…2008.
Марстон не был здесь тридцать один год.
Да и вообще, в Украине – стране, городе, - уже лет двадцать. Нет, девятнадцать. Многое произошло… вот он, например, превратился в Эрика, а крестили – Игорем.
Хорошая осень, тёплая. Кленовый солнцепад… а мост, кстати, практически не изменился. И лебеди на светлой воде – вроде, как те же… белые, величественные.
…1977.
Они бывали здесь редко. Да и сегодня – случайно. Просто так ближе к центру, к автобусам… а вдруг, ещё ходят?
Из вязкой темноты парка доносилась музыка - вокал Планта и струны Пейджа.
There's a lady who's sure
all that glitters is gold,
and she's buying a stairway to heaven…
Долго целовались посередине моста, наконец, пошли дальше, на выход.
Всё произошло мгновенно, за пару секунд.
Топот ног. Он успевает развернуться, и тут же получает удар в лицо. Две тени хватают Инку, тянут куда-то влево, в темноту. Рванулся, но чьи-то руки вцепились в волосы, отшвырнули назад, и тут в голове взорвалась граната.
Били сбоку. Наверно - кусок трубы. Или кастет.
Ни угроз, ни крика, никакого «дай прикурить!».
Валялся долго, как потом выяснилось, около часа. Под мостом. Приходил в себя медленно... Сначала – гул в голове, потом – залитые кровью глаза, попытка встать на ватные ноги… шатаясь, выбрался на асфальт.
Парк спал. Людей нет. Инны – тоже. Он звал, обшаривая в темноте аллею, кусты... Нет.
Зажав глубокую, рваную рану – от брови, через висок, к уху, - Игорь брёл по мёртвому городу.
…2008.
Эрик расстегнул дорогой белый плащ. Тепло, не по октябрьски. А вот дома, в Лозанне, - дождь. Интересно, когда это он стал думать о Швейцарии, как о родном доме? Недавно ведь, лет десять… нет, больше… семнадцать. Как Инга родилась.
Мост. Перила. Солнце падает справа, на многоликую детвору, кормящую неугомонных уток и трёх степенных лебедей.
- Мужик, на пиво не одолжишь?
Марстон повернул голову. Три сопляка, лет по шестнадцать - кожаные куртки, заклёпки, браслеты… Да-а…
Но ухмылки уже сползали. Что-то было в глазах у этого крепкого дядьки, очень смахивающего на иностранца… немца. Страшненькие глаза. На их фоне даже шрам – через пол-лица – не производил должного впечатления. И не боится, гад, лежит на перилах, смотрит…
- Ладно, - протянул самый высокий, - нет, так – нет… делов-то…
Игорь медленно выпрямился. Не глядя на шпану, закурил, щёлкнув золотым «Ронсоном», и пошёл к дальнему берегу.
Аллея, конечно, уже не та. Расширили, вместо диких кустов – жасмин, что ли…. Скамеечки. А вот под мост - всё равно, скатиться можно.
Он сел на лавку, докуривая, и стал смотреть, как на дальнем конце озера народ гоняет водные велосипеды.
…1977.
…пошёл дождь. Мелкий, прохладный… стало легче.
Инка. Где она… что произошло – понятно, но… куда делась? Чёрт, ничего не соображаю… опять этот гул, гул и звон. Милиция? Да, наверно… позвонить. Позвонить… и? Побили, а девушка – пропала? А… который час?
Тут выяснилось, что часы исчезли, и не только часы. Карманы были пусты абсолютно: ни денег, ни сигарет, ни студенческого… выгребли даже мелочь.
Игорь автоматически брёл в направлении родной общаги, прислушиваясь к нарастающему шуму где-то за глазными яблоками. Судя по тому, что никто так и не встретился, было от трёх до четырёх утра.
- А вот, я сейчас постучу, щас я постучу… хулиганьё лагерное…
- Баб Тань, это я, откройте… - он долго ломился в запертую дверь, пока вахтёрша проснулась, откликнулась, и стала грозить небесной карой совместно с милицией.
- Какой – такой «я»? Звоню вот уже, щас приедут...
- Да - я, я… Игорь! – Внезапно осенило, - я ранен, баб Тань…
Просто повезло со сменами. Была б сегодня Васильевна – нипочём бы не впустила.
- Господи! Да где ж тебя… - открыв дверь, вахтёрша быстро превращалась в человека. Тем более, что Игоря она знала – третий курс! – и относилась хорошо… насколько вообще позволял её начальственный статус.
- Потом, баб Тань… голова… - он стёр опять пошедшую кровь, - а… Инка? Инка – приходила? Нет?
Тётка поджала губы. Баб Тань – это так, для своих… полтинник только. А их роман не одобряла – вертихвостка… да!
- Ну. Тоже, недавно… стучала, просилась… вот те хрест, если б не ты – не пустила б…
Он уже не слушал. Быстро, как мог, поднимался по лестнице.
Общежитие спит. Но за дверью номер 805 что-то шуршало, всхлипывало, и сквозь щель пробивался свет настольной лампы. Тихо постучал… в коридор сразу выскочила явно заплаканная Райка, ближайшая подруга. Глянув на него, распахнула огромные цыганские глаза и зажала ладонью рот.
- Что? Что… там? Как… - Игорь, покачиваясь, держался за стену.
- Лежит, - зашептала она, - на лампу смотрит, молчит… да ведь и так – всё ясно… Как же это? Где вы…
Он объяснил – в двух словах. Сказал, что пойдёт в милицию.
- Ты с ума сошёл! Какая милиция?! И думать не смей! Чтоб никому и ни гу-гу! Ни слова. Ты ж мужик, ничего не понимаешь…
Коридор стал раздваиваться, удлиняясь до бесконечности.
- Всё. Иди к себе, зализывай раны… время лечит.
Держась за стены, пошёл вниз.
« Зализывай раны. Зализывай раны. Зали…» - он никак не мог решить, почудилось ли ему в Райкином голосе издёвка и презрение?
Не смог. Не защитил любимую…
Не мужик.
…2008.
Солнце – у него за спиной – нырнуло в кроны деревьев. Озеро и противоположный берег тускнели, а народу прибавилось – пары, компании, пенсионеры. Слишком уж хорош вечер.
Эрик покрутил головой и хмыкнул. Надо же… Вечер, парк, озеро. На одинокой лавочке сидит угрюмый иностранец в белом плаще, со шрамом через половину рожи. Жаль, нет тросточки. Кого не хватает? Правильно! Ивана Бездомного и этого… Берлиоза. Вон, позади, метрах этак в ста, даже трамвай зазвенел.
Мысль позабавила. Так-так! Быстро нашёл ещё одну аналогию: лавочка стояла на более высоком берегу. Он сидел как бы на сцене, а перед ним, через гладь озера, толпилась гуляющая публика… ни дать, ни взять! – Князь Тьмы оценивает изменившееся человечество.
Кстати, судя по недавним «бойскаутам», не очень оно изменилось, не очень…
...Иностранец.
…Игорь никогда не собирался уезжать. Ни на историческую родину, ни в Штаты… никуда. Зачем? Он и при коммунарах дослужился до начальника производства, и в Перестрелку… пардон, Перестройку, - вошёл, как этот… при хорошей смазке. Представитель крупной фирмы, деньги, командировки – то в Германию, то в Швейцарию.
Там, в Лозанне, он и нашёл Грету… вздор, конечно. Это она его нашла.
…На противоположном конце моста пристроился уличный гитарист.
Серебром – благовест, на стихи и на звук маракас,
Никогда и нигде, но всегда, и, конечно – сейчас…
Докембрийская осень дала имена паре муз,
А на магме дождя нацарапала свой первый блюз…
…1977.
… утром его положили в стационар. Зашили рану, но главное - сотрясение мозга. Серьёзное.
Неожиданно пришёл следователь. Всё-таки, это был кастет, и засветился он уже не впервой. Игорь рассказал, всё, как было, дал опись пропавших вещей. Но - был сам. Один. Гулял по парку.
Через пять дней выписали. Студенческая жизнь покатилась дальше. Личная – нет.
Конечно, прямо из больницы, рванул в 805-ю. Инна бросилась к нему, плакала, говорила взахлёб, малосвязно. Туман, туман… да, да - добралась до общаги, пешком… плохо помнит... Но – никому! Слышишь?! Никому!
Будто он собирался митинг собирать.
И – всё. Они встретились ещё пару раз, Игорь был сама нежность, но любимая отдалялась… отдалялась. Через неделю стала избегать. Наконец выследил и поймал прямо на крыльце общежития. Сели на скамью.
- Я не знаю. Не знаю… - Инна смотрела на носки туфель. – Прости, Игорь. Сгорело что-то… сломалось. Ты… - порывисто поднялась с места, - прости. Прости.
Через год она вышла замуж за офицера и уехала в Россию, вроде как в Архангельск.
…2008.
Возле старика-гитариста стояла одна пара, лет по двадцать. Держались за руки.
Не такой уж он был и старик, полтинник – максимум. Аскетическое лицо, длинные, ленноновские волосы, затёртый турецкий «Левис». Имидж. В чинной Швейцарии подобных мало, а вот в Германии, особенно - Голландии, Игорь повидал…
Гитара всхлипнула и замолчала.
Мастер, безусловно, это был Мастер. Он не играл… не брал аккорды или отдельные ноты – он рисовал музыку. Свою, какую-то свою, неведомую и непонятную большинству людей, завораживающую только единицы.
Молодёжь положила в открытый кофр мелочь и ушла. Эрик вспомнил, что так и не поменял деньги, самая мелкая купюра в бумажнике – пятьдесят евро. Не зная, что делать, он опять закурил, помялся, но всё же вытащил бумажку и бросил на небольшую кучку монет. Повернулся к выходу.
- Подождите. Минуту, прошу… - у музыканта оказались глубоко посаженные чёрные глаза. – Минуту… я сыграю… для Вас.
Лёгкий ветерок снова понёс листву, закружил, и опустил в кофр десяток осенних костров. Европейский полтинник затерялся.
Странный день, странный вечер. Игорь даже не удивился – Мастер играл «Лестницу в небо». Пальцы и струны были одним целым, и неизвестно, кто кого перебирал – серебро струн шевелило тонкие, нервные фаланги, или – наоборот.
Волшебник колдовал, низко опустив лицо. Волосы падали на гриф, но не мешали. Эрику стало жутко.
Лиловые ноты на цвет,
На вкус – кисловаты, но спелы.
А лестницы в небо макет
Приставлен к созвездию Девы…
Опять порыв ветра. Марстон побрёл к выходу.
Из багрянца кленового пламени выпорхнула желтоватая купюра, крутанулась в невидимом дуновении, и опустилась вниз, под мост, на тёмную воду озера.
Никто не видел.
Мастер рисовал звуки.
***
Новые комментарии