11.
Ни Петя Гарин, ни проверяющие друг друга не знали. Тем не менее обэхээсники приезжали по его наводке.
Петя сплюнул. Стараешься, лезешь из кожи, а толку... Присылают таких олухов, которые все портят. Надо же: даже ящики в машине пересчитать не могли как следует.
Петя снял спецовку, натянул джинсы. Все. Конец смены.
Он вышел на привокзальную улицу, закурил. И снова прошлое ворохнулось, как тупая боль старой, зарубцевавшейся раны, в дни, когда погода меняется.
...В камеру, рассчитанную на сорок человек, набивали едва ли не втрое больше. Многие спали под шконками, в пыли и паутине. Одни бодрствовали днем, другие - ночью.
Судьба свела Петю с преподавателем техникума, которого посадили за взятки. Он полностью признал свою вину и теперь ждал суда.
Ночами они вели долгие беседы - сокамерник Пети был рад человеку, с которым можно было пообщаться. Отовсюду слышался храп, а они говорили о высоких материях. Иван Алексеевич не жалел о содеянном. Он жалел только, что брал слишком мало, и теперь искал философское обоснование своему падению.
- Ты задумывался, Петя, что такое зло? – спросил он однажды. И, не дождавшись ответа, продолжил: - Добро есть отрицание зла. Но по отношению к злу оно само является злом, не так ли?
И Петя опешил. Ему стало страшно. У него не хватало аргументов, чтобы доказать идеологу зла его неправоту. А впрочем, уверен ли он, что Иван Алексеевич не прав?
Петя когда-то читал о Ломбразо, который был убежден, что преступные наклонности имеют с внешностью человека самую непосредственную связь. Но разве благообразный Иван Алексеевич похож на преступника? Все смешалось, как карты в колоде.
Внезапно ненависть к окружающей его нечисти вскипела с такой силой, что Петя заскрежетал зубами. А на следующий день записался на прием к куму.
- Я все обдумал, - сказал он розовощекому лейтенанту-оперативнику. - Мне необходимо с вами сотрудничать. Никаких льгот не требую.
И Петя с головой окунулся в работу. Раньше ему некуда было себя деть, а теперь появилось занятие. Его привлекало именно то, что оно было опасным. Он ощущал остроту этой опасности, как лезвие ножа под лопаткой. И снова почувствовал вкус жизни. Он, к сожалению, не знал, что примерно такое же чувство испытывают политики и люди искусства. Это чувство замешано на высокомерии: человек безумно хочет властвовать, возвышаться над остальными...
То было, пожалуй, лучшее время в его жизни. Сколько сведений о нераскрытых преступлениях преподнес он розовощекому куму на блюдечке с голубой каемочкой! Через месяц на его погонах засияла внеплановая звезда.
Петя верил в свой успех и в свою безопасность, и эта вера действительно ему помогала. Он никогда не задавал лишних вопросов, и к нему выстраивалась очередь, чтобы исповедаться. Он был осмотрительным, и никто из сокамерников не догадывался, что его расколол именно Петя Гарин. Почему-то они подозревали кого угодно, только не его. И потом, в колонии, пришивали друг друга остро заточенными электродами, вспарывали животы бензопилами.
Петю не оправдали. Впрочем, приговор был довольно мягким - два года общего режима. Петя выслушал его равнодушно. Отныне личная судьба его не волновала - он старался во имя общего блага.
Розовощекий кум передал Петю из рук в руки другим оперативникам. Они тоже эксплуатировали его нещадно, но он ни разу не засветился.
Хотя нет: был, пожалуй, один прокол.
...Этого парня звали Вилнис, был он родом из Латвии. Их койки (а к тому времени Петю коснулась амнистия, и его отправили на «химию») стояли рядышком. Они долгими зимними ночами, хлебнув черного, как деготь, чифира, предавались воспоминаниям о вольной, недосягаемой пока жизни, строили планы на будущее.
Вилнис раньше работал в заготконторе. Его осудили за халатность: испортились кроличьи шкурки, получилась крупная недостача. Отделался же он легким испугом (вначале речь шла о хищении в особо крупных размерах).
Петя чувстовал: тут что-то не так, о чем-то Вилнис умалчивает. И стал постепенно его раскручивать, провоцировать на откровенность.
Вилнис любил выпить, но выпивка на «химии» строго каралась. Время от времени стойких любителей сивухи увозили на суд, а оттуда - в колонию. Дежурные менты тщательно шмонали всех, кто возвращался в общагу, но Вилнис все же умудрялся проносить водку.
У него было особое приспособление. Бутылки, привязанные к резинкам, находились в валенках, под ватными брюками. Когда проверяли пимы, Вилнис резко поднимал руки вверх, и бутылки проскакивали под телогрейку. Когда же начинали шмонать верхнюю половину тела, он опускал руки, и водка возвращалась на прежнее место.
Этот его трюк долго не могли раскусить, и Вилнис продавал одну бутылку за четвертак, а к другой прикладывался сам.
Под воздействием винных паров язык у него развязывался. Он болтал безостановочно, мешая русские слова с латышскими. Петя прислушивался, выуживал нужные сведения. Отдельные штрихи и детали складывались в целостную картину. И он завершил акцию подробным донесением о том, что Вилнис дал взятку следователю.
Материал, добытый Петром, тянул на прибавку к сроку. Но оперативник, с которым Петя поддерживал контакты, казалось, был огорчен.
- Надо же, - обмолвился он. - А ведь он тоже на нас работал.
Вилниса препроводили в следственный изолятор, обставив это так, чтобы тень подозрения ни в коем случае Петра не коснулась. Бывшего заготовителя зацепили на проходной с водкой, и об этом «химикам» сразу стало известно.
Но Петя на какое-то время съехал с колеи. Прежняя беззаботность улетучилась. Что-то мешало, как соринка в глазу. Выходит, стукач стукача заложил, с иронией размышлял он. Честный стукач - нечестного.
Но может ли употребляться в данном контексте этот эпитет?
Трудный вопрос.
Он, Петя, дополняет карательные органы. Это бесспорно. Но ведь, в принципе, без него можно обойтись. Институт стукачей Конституцией не предусмотрен.
Конечно, жирным плюсом является то, что Петя бескорыстен. Он действует во имя Закона. Но почему, если Закон справедлив, справедливость надо восстанавливать тайно, скрывая благую цель?
Вопросы добавлялись.
Стукач, как принято считать, двурушник, предатель. Но разве Петя разделяет убеждения воров, разве он связывает себя с преступным миром? Нет. Значит, он никого не предает, он борется с теми, кто творит зло. Он - как разведчик, засланный в чужую страну, только эта страна находится внутри его державы.
Так думал Петя на «химии». Но когда освободился и вернулся домой, то увидел, что вокруг - та же самая подлость и жестокость. Заповедник, где он выполнял разведывательное задание, был слепком со всего общества.
Деньги у Пети имелись. Он махнул в Юрмалу - помнились рассказы Вилниса об этом чудесном уголке.
Рижское взморье действительно стоило того, чтобы им восхищаться. Здесь, в Кемери, он неожиданно встретился с Вилнисом. Бывший заготовитель работал в кафе, которое когда-то посещал Гитлер, официантом.
- Не удивляйся, - сказал он. - Нового срока мне не припаяли. Кто знал, что мы роем друг под друга?
Петя выглядел растерянным. До его сознания никак не могло дойти, почему Вилнис на свободе. Слишком уж много грехов на его совести. Как же тогда с неотвратимостью наказания, краеугольным камнем Уголовного кодекса?
Вилнис, видя замешательство Пети, улыбнулся:
- Я для них был ценным кадром. Потеряешь такого - замену не сразу найдешь. Для этого надо время. И потом... Хорошим друзьям прощают многие недостатки. Супрут? Понимаешь?
В тот же день Петя слинял домой. Он не боялся, что с ним сведут счеты. Вилнис не будет мстить. Но он ехал в поезде, и мысли роились в голове, как пчелы возле цветущего клевера. Привычные представления лопались, как воздушные шары, если к ним поднести горящую спичку.
Как же был он наивен! Закон не предусматривает стукачество, значит, оно незаконно. Но почему стукачество поощряют именно те, кто олицетворяет собой Закон? Выходит, Закон - это не главное, это просто формальность? Выходит, это какая-то непостижимая, таинственная сила, которая довлеет и над Законом, создает лазейки для того, чтобы покрывать одни преступления и обнаруживать другие? С этой силой можно договориться: за услуги она платит. Но эта сила сеет смуту в душах людей, лишает их идеалов, а это страшнее насилия и жестокости.
Петя неожиданно ощутил, что утлое суденышко, в котором он плыл, опрокинулось, и бурное течение тащит его к стремнине. Как найти в себе силы добраться до спасительной отмели? Если такие, как Вилнис, осуществляют справедливость, то грош цена этой справедливости.
За что же тогда сражается он, Петя Гарин? Не абстрактна ли идея, которая его вдохновляла? Не превратился ли в половую тряпку бархат его знамен?
И тут он неожиданно понял, за что ненавидят доносчиков. За холуйство. Он же ведь сам проявлял лакейскую угодливость потому, что хотел отомстить. Но он не знал, кому. И месть получилась безадресной.
Он вернулся домой, но прошлое крепко держало за грудки. Вскоре его вызвали повесткой в милицию.
- Надо оформить наше дальнейшее сотрудничество, - сказали ему таким безаппеляционным тоном, как будто вопрос этот был решен раз и навсегда.
- Все, - отрезал Петя. - С меня хватит.
Плечистый капитан вылупился на него, как на обезьяну, только что отстучавшую на компьютере кандидатскую диссертацию.
- Отказываетесь? - произнес он после некоторой паузы. - Я бы лично не советовал. Мы вас, можно сказать, от смерти оберегаем, а вы решили с нами порвать. Нет, это не благородно с вашей стороны.
- Как это - от смерти? - не понял Петя.
- А так. Есть у вас дружок один по «химии». Освободился на днях - и прямиком сюда. Мы его случайно взяли, пьяного. А у него - целый арсенал. Слезами обливается, просит: отпустите на часок, пришью эту тварь - вас конкретно, - сам вернусь.
- Кто же это? - никак не мог сообразить Петр.
- Фамилия его Лаврентьев, - сказал капитан.
Петя сразу же вспомнил Саньку Прозрачные Стекла. За нож-выкидуху, о котором Петя простучал, Саньке, кажется, что-то добавили. Но откуда он узнал, что сдал его именно Петя?
Он не спросил об этом вслух, но кэп как будто читал его мысли:
- Откуда он прознал про вас, пока не выяснили. Разберемся. Лаврентьева изолируем. Но сами поймите: утечка информации уже произошла. И мы советуем вам на всякий случай уехать. Место подыскали. Неподалеку, в пригороде. Парень вы не хилый, поработаете грузчиком. А заодно поможете наживить на крючок местную мафию.
Петя молчал. Все правильно: за ненависть платят тем же самым.
Он уехал, стал работать на базе. Но уже не добивался таких ошеломляющих результатов, как раньше. Он пробуксовывал, как грузовик в гололед. Его непримиримость к жуликам куда-то испарилась. И он понял, почему. До этого его мучила глухота. Он не понимал, почему его жизнь, его судьба других не волнует. А ответ теперь ясен: потому, что чужие мысли и желания его не волновали тоже.
Он старался понять движущие мотивы поступков, причины, порождающие зло. И с удивлением обнаруживал, что это было ответной реакцией. И больше не испытывал обжигающей ненависти к преступникам. Что толку, что их посадят? Закон, как убедился Петя, не всесилен. Обвинительный приговор еще никого не спас. Человек, осужденный и отвергнутый, превращается в волчару.
Милицейский дом давил на него, требовал какого-то результата. Петя собрал, наконец, компромат на Алевтину.
- Все, сказал он старлею Ефимову. - Как хотите, а я больше не могу.
Старлей поглядел на него, иронически улыбаясь. Он знал, что должность стукача - пожизненная.
12.
Обэхээсники сидели вместе с Сан-Санычем в одном из кабинетов горотдела милиции и ждали фотографа.
- Любопытная вырисовывается картина, - проговорил, щуря и без того узкие глаза, капитан Тян. - Вы говорите, что ключи от склада висели на щитке? Откуда же взялась еще одна связка?
Вопрос был адресован Сан-Санычу. Тот задумался.
- Видимо, существуют дубликаты, - высказал, наконец, он свое предположение.
- Гипотеза принимается, - поддержал его Тян. - Допустим, есть запасные ключи. Кто-то (мы скоро это узнаем) с их помощью проникает в рыбный склад, пока мы находимся в винном. Для какой цели?
- Рыбный склад был уже проверен, - сказал Сан-Саныч. - Там ничего не нашли. Зачем же снова понадобилось его открывать? Я, честное слово, ума не приложу.
- Тогда восстановим ход рейда, - продолжил Тян. - Без десяти час мы прибыли на базу. В час ноль пять началась погрузка. В рыбный склад проникли в час тридцать - после того, как Сипягина отказалась поднимать лифт из шахты.
- Подождите,- перебил Тяна Сан-Саныч. - Кажется, я сообразил. Из рыбного склада можно попасть к подъемнику. Наверное, в лифте было что-то спрятано.
- Значит, мы лопухнулись дважды, - сказал Тян.
Вошел фотограф. Все склонились над столом, рассматривая снимки.
- Теперь кое-что проясняется, - подытожил Тян. - Сипягина разговаривала вначале с Семеновым, передала ему ключи, Семенов инструктирует Лаптева, тот открывает рыбный склад и что-то выносит, - он щелкнул ногтем по фотографии, на которой Босяк походил на женщину, ожидающую ребенка - так много было у него спрятано за пазухой.
- Странно, что в рыбном складе мы ничего не обнаружили, - вступил в разговор лейтенант Кузнецов.
- Значит, плохо искали, - едко заметил Тян. - Кстати, как это вы смогли так ошибиться при подсчете ящиков с вином?
Кузнецов густо покраснел. Тян пожалел коллегу.
- Будем закругляться, - сказал он. - Наблюдение за объектом продолжаем.
Сан-Саныч вышел на улицу. Накрапывал дождь. Голову сжало обручем - опять повысилось давление.
Директор базы почему-то вспомнил перевернутый будильник на складе у Алевтины. Она действительно живет в другом измерении. Ее время течет медленнее. Ее настоящее - прошлое. И она, и ей подобные никогда не выйдут за круг, обозначенный перевернутым циферблатом.
Но почему они живут в своем опрокинутом мире, и им хорошо? Почему их не мучают угрызения совести?
- Потому что изобилия нет и не предвидится, - услышал Сан-Саныч чей-то голос.
Он обернулся, но поблизости никого не было. Странно, подумал он. Но тут же с ним снова заговорили. Теперь уже спрашивали его:
- А почему, собственно, то измерение, в котором пребываете вы, единственно приемлемое?
Голос принадлежал женщине.
- Алевтина? - догадался Сан-Саныч.
- Да, это я, - подтвердила кладовщица. - И я хочу сделать официальное заявление: именно ваше время опрокинуто вверх ногами, течет вспять. Вы, большие начальники, сначала отобрали все до нитки, а потом раздали по куску хлеба, и решили, что осчастливили народ. Почему же сейчас, спохватившись, размышляете о смысле жизни? Получается, что смысл в том, что нет никакого смысла?
Тут совершенно дикая мысль пришла в голову Сан-Саныча: надо совместить эти измерения, наложить их одно на другое.
- Но ведь это - два совершенно враждебных мира, - возразила Алевтина. - Разве можно скрестить гиппопотама с мышью?
Сан-Саныч вздрогнул. Спал он, что ли, на ходу? Такого с ним еще не приключалось.
Он шел улицей, на которой родился и вырос. Дождь выдохся. С веток еще сыпало, но небо уже прояснилось.
- Все. Иду домой, - сказал он то ли себе, то ли умытым деревьям.
Сан-Саныч был вполне искренним человеком. Такие люди, как правило, не могут взять в толк, почему совесть обычно мучит не тех, кто виноват на самом деле.
13.
Алевтина злилась не на шутку. Четыре сотни - это, конечно, не деньги. Но тут - дело в принципе. Она не потерпит, чтобы кто-то поживился за ее счет.
Она глянула в зеркало. Нет, выглядит еще ничего. Она из тех женщин, которым и в шестьдесят дают тридцать.
Позвонил муж.
- Ты не против, если я двину на дачу? - спросил он.
Алевтина очертила круг его забот. Она сегодня не помощница. Слишком много нервных клеток загублено.
Она представила, как муж копается в грядках. Послушнее его найти трудно. И таким сделала его она, Алевтина.
Ей всегда нравилась роль ведущей. Но - странное дело! - иногда раздражало именно послушание, безоговорочное согласие, безропотная готовность удовлетворить любую ее прихоть. И она взрывалась, как банка консервированных огурцов, когда нарушается технология засолки:
- Тряпка! Размазня! Все за него баба должна решать.
Муж в такие минуты норовил куда-нибудь сквозануть. Переждет, пока Алевтина отпсихует, и лишь тогда нарисуется.
Она глянула на часы. Все, конец трудам праведным. Она вынула из початого ящика две бутылки вина, положила их в сумку и, заперев склад, решительным шагом направилась к кондейке.
Там уже никого не было, кроме Босяка и Ганса.
Она вынула красное, а Ганс протянул ей ключи.
- Горбушу сейчас заберешь?
Про нее Алевтина тоже совсем запамятовала. В знак признательности две баночки оставила на столе:
- Это на закуску.
- Мерси, - сказал Босяк.
- Но тут вот еще какое дело, ребята, - наконец-то кладовщица приступила к самому важному. - Пропали деньги. Взял кто-то из наших. Больше некому.
- Сколько? - спросил Ганс.
- Почти четыре сотни.
- Ни себе чего! - присвистнул Босяк.
Алевтина рассказала о том, где лежал пакет.
- Слушай, а не ты ли снял верхнюю коробку? - вспомнил Ганс.
- Вроде бы да. Но я ни фига не видел. Никаких денег, - сказал Босяк.
И тут в его памяти мелькнула картина: Костынюк поднимает какой-то сверток. Неужели хохол? Все сходилось.
- Кажется, я въезжаю, - сказал Босяк.
- Кто? - спросила Алевтина.
- Надо перепроверить.
- Ладно, мальчики, - Алевтина одарила Босяка и Ганса широкой, как клавиши аккордеона, улыбкой. - Заранее спасибо. Когда разберетесь - половина ваша.
Алевтина заспешила в магазин к Нинуле. Та встретила ее перепуганная насмерть.
- Залетели, - сказала она. - Остановили машину на дороге, пересчитали ящики. Составили акт. Что теперь будет? - и слезные железы Нинули заработали, как дождевальная установка.
Это было катастрофой. Количество ящиков, оставшихся на складе, зафиксировано. Всплывает недостача. Алевтина неожиданно вспомнила себя десятилетней девочкой, несущейся с горы на санках, а навстречу летит колхозная полуторка, и никто в целом мире не в силах предотвратить столкновение...
- Подожди, - взяла она себя в руки. - Расскажи подробнее.
Нинуля сбивчиво, перемежая слова всхлипываниями, еще раз поведала о своем горе.
- Потребовали объяснение? - спросила Алевтина.
- А как им объяснишь? Сказала, что плохо пересчитала, ошиблась.
- Умница. А они что?
- Ничего. Будут разбираться.
- Вот и успокойся. Ты ни при чем. Кстати, кто тебя останавливал?
- Наши, местные. Только с ними сейчас не договоришься. Их самих проверяют.
Алевтина задумалась. Приезд залетных, остановка машины на полпути - все это было совершенно нетипично.
- Слушай, Нинуля, - сказала она. - Выключи свою оросительную систему. Теперь мы повязаны одной ниточкой. Выручай. Завтра я с утра пришлю машину. Загрузишь шесть ящиков. Вот деньги.
- А вдруг опять остановят? - засомневалась Синицына. - Нет, мне в тюрьму неохота. У меня дети.
- Ну, хорошо, - смягчилась Алевтина. - Давай тогда провернем все сегодня. Приеду к тебе. Если остановят, скажу, что купила вино на свадьбу - у меня на самом деле племянник женится. А дальше - моя забота.
- Добро, - согласилась Нинуля. - Только давай быстрее.
14.
Босяк с Гансом тем временем допивали вино.
- Ты уверен, что это хохол? - переспросил Босяка Ганс.
- Больше некому. Он потом все время в сортире пропадал. Пересчитывал, падло!
- Этот кишкомет и в другие дни по пять раз на толчок взбирается. Жрет, как молочнотоварная ферма. Но завтра мы его прижмем, посмотрим его гнилую сущность
Новые комментарии