти путешествия из Москвы в Укра-инскую землю, я многое в этой жизни пропустила бы и не поняла.
Отец приехал на Украину помогать матери. С братом они перекрыли сени, а крыты они были сочной, болотной осокой, полностью выполнили все работы по уборке урожая: жали рожь, вязали снопы, грузили их на телеги и везли домой на волах. Ах, эти гигантские волы, медленно тянущие возы – дома, такие они были огромные, а наверху маленькая девочка с косичками до смерти напуганная, это, конечно, я. А потом по селу стоит стукоток – тук-тук-тук. Это цепами обмолачивают снопы. Около каждого дома своя плотно утрамбованная площадка. Стоит страшная жара, и над селом много дней стукоток тук – тук- тук…
Самыми замечательными из украинской экзотики были ВОРОБЬИНЫЕ НОЧИ. Бывают такие ночи летом, когда небо полно вспышками зарниц. Дождя нет, грома нет, а небо освещается яркими голубыми вспышками, секунда – вспышка. Вообще-то ночи на Украине очень тёмные чёрно – бархатные. А тут светло, как днём. И в этих вспышках мелькают целые стайки воробьёв. Отец стоит с двумя круглыми палками и выбивает на них ритм цыганской песни, поёт в полголоса. У него приятный голос. Я эту песню никогда не слышала больше, только в его исполнении:
Ой, каша маганная,
Да ночь тумаганная,
Да приходи-ка ко мне
Моя желаганная.
Да приходи-ка ко мне,
Да ты мне нрагавишься,
Да поцелугуй меня,
Да не отрагавишься. ( и так далее)
Мы из города с достаточным количеством цивилизации попали в какие-то дои-сторические времена. Электричества нет, радио нет, киноаппарат работает от ручного привода, клуб где-то за селом в одиноко стоящей старенькой хате, дорога к которой шла через подсолнуховое поле, вода в колодце с вращающимся воротом прямо во дворе дома. Отец с братом вычистили колодец.
Домов в селе сначала не было. Одни беленькие хатки. Позже появились первые до-мики из кирпича. Леса совсем не было, строить было не из чего. Человек приспосаблива-ется жить в любых условиях. Мы видели, как строились эти хатки. Мы – это я и сестра, она старше меня на пять лет, она заводила, я её хвостик. Такие взаимоотношения между старшими и младшими детьми обычное дело.
В селе недавно прошла свадьба. Молодой семье нужно было помочь построит дом. Собиралось всё село. Работа была тяжёлая. Свозили глину, солому, воду. Всё готово. В специальных ямах начинали готовить всё это месиво. Месили всё ногами, босяком, да по глине. Месили с песнями, сменяя друг друга. Из этого месива лепили кирпичи. Потом они сохли на жарком украинском солнце. Хозяева готовили простое угощение, наливку. Это был трудовой праздник. Дети радостно бегали вокруг, играли и набирались опыта.
Бабушкин хлеб. Я помню его всю жизнь. Он был ржаной с примесями каких-то трав. Зато каждый день свежий. Она пекла его в русской печке рано утром. Нам после городских батонов трудно было к нему привыкнуть, но в жизни ко всему привыкаешь. И мы уплетали его с парным молоком от бабушкиной коровы.
Коровьи лепёшки в деревенской жизни были большой ценностью. Их собирали ак-куратно каждый день, не из любви к чистоте. Этот материал перемешивали с соломой, лепили из этой смеси кизяки, сушили их на жарком украинском солнце и потом ими топили печку. Во дворах стояли целые кладки кизяков.
Часто из тёмной ржаной муки бабушка стряпала вареники. Иногда с творогом, но в основном с вишней. Родная моя, нищая, полуголодная, обожжённая солнцем Украи-на, я люблю тебя.
Что я помню
У всех жителей села были сады. У всех разные. У кого - маленькие, у кого огромные садища. У бабушки было несколько яблонь, даже дерево грецкого ореха росло. Всю жизнь вспоминаю вкус шелковицы. Одно большое дерево с тёмно – синими ягодами, другое мо-лодое деревце с розовыми сахарными плодами. Меня подсадили на это юное деревце, чтобы я наелась сладких ягод, и забыли снять. Вон, видите, это я сижу на тоненькой ветке и кричу, плачу, потому что все ушли. Обязательно у всех в садах росло несколько вишен – это целые деревья, не то, что у нас тут низкорослые кустики. Вишнёвое варенье - моё самое любимое. Бабушка присылала нам его в посылке каждый год. Варенье было с косточками. Мы сидели с сестрой на подоконнике второго этажа, ели это варенье и плевались вишнёвыми косточками, как тот гражданин в песне Розенбаума. Между садами не было перегородок. Их отделяли обычно ряды подсолнухов. У моей тётки был богатый сад. Там было несколько сортов разных яблонь, росли сливы, абрикосы, была аллея смородины и огромная до небес груша. А в этом саду жила старая, преданная хозяевам собака – Жулик. Она жила очень долго. Мы приезжали через несколько лет, и он узнавал нас и был страшно счастлив новой встрече.. Был здесь и колхозный сад с очень добрым сторожем – дедом Василем. Сад не был огорожен. Я так и не поняла, от кого охранял дед этот сад. Мы иногда ходили туда к нему в гости. Срывали прямо с веток всё, что хотели, и ели всё, что хотели. По площади сад был гигантский. Можно было бродить по нему и заблудиться. Милая, фруктово – ягодная Украина, я признаюсь тебе в любви. Что ОНИ сотворили сейчас с тобой! Сердце разрывается.
У отца был друг детства – Данило. Когда мы приезжали на отцову Родину, первый к кому он шёл, был Данило. Он хромал на правую ногу. Работал он в колхозе пастухом овец. Данило недавно женился и у него был совсем маленький сынок. С отцом они долго сидели за столом, вспоминали прошлое, балакали о нынешних днях, пели мелодичные украинские песни. Слышали, может быть, про молодую Галю. У Данило возле дома росла гигантская груша, у нас такие тополя только вырастают. Приходил срок собирать грушу. Как? Оказывается, её трясут. Расстилают вокруг одеяла, покрывала, тряпки, всё, что есть, привязывают к дереву длинную верёвку, всех отгоняют подальше от дерева и мужики начинают его раскачивать. Если такая груша попадёт по голове, мало не покажется. Это целый ритуал, настоящий грушевый праздник.
Картошку садили где-то в поле, далеко за деревней, тут это называлось за Греблей. Там посреди огромного участка картошки росли два вишнёвых дерева. Отец с бабушкой рабо-тали под палящим солнцем, пололи картошку, а мы сидели на вишне.
У бабушки в ограде. прямо на улице, росли разные полезные садинки. Сначала мы на них особого внимания не обращали, а потом вдруг заметили, что росли они не в горшках и не в банках, а в касках. Это были отзвуки недавней, прошедшей по территории Украины, войны. Каски были прострелены. Нашему воображению сразу рисовался убитый солдат. Но бабушка сказала, что это немцы надевали каски на шесты за огородами и стреляли по ним, тренировались.
Кстати, видели мы и другие следы войны. Когда мы ехали на поезде по Брянской области, то отец обратил наше внимание на огромные ямы, заросшие травой. Он сказал, что это воронки от взорвавшихся бомб. Сами брянские леса были обтянуты вдоль дороги колючей проволокой. Туда нельзя ещё было ходить, не всё разминировали.
К праздникам в хатах особо убирались. Полы были глиняные, и их мазали свежей глиной. Глину брали в большой яме, которая находилась посредине села. Эта яма заросла крапивой и была изрыта вся ходами, это хозяйки брали тут глину. Когда полы просыхали, их застилали свежими травами, например, осокой. Бабушка набирала огромные листья с дерева грецкого ореха и ими застилала пол. Нам это было не привычно, но дети ко всему быстро привыкают. Хата состояла из двух частей – хата и хатына – маленькая комнатка, где стояла настоящая кровать, мы на ней спали. В хате же вместо кровати был настил из досок. Бабушка спала на печке. Мы тоже часто забирались на печку и рассказывали там всякие страшные истории, иногда плакали, скучая по своему дому.
А как жила молодёжь в таких глухих сёлах? Жизнь текла своим руслом, народ ко все-му приспосабливается. Возле сельсовета был пятачок, кажется, забетонированный. Вокруг росли кусты акации. Ночи украинские бархатно – чёрные, нет ни одного фонаря, окошки хат слабо светятся, там горят керосиновые лампы. На этот пятачок собиралась молодёжь, приходили гармонисты, им почёт и уважение. Играли самые простые мелодии. Например, «яблочко». Под эту песенку танцевали пары. Девочки в светлых платьях и белых носочках, парни в кепках, белых рубахах и сапогах. Нам это казалось смешно. Ну как же – мы же цивильные из Москвы, а тут «яблочко».
Когда сестре уже было шестнадцать лет, она на одной из таких гулянок познакоми-лась с парнем. Как не странно, но у него была фамилия, как у нас Лада, я же говорю там пол – деревни такую фамилию носили. Это был молодой студент, родом из этой деревни. А учился он в Киеве в институте гражданской авиации. Немного они подружили, адреса-ми обменялись. Потом лётчик Миша Лада к нам в город приезжал. Он в Москве практику проходил. Я запомнила, что он купил мне килограмм шоколадных дорогих конфет. Но с сестрой у них не наладились взаимоотношения, она была уже занята. Сильно она была влюблена в одного местного парня с огромной собакой. Собак я всегда обожала, а их хозяев не очень.
Когда я беседовала с местными сибирскими стариками, они с удовольствием расска-зывали, как в клубе была киноустановка, которую надо было крутить руками. Крутили её по очереди мужики, парни и дети, которых бесплатно пропускали на киносеансы. И я всегда вспоминала украинскую хату где-то за селом, за подсолнуховым полем, куда собирались местные жители смотреть кино, великое событие. Так вот электричества не было, и установку тоже крутили вручную. Пол в хате был засыпан толстым слоем шелухи от семечек. Так что я – девочкой была очевидцем совсем древних событий и времён. Мне это как будто нарочно всё показали. В прошлое я заглянула, а вот что в будущем будет? Это тайна за семью замками.
Кубинцы
В городке, где жила моя тётка Прасковья, было сельхоз училище. Когда наши отношения с кубинцами были ещё на высоте, туда привезли целую группу чернокожих ребят учиться разным сельхоз специальностям. Город решил устроить им торжественную встречу.
Встречали кубинцев на стадионе. Мы пришли туда с цветами. Кубинцы – высокие чёрные, стройные парни. У них почти у каждого гитара. Гости расселись на травке стадиона. Они играли на гитарах, пели какие-то грустные песни. Мы смотрели на них, как на диковинку. Люди рассуждали так:
- Это они по Родине тоскуют, вот и поют грустно.
Помню, мы выбегали на поле. Я отдала букет какому-то высокому чёрному парню. Было очень страшно. Он сказал что-то вроде – псибо. Поселили их в каком-то общежитии неда-леко от дома моей тёти. Мы иногда бегали посмотреть на чернокожих кубинцев. По вече-рам всегда кто-нибудь сидел на крылечке с гитарой и пел, а мы слушали странные, краси-вые песни далёкой страны Кубы.
Надо же было поехать из Москвы в далёкий украинский городок, чтобы встретиться с такой экзотикой.
Прошли годы, но при воспоминании об Украине, а я на пятьдесят процентов ей принад-лежу, я вижу бескрайние пшеничные и кукурузные поля, долгую дорогу среди этих полей на рассвете. Это мы едем со станции в село на телеге, нас встретили ночью с поезда. За телегой бежит чёрная собака, я приласкала и подкормила её на станции, и она увязалась за нами, она была ничейной, теперь сразу как-то стала нашей. Я дала ей кличку Чёрный. Она потом прижилась у бабушки. И снова поля, поля, поля. Здесь в Сибири много лесов. Здесь нет того простора, той широты и бескрайности до горизонта. Среди этой бескрайности телега, в телеге едет моё худенькое, бесшабашное, полудикое детство. Оно приедет в умную юность городской медалистки, в университетские годы с заумными атомами и ускорителями, въедет в сибирские леса и поля прямо по глубоким пушистым снегам. А поля, поля, поля моей Украины…
Новые комментарии