ПЕРСТЕНЬ ЧИНГИСХАНА
... Откуда это приходило - он не знал. Сквозь голубую дремоту, путавшую мысли, он видел далекое каменистое поле, утонувшее в белом сумраке ночи, огненную глотку костра, звезды, летящие, точно листья в листопад, и карюю кобылицу, несущуюся аллюром. Он глядел на опадающее пламя, костер ронял треск, и под знойной пустотой неба возникала смуглая рука с перстнем. Кроваво-красным светом сиял рубин, стиснутый филигранной оправой, нестерпимо-ярким был этот свет - таким, что страшные бешеные вихри начинали кружить Константина Тимофеевича, как перышко, - и он просыпался, не в силах понять, где находится...
Поехали молочка попить...
Я, признаться, не поверил, что ему под семьдясят. Выглядит гораздо моложе, только возле глаз морщинки лучиками расходятся.
- Секрет прост, - сказал он. - Чай пью по-монгольски. А если такой чай пить - никаких супов не надо. Там все необходимые вещества, которые мы получаем с пищей, все витамины. Не случайно монголы живут по сто лет и больше.
Сам Константин Тимофеевич в Монголии не бывал. Родился под Ленинградом, в Тосно. Буквально за две недели до начала Великой Отечественной мать увезла его, годовалого, в Гагинский район Горьковской области, откуда она родом. Поехали отдохнуть, парного молочка попить, здоровья набраться, да все по-другому повернулось. Назад пути уже не было - немцы отрезали. Да и потом, как выяснилось, в
дом, где жили Кузнецовы, бомба угодила. Одни руины остались.
Отец вернулся с фронта на костылях. Попал под перекрестный артобстрел, выжил чудом, только правую ногу оттяпали. Но на судьбу не жаловался. Без дела не сидел, выучился на сапожника.
- Жили мы бедно, как многие в то время, - вспоминает Константин Тимофеевич. - Отцу как инвалиду войны дали комнату в полуподвале в Сормове. Здесь я в школу пошел, здесь учился, работать стал, семьей обзавелся, здесь вся моя жизнь промелькнула. И здесь же мне впервые приснился этот перстень... Я тогда мало что понимал - отец мне ничего о нашей семье не рассказывал.
Полунамеки и недосказки
- Он говорил всем, что из детдомовских, что родители его погибли в гражданскую войну, - продолжает Константин Тимофеевич. - Что было с ними на самом деле, стало проясняться, когда мне пятнадцать исполнилось. Это в 1955 году было. Подходит ко мне однажды отец и говорит: "Ты поможешь в одном деле - мне самому не сладить?". Я удивился. Отвечаю, мол, какие сомнения, конечно, помогу. Отец помолчал с минуту, хмыкнул и сказал, чтобы я собирался, поедем, дескать, в Тосно. "А зачем?" - спросил я. Но отец всех карт не раскрыл. "Там узнаешь", - буркнул он и вышел из комнаты. А я сижу, размышляю. В Тосно до войны жили его родственники. Так, седьмая вода на киселе, но все же Кузнецовы. Я и успокоился. Думаю: затосковал папаша, хочет на своей родине побывать, да меня показать.
Но не за этим ехал в Тосно Тимофей Карпович.
- Сошли с поезда, походили-побродили, а родственников-то и нет, - рассказывает Константин Тимофеевич. - Одни поумирали, другие разъехались. Война всех раскидала. Нашли только соседку бывшую - тетю Полю. У нее и приземлились. Но жила она у невестки - ее дом тоже сгорел.
Странная это была женщина. Странными были и их разговоры с Тимофеем Карповичем. Сплошные полунамеки, недосказки. И все-таки понял Костя, что его деда расстреляли как иностранного шпиона, поскольку он служил в белой армии, а потом пытался затеряться с аратами в бескрайних степях Монголии, бабка же умерла в чекистских застенках. Вот такая вырисовывалась печальная история.
Офицерская планшетка
В полночь, когда Костя уже крепко спал, его разбудил отец.
- Вставай, - сказал он. - Пойдем, есть работа.
Костя ни о чем отца не расспрашивал. И так все ясно. Дело важное, если подняли с постели в такой неурочный час. Более того, не требующее огласки.
Они шли мимо уснувших берез, и темнота, черная, как воронье крыло, обволакивала их ватным одеялом. Косте было немного не по себе, хотя земля сочно дышала еще не остывшими травами, скрывая какую-то радостную тайну. А ему казалось, что весь этот небольшой городок сжимается кольцом вокруг него и отца, который шел, мерно поскрипывая протезом.
Отец, в свою очередь, заметил, что с сыном не все ладно.
- Что нос-то гнешь? - спросил он. - Не воровство замышляю - свое хочу забрать.
«Свое» они извлекли из погреба, вход в который был засыпан обломками кирпичей и стекла, бревнами, превратившимися в щепу, и другим мусором, - даже спустя десять лет после войны развалины домов, густо поросшие бурьяном, никто не разбирал. Если кто и затевал строительство, то выбирал для этого место поцивильнее.
Воздух в погребе, если он там вообще присутствовал, был настолько застоявшимся, пропитанным пылью и гнилью, что Костя дышал, что называется, через раз. Или не дышал.
Но в погребе все уцелело. Взрывная волна пощадила подземелье - оно как бы «заморозилось» на целое десятилетие. И Костя без особого труда отыскал кадку, где когда-то солилась капуста, порылся в плесени на ее дне и выудил тугой пакет, завернутый в прорезиненную ткань. Внутри него была старая офицерская планшетка - такие выдавались командирам в годы Первой мировой войны. Какие тайны хранила она, Константин Тимофеевич узнал только спустя много лет. И тогда же понял, как много ошибок они наделали в ту злополучную ночь.
Ночной разговор
Они возвращались тем же путем, и их, как сыщик, преследовала луна. Она всполошливо прыгала с крыши на крышу, но все время оставалась, как тень, позади них, и становилось по-настоящему страшно. "А вдруг патруль навстречу? - думал Костя. - Спросят: куда, мол, среди ночи?
Что ответить?". Но потом сам себя успокаивал. Отец наверняка все продумал, если такое дело замыслил, каждую мелочь учел, наверное...
И страхи оказались напрасными. Проходными дворами и огородами они с отцом благополучно добрались до дома тети Поли. Присели на бревнышко, которое служило лавочкой. Отец первым нарушил затянувшееся молчание.
- Ты, парень, не подумай чего, - сказал он. - Это твоего деда бумаги.
Накануне ареста наказал он мне припрятать их, а как время придет, достать из-под спуда и сделать то, чего он не доделал. И вот, я чувствую, время пришло такое.
- А чего доделать-то? - спросил Костя.
- Пока толком не знаю. Разгадка вот здесь, - и отец похлопал рукой по старой планшетке. - Только ты рот на замке держи. Иначе не за понюшку табака пропадем.
Странные сны
А события между тем накатывали стремительно. Отец зачем-то уехал в Гагино, а оттуда так и не вернулся. Нашли его убитым в окрестном леске. Как он туда попал - до сих пор неясно. На теле его было множество ран и кровоподтеков - перед смертью Тимофея Карповича били лютым боем. Как будто что-то выпытывали. А офицерская планшетка бесследно исчезла. Похоже, за ней-то и охотились.
Схоронили отца, и Костя пошел работать. Но странные сны стали ему сниться. Совсем из другой жизни.
Он помнит каждый. Вот одиноко кружат степные орлы над мертвыми побуревшими солончаками, репейники цепью уходят в овражки, тревожат душу своим одиночеством, своим вековым ненарушенным покоем. А рядом - нежная зелень листвы, диковинные дворцы, конники в парчовых одеждах и кто-то солнцеподобный, на руке которого перстень с рубином. Он снимает его и передает кому-то, у кого нет лица - сплошной звериный оскал. По его приказу людей бросают в жаркое пламя костров, топят в реках, вешают, расстреливают, забивают им в уши раскаленные шомпола, снимают скальпы... Как изобретательны злодеи, когда они намереваются доставить человеку страдание! И как реальны бывают сны!
Офицерская планшетка-2
Шли годы. Выросли дети Константина Тимофеевича, внуки появились, а сам он принял почетный сан российского пенсионера. И отправился - теперь уже на все лето - вместе с супругой в свой загородный гагинский дом. Благо, времени теперь вдоволь - почему бы не насладиться дарующими успокоение и сердечную радость незатейливыми сельскими пейзажами, отвыкнуть хоть на время от городского шума и гама?!
Земля - она притягивает как магнитом. С утра до позднего вечера Константин Тимофеевич в огороде - дел хватает. Однажды решил бочку вкопать - вода дождевая тоже не лишняя. Но лопата звякнула обо что-то металлическое. Коробка какая-то ржавая. Вынул ее Кузнецов, а в ней - сюрприз: та самая офицерская планшетка, которую они с отцом привезли из Тосно. И огородный энтузиазм с Константина Тимофеевича словно ливнем смыло. Засел за изучение бумаг, находившихся в планшетке. Правда, к большому его сожалению, то, что было написано на многих из них, разобрать уже невозможно.
Безумный барон
И вот что удалось прочитать: «21 сентября 1917 года. Итак, я служу под началом барона Унгерна фон Штернберга, которого знаю давно - еще по Морскому кадетскому корпусу. Кстати, родовые корни Романа Федоровича уходят в глубину веков. Предки Унгерна участвовали в Крестовых походах, а возможно, он даже является потомком Атиллы.
В Морском корпусе его считали сумасшедшим. Он всегда ходил в штрафниках. Когда началась война с Японией, сбежал и поступил рядовым в пехотный полк. Попал в Манчжурию, получил чин ефрейтора и медаль. После этого поступил в Павловское пехотное училище. С 1908 года - в Забайкалье. С 1914 года - на фронте.
Здесь наши пути тоже пересеклись - служили в казачьей дивизии генерала Крымова. Унгерн был человеком безумной храбрости. Он обращался с оружием если не как Бог, то как его зам по стрельбе. За дерзкие вылазки в стан врага барона наградили пятью орденами и Георгиевским крестом, присвоили чин есаула. Но в начале 1917 года барон излупцевал другого офицера (за что, не знаю), и был отчислен из действующей армии. Как и я, принял участие в выступлении генерала Корнилова и, когда выступление закончилось ничем, сманил меня в Забайкалье, где обосновался его друг, казачий атаман Семенов.
Роман Федорович и Семенов - буддисты. Они намерены организовать крестовый поход против западной цивилизации, дабы установить торжество желтой расы, создать державу наподобие империи Чингисхана».
«20 августа 1920 года. В Манчжурии я служил в комендатуре - Унгерна назначили комедантом Хайлара, крупной железнодорожной станции на КВЖД. Потом, когда барон стал военным советником монгольского князя Фушенги, я был назначен сотником, командовал харачинами (одно из племен Внутренней Монголии, - С.С.). Перебрался в Даурию. Здесь вместе с харачинами влился в формируемую Унгерном Конно-Азиатскую дивизию. Сегодня нас перебрасывают в городок Акша. Отсюда будем штурмовать Ургу (нынешний Улан-Батор, - С.С.), занятую китайцами».
Золото Урги
Китайцы, окопавшиеся в столице Монголии, в 15 раз превосходили унгерновцев в живой силе, были хорошо вооружены и имели солидный запас продовольствия. Но барон ошеломил их тем, что похитил тщательно охраняемого арестованного монгольского императора Богдо-Гэгэна, а затем приказал запалить костры на вершине священной для монголов горы Богдо-ула. Китайцы расценили это как плохое предзнаменование. И 2 февраля 1921 года сдали Ургу. Барону достались фантастические трофеи. Прежде всего, золото и серебро, хранившееся в двух банках - Китайском и Пограничном, а также метровая фигура Будды из чистого золота, большое количество драгоценных камней. Богдо-Гэгэн присвоил ему титул хана, подарил перстень, который носил сам Чингисхан - символ безграничной власти, и Унгерн стал фактически диктатором большей части Монголии. Тогда-то и стало здесь твориться то, что снилось Константину Тимофеевичу. По Урге прокатилась волна еврейских погромов и казней коммунистов и китайских торговцев. Их трупы пожирали стаи голодных собак, а безумный барон на своей карей кобыле Машке разъезжал между обезображенных тел, черепов и гниющих останков. Это была его стихия.
Если клад закопал друг...
Китайцы со страхом ждали, что унгерновцы двинутся на штурм их столицы - Пекина, но барон вновь поступил непредсказуемо. Он со своей 10-тысячной дивизией направился в Забайкалье, где были сосредоточены большие силы красных. Этот нелогичный, казалось бы, шаг объясняют бумаги деда Константина Тимофеевича. «11 декабря 1921 года, - писал он в своем дневнике. - Прошлым летом японцы ушли из Даурии. Семенов тоже бежал, зарыв захваченный им золотой запас Российской Империи. По-видимому, Унгерн знал, где искать сокровища. Но у него ничего не вышло. Офицеры Азиатской дивизии составили заговор, убили ближайшего помощника Унгерна Резухина, а самого его монголы-телохранители связали и оставили в юрте. Красные захватили барона. 15 сентября 1921 года после суда его расстреляли в Новониколаевске (ныне Новосибирске, - С.С.). Но, в свою очередь, барон успел спрятать свой клад. Я даже знаю, кто зарывал его и где. Знает - это однозначно - Панков. Он сейчас живет в Чан-Чуне. А также Немчинов. Клад же - смотри карту - находится в 20 верстах от Урги, неподалеку от Сангино, возле Большого Утеса».
Но никакой карты в офицерской планшетке Константин Тимофеевич не обнаружил. Нашел только упоминание о том самом перстне с рубином, который ему постоянно снится.
Все, что было не со мной, помню
Наверное, не случайно, что вот уже несколько веков ученые спорят о том, передается или не передается память по наследству, говоря сегодняшним языком, генетически. Есть немало фактов, которые потверждают, что гены являются прекрасным хранилищем информации. Если возникают соответствующие обстоятельства, человек может неожиданно вспомнить то, что происходило не с ним, а с его предком. Причем чаще всего такой дар обретается через поколение.
Вот и пресловутый перстень с рубином. Каким непостижимым образом попал он к деду Константину Тимофеевича? Каким не менее загадочным путем проник он в его сны? Но вот что писал по этому поводу автор бумаг, которые сохранила офицерская планшетка: «22 августа 1921 года. Мы находимся в районе Троицкосавска (ныне Кяхта, - С.С.). Операция, задуманная Унгерном, провалилась. Дивизия раздроблена, лишена общего руководства, где находится сам Унгерн, неизвестно. На офицерском совете решено уходить в монгольские степи, прибиться к аратам. Спарываем погоны, переодеваемся в монгольское платье, хотя всех нас мучит сомнение, что все закончится благополучно. Не исключено, что конные разъезды красных будут преследовать нас и на территории Внутренней Монголии...
Сейчас уже вечер. Мы отмахали верст сорок. Изнуренные сушью, сделали привал. Дорога идет по узким долинам среди мелкосопочника. Пестрые конические холмы испятнаны серым, зеленоватым и бурым, а горы вокруг производят впечатление заплесневелой земли. Ничего не растет на этой рыхлой бесплодной почве, только у самого водостока возвышаются круглые кочки, плотно поросшие кустами с необыкновенно темной зеленью и адскими шипами. Такая же и жизнь наша.
Мои размышления прервал конский топот. Это скакали монголы из охраны Унгерна. «Кто Кузнецов?» - спросил один из всадников на низкорослой лошади. Когда я встал и сказал, что Кузнецов - это я, монгол вложил мне в ладонь какую-то тряпицу и поцокал языком: «Плохо, очень плохо, начальник, Цаган-Бурхан красные взяли, а это он велел тебе передать», - и охрана Унгерна, поднимая тучи пыли, скрылась в мелкосопочнике, уходящем к востоку.
Я развернул тряпицу. В глаза резанул кроваво-красный свет, отражаемый рубином. Это был перстень Чингисхана, подаренный императором Богдо-Гэгэном Цагану-Бурхану. В переводе с монгольского «Цаган-Бурхан» означает «Бог войны» - так прозвали барона Унгерна».
Поиск продолжается
Константин Тимофеевич прочитал все, что можно было разобрать, в бумагах деда. Но не нашел никаких даже намеков, где находится перстень. Только его описание: «Окраска рубина похожа на цвет раскаленного угля. Я думаю, что энергетический потенциал этого камня чрезвычайно высок, он наделен реальной силой, способной изменить к лучшему жизнь своего владельца. Мне бы было это очень кстати. А еще, как говорят монголы, рубин спасает от ран. Когда камень потемнел, они сказали, что мне грозит опасность. Не хотелось бы верить».
На этом записи деда обрывались. Рубин потемнел недаром - его хозяина арестовали. А вот что стало с перстнем, непонятно. Впрочем, Константин Тимофеевич считает, что где-то рядом. Он методично, как крот, перепахивает огород в своей гагинской усадьбе, съездил в Тосно. Но, увы, на месте дома его отца высится девятиэтажка...
А перстень продолжает сниться
- Все это совсем не случайно, - говорит Константин Тимофеевич. - Мы с отцом наделали кучу ошибок, когда доставали планшетку. Не засыпали снова вход в погреб, нас видели возле разрушенного дома... Видимо, кто-то следил за отцом, кто-то очень хотел стать обладателем перстня Чингисхана. И возможно, отец пытался откупиться от своих мучителей - передал им карту, где указано место нахождения клада Унгерна. Только это не помогло ни ему, ни тем, кто пытался этот клад отыскать. Он, как и клад атамана Семенова, все еще вне досягаемости.
Поиск продолжается
- Если я его найду, а я уже почти у цели, это будет самой настоящей сенсацией, - говорит Константин Тимофеевич.
И слова его звучат вполне обнадеживающе.
Новые комментарии