ГОША В СВЯТКМ ИГРАЕТ В ПРЯТКИ
... В эти холодные и ветреные январские ночи город уходит под крыши, как рыбы уходят под воду. Все закуржавело от инея, никто не думает совершать променад по безлюдным улицам. Холод, кажется, даже душу вымораживает. А то расшалится, распроказничается буран, запуржит, заколобродит, залепит рот снежным пыжом, сорвет с головы шапку – не ухватить, не догнать.
Нет, лучше дома, в тепле, поближе к камину. Здесь мирно спят шкафы и столы. Сыто урчит холодильник, набив свою утробу всякой-разной вкуснятиной. Светится экран телевизора, а это - первый враг всех домовых и других наших незримых соседей. Но это – их время. Новый год и Рождество позади, впереди – Крещение.
Между прочим, именно в эти минуты в доме у Черного пруда происходило необъяснимое. Раздавался какой-то странный скрипучий звук – словно открывали старинную шкатулку, и что-то легкокрыло проносилось в воздухе, передвигаясь в полной тишине, словно призрак. Это – Гоша, мохнатый старожил старого особняка. Одни его боялись, другие - нет. Говорят, что Гоша легко вступал в контакт, что он был склонен к юмору, однако нередко совершал и немотивированные поступки.
К великому сожалению, после капитального ремонта дома в 1982 году он стал появляться все реже и реже. А потом и совсем пропал. Неужели домовые тоже не вечны?
Мохнатый лекарь
Этот двухэтажный дом с мезонином был построен еще в 1853 году, то есть ему полтора века. Архитектор Михаил Зайцев подарил его своей сестре.
Михаилу было тогда всего 27 лет. 9 лет назад он еще числился крепостным графа Шереметева. Но тот, оценив художественные способности крестьянского сына, отпустил его на волю. Правда, ходила молва, будто талант не достался даром. Дескать, Зайцев заключил договор с Дьяволом, продал ему свою душу. А может, и Шереметев тоже. Такая вот тройная сделка.
Люди судачат, может быть, завидуют. Но как бы там ни было, Михаил стал вольнослушателем Санкт-Петербургской Академии художеств, получил за свои работы серебряную, а потом и золотую медали. И, вкусив славы, переехал на жительство в Нижний Новгород в качестве управляющего усадьбы своего бывшего барина - Шереметева. Что-то связывало их, а что – загадка.
Перед тем, как Зайцев приступил к строительству дома для сестры, он воздвиг на улице Алексеевской настоящие царские палаты для купца Ермолаева, спроектировал здание столичного почтамта, за что удостоился звания академика. И сарафанное радио опять связывало все это с нечистой силой. Стать академиком архитектуры в 25 лет еще никому никогда не удавалось.
Но сестра Михаила пожила в новом доме всего только неделю после Рождества и почему-то быстренько переселилась на прежнее место. Стала сдавать меблированные комнаты внаем. В результате образовалась большая коммуналка. Под одной крышей собрались мелкие чиновники, парикмахеры, нотариусы, учителя, табачники, трамвайщики, коммивояжеры. Доктор Татаринцев через газету «Нижегородские губернские ведомости» извещал горожан, что оказывает услуги по лечению женских болезней и акушерству. Причем гарантирует полную анонимность.
И дантисты здесь тоже практиковали.
Между тем наступил 1859 год. И аккурат после Рождества занемогла гувернантка, воспитывавшая детей одного из самых богатых людей Нижнего. Пригнула ее хвороба чуть ли не до самого пола. Тошнит, на соленое тянет – в общем, все признаки беременности. А такого быть не может. Ну не может быть, и все тут.
Но показаться врачам гувернантка побаивалась. А вдруг дойдет слушок до хозяина? Это, несомненно, скандал, а закончится он, как пить дать, потерей места работы. И, не видя другого выхода, обратилась болящая к лекарю Татаринцеву.
… Сани-розвальни ныряли с одного снежного передува на другой, как лодка с волны на волну – зима в том году была буранной. За какие-то минуты домчала резвая тройка лошадей гувернантку к дому у Черного пруда. А то, что произошло в квартире лекаря, скоро стало достоянием общественности. Недаром говорят: женщине на языке легче огонь вытерпеть, чем новость. Тем более, новость несусветную. Потому что во всех историях о Гулливере и лилипутах или об Алисе в Стране Чудес было больше смысла, чем во всем том, что случилось в тот святочный день.
А случилось вот что. Когда, осмотрев пациентку, Татаринцев на несколько минут отлучился, от стены отделилось какое-то маленькое мохнатое существо и село на корточки, катая то ли катушку ниток, то ли какую-то детскую игрушку. Кольнет насмерть испуганную даму исподлобным взглядом, вздохнет и молчит. Но совсем не враждебно. Можно сказать, с дружелюбием даже.
Лежит гувернантка на кушетке - белая, как хлопья кружащегося за окном снега, холодок в затылке, а все равно любопытно.
- Кто ты такой? – спрашивает.
- Гоша, - отвечает маленький охлестыш. – Давай в прятки сыграем. Я спрячусь, а ты меня поищи.
- Не могу, - говорит гувернантка. – Болею я сильно.
- Болеешь? – удивился Гоша. – Так я тебя сейчас махом вылечу.
И тут случилось невероятное. Гоша завертелся волчком, взлетел к самому потолку и завис над кушеткой. Что-то пошептал, чем-то пошебаршил – и в ту самую минуту боль у гувернантки как рукой сняло. Голова прояснилась, пропала тошнота, в общем, почувствовала себя человеком.
А Гоша опять оказался у стены сидящим на карточках.
- Ну что, теперь сыграем? - спросил он.
Но тут дверь зевнула, скрипнула, и в комнату вошел Татаринцев.
- Опять ты здесь! – напустился он на Гошу. – Чего тебе надо?
- Чего? Чего? – передразнило его мохнатое существо. – Чего расчевокался? Пока соображал, как больную вылечить, пока книги читал, как бы чего не натворить с малого-то ума, я все уже сделал, как надо. А коль в прятки никто со мной не играет, надоели вы все.
И с этими словами Гоша всосался в стену, исчез на глазах. Похоже, обиделся.
Потом Татаринцев уверял свою пациентку, что она была под гипнозом, и все ей привиделось. И глаза у него были слишком спокойные, слишком наивные и слишком лукавые.
Казалось бы, живи да радуйся
С 1859 по 1899 год никаких документальных или устных свидетельств по поводу Гоши я не отыскал. То ли привыкли к нему, как к доброму соседу, то ли просто стеснялись оставлять какие-то записи. А вдруг сочтут ненормальным их автора, да и упекут в психушку?
Но вместе с тем с высоты сегодняшней колокольни вполне понятно, что привыкнуть к мохнатому существу было не просто. Несомненно, что он избирательно относился к хозяевам. А уж если кого невзлюбит – лучше уходи куда глаза глядят. И не вздумай возвращаться, забудь дорогу назад. Как будто тебя здесь и не было никогда.
И уходили. В 1861 году Зайцева избавилась от дома с меблированными комнатами, подарив его жене своего брата-архитектора. Заметим: не брату, а его жене. И тут была своя хитрость. Если муж признавался банкротом, жена никакой юридической ответственности не несла.
Но и новым хозяевам дом был не нужен. Михаил Зайцев расширил мезонинную часть, увеличил число сдаваемых комнат, построил несколько флигелей, конюшню. Но сам в этом доме не жил.
Подозрительно и то, что и обитатели меблировок менялись со страшной скоростью. Почему? Казалось бы, живи да радуйся. Дом утопал в зелени, в двух шагах – Черный пруд, самое любимое место отдыха горожан. Здесь купались, устраивали лодочные соревнования, а зимой пруд превращался в естественный каток и на льду звенели коньки.
Но не все так просто. Видимо, были веские причины, почему люди все-таки покидали престижное место жительства. Видимо, Гоша влиял на это самым непосредственным образом.
Выгодное предложение
В 1899 году дом у Черного пруда приобрел барон фон Брин. Он сразу же выселил всех квартирантов. Кроме Гоши, естественно. Другое измерение под российскую юрисдикцию не попадает. И фон Брин мохнатому не приглянулся. Во-первых, по его указке пришли строители с большими молотками и стали так стучать, что уши закладывало. Во-вторых, они разбивали перегородки и делали из маленьких комнатушек большие залы, а в таких залах в прятки не сыграешь.
Фон Брин смог прожить в новых хоромах только три дня.
- Это был какой-то кошмар, - жаловался он полицмейстеру Петру Яковлевичу Яковлеву. – Все гудело и шуршало, стены вибрировали, дверцы шкафов сами собой распахивались, оттуда вываливалась посуда, что-то пролетало туда-сюда. И голос слышался чей-то. Смешно, знаете, мил-государь, а мне, умудренному жизненным опытом человеку, предлагали, как мальчику, сыграть в прятки.
Петр Яковлевич тоже был умудрен опытом. Он сразу смекнул: если разместить в доме у Черного пруда полицейское управление, толк будет большой: на Ошарской улице - масса питейных и увеселительных заведений, здесь совершается много преступлений, а если рядом полиция, злоумышленники поостерегутся.
Все это он держал в уме, а сказал так:
- А почему бы тебе не сдать этот дом в аренду нашему управлению? Мы бы с твоими привидениями за один день покончили. Ну сколько их? Два, три, десять? А у нас пятьсот человек, целая армия. Если начнем палить из револьверов, призракам мало не покажется.
Фон Брин счел предложение Яковлева вполне резонным, и вскоре нижегородская полиция справила новоселье в доме у Черного пруда. Все были довольны. Кроме помещений, где разместилась полицейская часть, имелись две просторные камеры для арестованных, здесь же размещался и полицейский архив. Только адресный стол остался на прежнем месте – на улице Алексеевской.
Как Гоша с фараонами воевал
По случаю святочных дней нижегородские стражи порядка были переведены на полуказарменное положение. Ночами у них тоже забот хватало. Фараоны, как называли полицейских в народе, подбирали пьяных, которые могли замерзнуть, усмиряли особо буйных, разнимали драчунов.
После ночного патрулирования погреться шли в дом у Черного пруда. Было это и 9, и 10 января. И никаких мохнатых существ никто не видел.
Петр Яковлевич Яковлев удивлялся. Неужели вибрирующие стены, сами собой открывающиеся двери посудных шкафов, летающие тарелки и другие эффекты, которые так красочно описывал фон Брин, - всего лишь плод воспаленного воображения? Нет, что-то тут не так.
Он лично осмотрел все помещения в управлении. Ничего подозрительного. В привидения же полицмейстер принципиально не верил, поскольку был воинствующим материалистом. Но тем не менее не мог никак избавиться от какого-то нехорошего предчувствия.
Ночью с 10 на 11 января в управление обещал заглянуть военный губернатор, генерал-лейтенант Павел-Симон Фридрихович Унтербергер. Должен был состояться разговор о совершенствовании конно-полицейской стражи и о работе пожарной команды, которая тогда была полицейским подразделением. Его ждали все высшие полицейские чины.
Вот тогда-то все и случилось.
Ровно в полночь от стены в курительной комнате отделилось маленькое мохнорылое существо с такими длинными руками, что они едва не касались пола. Оно стало сосредоточено ковырять в своем лохматом носу, не обращая никакого внимания ни на полицмейстера, ни на исправников, ни на начальника ярмарочной полиции Косткина. Те стояли, разинув рты и выпучив глаза.
Наконец, Яковлев пришел в себя.
- Ты кто такой? – спросил он незваного гостя.
- Гоша, - ответил пришелец из иного мира. И задал свой коронный вопрос: - А что, сыграем в прятки? Чур, я прячусь первый!
И тут произошло невероятное. Мохнатый уродец взмыл в воздух и словно начал испаряться. Постепенно пропадали его голова, руки, туловище, ноги. И он превратился в невидимку.
- Что это? Обман зрения? – воскликнул Косткин. – Эй ты! Где ты? Откликнись!
- Здесь я, - раздался голос прямо над его головой. И в ту же минуту Косткин был награжден увесистой оплеухой.
- Ах ты, негодяй! – разозлился начальник ярмарочной полиции, которому лично пожимал руку Николай II на открытии Всероссийской промышленно-торговой и художественной выставки. Он вынул из кобуры револьвер и стал палить в потолок.
- Мазила! Стрелять не умеешь, - прозвучал голос перед самым его носом. Кроме того, а этого Косткин стерпеть никак не мог, его по этому самому носу совершенно нагло щелкнули.
Тут началось форменное сумасшествие. Все, кто находились в курительной комнате, стали беспорядочно стрелять, кидать вверх все, что попадалось под горячую руку. Но это только вызывало дикий хохот Гоши. Невидимый, он то взмывал вверх, то вклинивался между фараонами, раздавая им пинки налево и направо. И неожиданно исчез. Видимо, всосался в стену, ушел в свое логово.
Когда рассеялся пороховой дым, Яковлев оценил масштабы ущерба. Весь потолок был изрешечен пулями, требовался капитальный ремонт. Косткин нуждался в срочной помощи психиатра. Впрочем, не только он.
Он всюду
Полицмейстер хорошо запомнил место, откуда материализовался Гоша. «Значит, там его нора», - решил он. И спустя сутки подрядил бригаду строителей, дал ей задание разбить стену в курительной. Рядом с молотобойцами дежурили полицейские с сетью, позаимствованной у рыбаков. Изловить такого рода нечисть еще никому не удавалось, и Яковлев втайне мечтал прославиться.
Долгие часы дом у Черного пруда сотрясали мощные удары. Наконец, стена пала. Увы, ничего, никаких нор, никаких следов мохнатого уродца. Разве что только спутанный клубок шерсти. Но это могла быть и собачья шерсть.
Яковлев понял что проиграл. Гоша непобедим. И той же ночью он это продемонстрировал, совершив облет всех помещений полицейского управления.
- Это мой дом, - раздавалось не поймешь откуда. – Это мой дом, и я его никому не отдам.
Что полиция, что милиция
Эта война полиции с Гошей за сто с лишним лет обросла многочисленными легендами. Сейчас уже трудно сказать, что реально, а что является вымыслом. Но нет, как говорится, дыма без огня. Сохранились документы о том, как ломали стену в курительной, как осуществлялся ее ремонт. Как складывались дальнейшие взаимоотношения полицейского управления и мохнатого уродца, неизвестно. Состоялось ли примирение, или же боевые действия продолжались и дальше, - сведений на эту тему нет. Да и, наверное, было уже не до того: одна революция сменяла другую, у жандармов и у полиции забот хватало.
С конца 1917 года в помещение полицейского управления вселилась милицейская часть. Но Гоша проявлял себя редко. Возможно, стареть стал, о хулиганствах и не помышлялось. Время от времени дежурные в своих рапортах сообщали о странных стуках, пощелкиваниях и «пролетах летучих мышей». И даже слышались какие-то голоса. Но все это списывалось на то, что возраст дома весьма велик, а дерево со временем может «скрипеть само по себе».
Но не исключено, что Гоша приумерил свой пыл, понимая, что советская милиция – это не царская полиция. Возьмут под белые, то есть под его, гошины волосатые ручки, и шлепнут, как контру. Что с того, что рыло мохнатое, а руки до пола? Контра и замаскироваться может. Контра на то и контра.
Но шло время. Милицейскую часть «уплотнили», половина дома стала коммуналкой. И вот тут-то для Гоши раздолье. Тут он снова проявил себя во всей своей красе. Его и видели, и слышали, и беседовали даже. Только вот сыграть с ним в прятки так никому и не удалось. Разве можно где-то спрятаться в комнатушке размером с носовой платок или на кухне, где восемь чайников на плите?
Четверть века спустя
В 1982 году дом у Черного пруда претерпел коренную реконструкцию. Строители к своему удивлению обнаружили, что архитектор Михаил Зайцев создал такое творение, над которым века не властны. Многочисленные перестройки и реконструкции не могут нарушить его основной идеи.
Сейчас здесь вместо коммуналок полноценные квартиры. Дом хоть и потерял свой исторический облик, все равно относится к категории ценной застройки. Но нет уже во дворе деревьев, нет цветов, нет фонтана. Исчез, похоже, и Гоша. Что ему делать там, где все другое, все не его?
А вот на вопрос, откуда он взялся в этом доме, почему считал его своим, ответа нет. Можно только предположить, что порожден он архитектором Михаилом Зайцевым, который, как говорят, заключил договор с Дьяволом, – надо же было кому-то охранять его творение.
ГОША В СВЯТКМ ИГРАЕТ В ПРЯТКИ
... В эти холодные и ветреные январские ночи город уходит под крыши, как рыбы уходят под воду. Все закуржавело от инея, никто не думает совершать променад по безлюдным улицам. Холод, кажется, даже душу вымораживает. А то расшалится, распроказничается буран, запуржит, заколобродит, залепит рот снежным пыжом, сорвет с головы шапку – не ухватить, не догнать.
Нет, лучше дома, в тепле, поближе к камину. Здесь мирно спят шкафы и столы. Сыто урчит холодильник, набив свою утробу всякой-разной вкуснятиной. Светится экран телевизора, а это - первый враг всех домовых и других наших незримых соседей. Но это – их время. Новый год и Рождество позади, впереди – Крещение.
Между прочим, именно в эти минуты в доме у Черного пруда происходило необъяснимое. Раздавался какой-то странный скрипучий звук – словно открывали старинную шкатулку, и что-то легкокрыло проносилось в воздухе, передвигаясь в полной тишине, словно призрак. Это – Гоша, мохнатый старожил старого особняка. Одни его боялись, другие - нет. Говорят, что Гоша легко вступал в контакт, что он был склонен к юмору, однако нередко совершал и немотивированные поступки.
К великому сожалению, после капитального ремонта дома в 1982 году он стал появляться все реже и реже. А потом и совсем пропал. Неужели домовые тоже не вечны?
Мохнатый лекарь
Этот двухэтажный дом с мезонином был построен еще в 1853 году, то есть ему полтора века. Архитектор Михаил Зайцев подарил его своей сестре.
Михаилу было тогда всего 27 лет. 9 лет назад он еще числился крепостным графа Шереметева. Но тот, оценив художественные способности крестьянского сына, отпустил его на волю. Правда, ходила молва, будто талант не достался даром. Дескать, Зайцев заключил договор с Дьяволом, продал ему свою душу. А может, и Шереметев тоже. Такая вот тройная сделка.
Люди судачат, может быть, завидуют. Но как бы там ни было, Михаил стал вольнослушателем Санкт-Петербургской Академии художеств, получил за свои работы серебряную, а потом и золотую медали. И, вкусив славы, переехал на жительство в Нижний Новгород в качестве управляющего усадьбы своего бывшего барина - Шереметева. Что-то связывало их, а что – загадка.
Перед тем, как Зайцев приступил к строительству дома для сестры, он воздвиг на улице Алексеевской настоящие царские палаты для купца Ермолаева, спроектировал здание столичного почтамта, за что удостоился звания академика. И сарафанное радио опять связывало все это с нечистой силой. Стать академиком архитектуры в 25 лет еще никому никогда не удавалось.
Но сестра Михаила пожила в новом доме всего только неделю после Рождества и почему-то быстренько переселилась на прежнее место. Стала сдавать меблированные комнаты внаем. В результате образовалась большая коммуналка. Под одной крышей собрались мелкие чиновники, парикмахеры, нотариусы, учителя, табачники, трамвайщики, коммивояжеры. Доктор Татаринцев через газету «Нижегородские губернские ведомости» извещал горожан, что оказывает услуги по лечению женских болезней и акушерству. Причем гарантирует полную анонимность.
И дантисты здесь тоже практиковали.
Между тем наступил 1859 год. И аккурат после Рождества занемогла гувернантка, воспитывавшая детей одного из самых богатых людей Нижнего. Пригнула ее хвороба чуть ли не до самого пола. Тошнит, на соленое тянет – в общем, все признаки беременности. А такого быть не может. Ну не может быть, и все тут.
Но показаться врачам гувернантка побаивалась. А вдруг дойдет слушок до хозяина? Это, несомненно, скандал, а закончится он, как пить дать, потерей места работы. И, не видя другого выхода, обратилась болящая к лекарю Татаринцеву.
… Сани-розвальни ныряли с одного снежного передува на другой, как лодка с волны на волну – зима в том году была буранной. За какие-то минуты домчала резвая тройка лошадей гувернантку к дому у Черного пруда. А то, что произошло в квартире лекаря, скоро стало достоянием общественности. Недаром говорят: женщине на языке легче огонь вытерпеть, чем новость. Тем более, новость несусветную. Потому что во всех историях о Гулливере и лилипутах или об Алисе в Стране Чудес было больше смысла, чем во всем том, что случилось в тот святочный день.
А случилось вот что. Когда, осмотрев пациентку, Татаринцев на несколько минут отлучился, от стены отделилось какое-то маленькое мохнатое существо и село на корточки, катая то ли катушку ниток, то ли какую-то детскую игрушку. Кольнет насмерть испуганную даму исподлобным взглядом, вздохнет и молчит. Но совсем не враждебно. Можно сказать, с дружелюбием даже.
Лежит гувернантка на кушетке - белая, как хлопья кружащегося за окном снега, холодок в затылке, а все равно любопытно.
- Кто ты такой? – спрашивает.
- Гоша, - отвечает маленький охлестыш. – Давай в прятки сыграем. Я спрячусь, а ты меня поищи.
- Не могу, - говорит гувернантка. – Болею я сильно.
- Болеешь? – удивился Гоша. – Так я тебя сейчас махом вылечу.
И тут случилось невероятное. Гоша завертелся волчком, взлетел к самому потолку и завис над кушеткой. Что-то пошептал, чем-то пошебаршил – и в ту самую минуту боль у гувернантки как рукой сняло. Голова прояснилась, пропала тошнота, в общем, почувствовала себя человеком.
А Гоша опять оказался у стены сидящим на карточках.
- Ну что, теперь сыграем? - спросил он.
Но тут дверь зевнула, скрипнула, и в комнату вошел Татаринцев.
- Опять ты здесь! – напустился он на Гошу. – Чего тебе надо?
- Чего? Чего? – передразнило его мохнатое существо. – Чего расчевокался? Пока соображал, как больную вылечить, пока книги читал, как бы чего не натворить с малого-то ума, я все уже сделал, как надо. А коль в прятки никто со мной не играет, надоели вы все.
И с этими словами Гоша всосался в стену, исчез на глазах. Похоже, обиделся.
Потом Татаринцев уверял свою пациентку, что она была под гипнозом, и все ей привиделось. И глаза у него были слишком спокойные, слишком наивные и слишком лукавые.
Казалось бы, живи да радуйся
С 1859 по 1899 год никаких документальных или устных свидетельств по поводу Гоши я не отыскал. То ли привыкли к нему, как к доброму соседу, то ли просто стеснялись оставлять какие-то записи. А вдруг сочтут ненормальным их автора, да и упекут в психушку?
Но вместе с тем с высоты сегодняшней колокольни вполне понятно, что привыкнуть к мохнатому существу было не просто. Несомненно, что он избирательно относился к хозяевам. А уж если кого невзлюбит – лучше уходи куда глаза глядят. И не вздумай возвращаться, забудь дорогу назад. Как будто тебя здесь и не было никогда.
И уходили. В 1861 году Зайцева избавилась от дома с меблированными комнатами, подарив его жене своего брата-архитектора. Заметим: не брату, а его жене. И тут была своя хитрость. Если муж признавался банкротом, жена никакой юридической ответственности не несла.
Но и новым хозяевам дом был не нужен. Михаил Зайцев расширил мезонинную часть, увеличил число сдаваемых комнат, построил несколько флигелей, конюшню. Но сам в этом доме не жил.
Подозрительно и то, что и обитатели меблировок менялись со страшной скоростью. Почему? Казалось бы, живи да радуйся. Дом утопал в зелени, в двух шагах – Черный пруд, самое любимое место отдыха горожан. Здесь купались, устраивали лодочные соревнования, а зимой пруд превращался в естественный каток и на льду звенели коньки.
Но не все так просто. Видимо, были веские причины, почему люди все-таки покидали престижное место жительства. Видимо, Гоша влиял на это самым непосредственным образом.
Выгодное предложение
В 1899 году дом у Черного пруда приобрел барон фон Брин. Он сразу же выселил всех квартирантов. Кроме Гоши, естественно. Другое измерение под российскую юрисдикцию не попадает. И фон Брин мохнатому не приглянулся. Во-первых, по его указке пришли строители с большими молотками и стали так стучать, что уши закладывало. Во-вторых, они разбивали перегородки и делали из маленьких комнатушек большие залы, а в таких залах в прятки не сыграешь.
Фон Брин смог прожить в новых хоромах только три дня.
- Это был какой-то кошмар, - жаловался он полицмейстеру Петру Яковлевичу Яковлеву. – Все гудело и шуршало, стены вибрировали, дверцы шкафов сами собой распахивались, оттуда вываливалась посуда, что-то пролетало туда-сюда. И голос слышался чей-то. Смешно, знаете, мил-государь, а мне, умудренному жизненным опытом человеку, предлагали, как мальчику, сыграть в прятки.
Петр Яковлевич тоже был умудрен опытом. Он сразу смекнул: если разместить в доме у Черного пруда полицейское управление, толк будет большой: на Ошарской улице - масса питейных и увеселительных заведений, здесь совершается много преступлений, а если рядом полиция, злоумышленники поостерегутся.
Все это он держал в уме, а сказал так:
- А почему бы тебе не сдать этот дом в аренду нашему управлению? Мы бы с твоими привидениями за один день покончили. Ну сколько их? Два, три, десять? А у нас пятьсот человек, целая армия. Если начнем палить из револьверов, призракам мало не покажется.
Фон Брин счел предложение Яковлева вполне резонным, и вскоре нижегородская полиция справила новоселье в доме у Черного пруда. Все были довольны. Кроме помещений, где разместилась полицейская часть, имелись две просторные камеры для арестованных, здесь же размещался и полицейский архив. Только адресный стол остался на прежнем месте – на улице Алексеевской.
Как Гоша с фараонами воевал
По случаю святочных дней нижегородские стражи порядка были переведены на полуказарменное положение. Ночами у них тоже забот хватало. Фараоны, как называли полицейских в народе, подбирали пьяных, которые могли замерзнуть, усмиряли особо буйных, разнимали драчунов.
После ночного патрулирования погреться шли в дом у Черного пруда. Было это и 9, и 10 января. И никаких мохнатых существ никто не видел.
Петр Яковлевич Яковлев удивлялся. Неужели вибрирующие стены, сами собой открывающиеся двери посудных шкафов, летающие тарелки и другие эффекты, которые так красочно описывал фон Брин, - всего лишь плод воспаленного воображения? Нет, что-то тут не так.
Он лично осмотрел все помещения в управлении. Ничего подозрительного. В привидения же полицмейстер принципиально не верил, поскольку был воинствующим материалистом. Но тем не менее не мог никак избавиться от какого-то нехорошего предчувствия.
Ночью с 10 на 11 января в управление обещал заглянуть военный губернатор, генерал-лейтенант Павел-Симон Фридрихович Унтербергер. Должен был состояться разговор о совершенствовании конно-полицейской стражи и о работе пожарной команды, которая тогда была полицейским подразделением. Его ждали все высшие полицейские чины.
Вот тогда-то все и случилось.
Ровно в полночь от стены в курительной комнате отделилось маленькое мохнорылое существо с такими длинными руками, что они едва не касались пола. Оно стало сосредоточено ковырять в своем лохматом носу, не обращая никакого внимания ни на полицмейстера, ни на исправников, ни на начальника ярмарочной полиции Косткина. Те стояли, разинув рты и выпучив глаза.
Наконец, Яковлев пришел в себя.
- Ты кто такой? – спросил он незваного гостя.
- Гоша, - ответил пришелец из иного мира. И задал свой коронный вопрос: - А что, сыграем в прятки? Чур, я прячусь первый!
И тут произошло невероятное. Мохнатый уродец взмыл в воздух и словно начал испаряться. Постепенно пропадали его голова, руки, туловище, ноги. И он превратился в невидимку.
- Что это? Обман зрения? – воскликнул Косткин. – Эй ты! Где ты? Откликнись!
- Здесь я, - раздался голос прямо над его головой. И в ту же минуту Косткин был награжден увесистой оплеухой.
- Ах ты, негодяй! – разозлился начальник ярмарочной полиции, которому лично пожимал руку Николай II на открытии Всероссийской промышленно-торговой и художественной выставки. Он вынул из кобуры револьвер и стал палить в потолок.
- Мазила! Стрелять не умеешь, - прозвучал голос перед самым его носом. Кроме того, а этого Косткин стерпеть никак не мог, его по этому самому носу совершенно нагло щелкнули.
Тут началось форменное сумасшествие. Все, кто находились в курительной комнате, стали беспорядочно стрелять, кидать вверх все, что попадалось под горячую руку. Но это только вызывало дикий хохот Гоши. Невидимый, он то взмывал вверх, то вклинивался между фараонами, раздавая им пинки налево и направо. И неожиданно исчез. Видимо, всосался в стену, ушел в свое логово.
Когда рассеялся пороховой дым, Яковлев оценил масштабы ущерба. Весь потолок был изрешечен пулями, требовался капитальный ремонт. Косткин нуждался в срочной помощи психиатра. Впрочем, не только он.
Он всюду
Полицмейстер хорошо запомнил место, откуда материализовался Гоша. «Значит, там его нора», - решил он. И спустя сутки подрядил бригаду строителей, дал ей задание разбить стену в курительной. Рядом с молотобойцами дежурили полицейские с сетью, позаимствованной у рыбаков. Изловить такого рода нечисть еще никому не удавалось, и Яковлев втайне мечтал прославиться.
Долгие часы дом у Черного пруда сотрясали мощные удары. Наконец, стена пала. Увы, ничего, никаких нор, никаких следов мохнатого уродца. Разве что только спутанный клубок шерсти. Но это могла быть и собачья шерсть.
Яковлев понял что проиграл. Гоша непобедим. И той же ночью он это продемонстрировал, совершив облет всех помещений полицейского управления.
- Это мой дом, - раздавалось не поймешь откуда. – Это мой дом, и я его никому не отдам.
Что полиция, что милиция
Эта война полиции с Гошей за сто с лишним лет обросла многочисленными легендами. Сейчас уже трудно сказать, что реально, а что является вымыслом. Но нет, как говорится, дыма без огня. Сохранились документы о том, как ломали стену в курительной, как осуществлялся ее ремонт. Как складывались дальнейшие взаимоотношения полицейского управления и мохнатого уродца, неизвестно. Состоялось ли примирение, или же боевые действия продолжались и дальше, - сведений на эту тему нет. Да и, наверное, было уже не до того: одна революция сменяла другую, у жандармов и у полиции забот хватало.
С конца 1917 года в помещение полицейского управления вселилась милицейская часть. Но Гоша проявлял себя редко. Возможно, стареть стал, о хулиганствах и не помышлялось. Время от времени дежурные в своих рапортах сообщали о странных стуках, пощелкиваниях и «пролетах летучих мышей». И даже слышались какие-то голоса. Но все это списывалось на то, что возраст дома весьма велик, а дерево со временем может «скрипеть само по себе».
Но не исключено, что Гоша приумерил свой пыл, понимая, что советская милиция – это не царская полиция. Возьмут под белые, то есть под его, гошины волосатые ручки, и шлепнут, как контру. Что с того, что рыло мохнатое, а руки до пола? Контра и замаскироваться может. Контра на то и контра.
Но шло время. Милицейскую часть «уплотнили», половина дома стала коммуналкой. И вот тут-то для Гоши раздолье. Тут он снова проявил себя во всей своей красе. Его и видели, и слышали, и беседовали даже. Только вот сыграть с ним в прятки так никому и не удалось. Разве можно где-то спрятаться в комнатушке размером с носовой платок или на кухне, где восемь чайников на плите?
Четверть века спустя
В 1982 году дом у Черного пруда претерпел коренную реконструкцию. Строители к своему удивлению обнаружили, что архитектор Михаил Зайцев создал такое творение, над которым века не властны. Многочисленные перестройки и реконструкции не могут нарушить его основной идеи.
Сейчас здесь вместо коммуналок полноценные квартиры. Дом хоть и потерял свой исторический облик, все равно относится к категории ценной застройки. Но нет уже во дворе деревьев, нет цветов, нет фонтана. Исчез, похоже, и Гоша. Что ему делать там, где все другое, все не его?
А вот на вопрос, откуда он взялся в этом доме, почему считал его своим, ответа нет. Можно только предположить, что порожден он архитектором Михаилом Зайцевым, который, как говорят, заключил договор с Дьяволом, – надо же было кому-то охранять его творение.
ГОША В СВЯТКМ ИГРАЕТ В ПРЯТКИ
... В эти холодные и ветреные январские ночи город уходит под крыши, как рыбы уходят под воду. Все закуржавело от инея, никто не думает совершать променад по безлюдным улицам. Холод, кажется, даже душу вымораживает. А то расшалится, распроказничается буран, запуржит, заколобродит, залепит рот снежным пыжом, сорвет с головы шапку – не ухватить, не догнать.
Нет, лучше дома, в тепле, поближе к камину. Здесь мирно спят шкафы и столы. Сыто урчит холодильник, набив свою утробу всякой-разной вкуснятиной. Светится экран телевизора, а это - первый враг всех домовых и других наших незримых соседей. Но это – их время. Новый год и Рождество позади, впереди – Крещение.
Между прочим, именно в эти минуты в доме у Черного пруда происходило необъяснимое. Раздавался какой-то странный скрипучий звук – словно открывали старинную шкатулку, и что-то легкокрыло проносилось в воздухе, передвигаясь в полной тишине, словно призрак. Это – Гоша, мохнатый старожил старого особняка. Одни его боялись, другие - нет. Говорят, что Гоша легко вступал в контакт, что он был склонен к юмору, однако нередко совершал и немотивированные поступки.
К великому сожалению, после капитального ремонта дома в 1982 году он стал появляться все реже и реже. А потом и совсем пропал. Неужели домовые тоже не вечны?
Мохнатый лекарь
Этот двухэтажный дом с мезонином был построен еще в 1853 году, то есть ему полтора века. Архитектор Михаил Зайцев подарил его своей сестре.
Михаилу было тогда всего 27 лет. 9 лет назад он еще числился крепостным графа Шереметева. Но тот, оценив художественные способности крестьянского сына, отпустил его на волю. Правда, ходила молва, будто талант не достался даром. Дескать, Зайцев заключил договор с Дьяволом, продал ему свою душу. А может, и Шереметев тоже. Такая вот тройная сделка.
Люди судачат, может быть, завидуют. Но как бы там ни было, Михаил стал вольнослушателем Санкт-Петербургской Академии художеств, получил за свои работы серебряную, а потом и золотую медали. И, вкусив славы, переехал на жительство в Нижний Новгород в качестве управляющего усадьбы своего бывшего барина - Шереметева. Что-то связывало их, а что – загадка.
Перед тем, как Зайцев приступил к строительству дома для сестры, он воздвиг на улице Алексеевской настоящие царские палаты для купца Ермолаева, спроектировал здание столичного почтамта, за что удостоился звания академика. И сарафанное радио опять связывало все это с нечистой силой. Стать академиком архитектуры в 25 лет еще никому никогда не удавалось.
Но сестра Михаила пожила в новом доме всего только неделю после Рождества и почему-то быстренько переселилась на прежнее место. Стала сдавать меблированные комнаты внаем. В результате образовалась большая коммуналка. Под одной крышей собрались мелкие чиновники, парикмахеры, нотариусы, учителя, табачники, трамвайщики, коммивояжеры. Доктор Татаринцев через газету «Нижегородские губернские ведомости» извещал горожан, что оказывает услуги по лечению женских болезней и акушерству. Причем гарантирует полную анонимность.
И дантисты здесь тоже практиковали.
Между тем наступил 1859 год. И аккурат после Рождества занемогла гувернантка, воспитывавшая детей одного из самых богатых людей Нижнего. Пригнула ее хвороба чуть ли не до самого пола. Тошнит, на соленое тянет – в общем, все признаки беременности. А такого быть не может. Ну не может быть, и все тут.
Но показаться врачам гувернантка побаивалась. А вдруг дойдет слушок до хозяина? Это, несомненно, скандал, а закончится он, как пить дать, потерей места работы. И, не видя другого выхода, обратилась болящая к лекарю Татаринцеву.
… Сани-розвальни ныряли с одного снежного передува на другой, как лодка с волны на волну – зима в том году была буранной. За какие-то минуты домчала резвая тройка лошадей гувернантку к дому у Черного пруда. А то, что произошло в квартире лекаря, скоро стало достоянием общественности. Недаром говорят: женщине на языке легче огонь вытерпеть, чем новость. Тем более, новость несусветную. Потому что во всех историях о Гулливере и лилипутах или об Алисе в Стране Чудес было больше смысла, чем во всем том, что случилось в тот святочный день.
А случилось вот что. Когда, осмотрев пациентку, Татаринцев на несколько минут отлучился, от стены отделилось какое-то маленькое мохнатое существо и село на корточки, катая то ли катушку ниток, то ли какую-то детскую игрушку. Кольнет насмерть испуганную даму исподлобным взглядом, вздохнет и молчит. Но совсем не враждебно. Можно сказать, с дружелюбием даже.
Лежит гувернантка на кушетке - белая, как хлопья кружащегося за окном снега, холодок в затылке, а все равно любопытно.
- Кто ты такой? – спрашивает.
- Гоша, - отвечает маленький охлестыш. – Давай в прятки сыграем. Я спрячусь, а ты меня поищи.
- Не могу, - говорит гувернантка. – Болею я сильно.
- Болеешь? – удивился Гоша. – Так я тебя сейчас махом вылечу.
И тут случилось невероятное. Гоша завертелся волчком, взлетел к самому потолку и завис над кушеткой. Что-то пошептал, чем-то пошебаршил – и в ту самую минуту боль у гувернантки как рукой сняло. Голова прояснилась, пропала тошнота, в общем, почувствовала себя человеком.
А Гоша опять оказался у стены сидящим на карточках.
- Ну что, теперь сыграем? - спросил он.
Но тут дверь зевнула, скрипнула, и в комнату вошел Татаринцев.
- Опять ты здесь! – напустился он на Гошу. – Чего тебе надо?
- Чего? Чего? – передразнило его мохнатое существо. – Чего расчевокался? Пока соображал, как больную вылечить, пока книги читал, как бы чего не натворить с малого-то ума, я все уже сделал, как надо. А коль в прятки никто со мной не играет, надоели вы все.
И с этими словами Гоша всосался в стену, исчез на глазах. Похоже, обиделся.
Потом Татаринцев уверял свою пациентку, что она была под гипнозом, и все ей привиделось. И глаза у него были слишком спокойные, слишком наивные и слишком лукавые.
Казалось бы, живи да радуйся
С 1859 по 1899 год никаких документальных или устных свидетельств по поводу Гоши я не отыскал. То ли привыкли к нему, как к доброму соседу, то ли просто стеснялись оставлять какие-то записи. А вдруг сочтут ненормальным их автора, да и упекут в психушку?
Но вместе с тем с высоты сегодняшней колокольни вполне понятно, что привыкнуть к мохнатому существу было не просто. Несомненно, что он избирательно относился к хозяевам. А уж если кого невзлюбит – лучше уходи куда глаза глядят. И не вздумай возвращаться, забудь дорогу назад. Как будто тебя здесь и не было никогда.
И уходили. В 1861 году Зайцева избавилась от дома с меблированными комнатами, подарив его жене своего брата-архитектора. Заметим: не брату, а его жене. И тут была своя хитрость. Если муж признавался банкротом, жена никакой юридической ответственности не несла.
Но и новым хозяевам дом был не нужен. Михаил Зайцев расширил мезонинную часть, увеличил число сдаваемых комнат, построил несколько флигелей, конюшню. Но сам в этом доме не жил.
Подозрительно и то, что и обитатели меблировок менялись со страшной скоростью. Почему? Казалось бы, живи да радуйся. Дом утопал в зелени, в двух шагах – Черный пруд, самое любимое место отдыха горожан. Здесь купались, устраивали лодочные соревнования, а зимой пруд превращался в естественный каток и на льду звенели коньки.
Но не все так просто. Видимо, были веские причины, почему люди все-таки покидали престижное место жительства. Видимо, Гоша влиял на это самым непосредственным образом.
Выгодное предложение
В 1899 году дом у Черного пруда приобрел барон фон Брин. Он сразу же выселил всех квартирантов. Кроме Гоши, естественно. Другое измерение под российскую юрисдикцию не попадает. И фон Брин мохнатому не приглянулся. Во-первых, по его указке пришли строители с большими молотками и стали так стучать, что уши закладывало. Во-вторых, они разбивали перегородки и делали из маленьких комнатушек большие залы, а в таких залах в прятки не сыграешь.
Фон Брин смог прожить в новых хоромах только три дня.
- Это был какой-то кошмар, - жаловался он полицмейстеру Петру Яковлевичу Яковлеву. – Все гудело и шуршало, стены вибрировали, дверцы шкафов сами собой распахивались, оттуда вываливалась посуда, что-то пролетало туда-сюда. И голос слышался чей-то. Смешно, знаете, мил-государь, а мне, умудренному жизненным опытом человеку, предлагали, как мальчику, сыграть в прятки.
Петр Яковлевич тоже был умудрен опытом. Он сразу смекнул: если разместить в доме у Черного пруда полицейское управление, толк будет большой: на Ошарской улице - масса питейных и увеселительных заведений, здесь совершается много преступлений, а если рядом полиция, злоумышленники поостерегутся.
Все это он держал в уме, а сказал так:
- А почему бы тебе не сдать этот дом в аренду нашему управлению? Мы бы с твоими привидениями за один день покончили. Ну сколько их? Два, три, десять? А у нас пятьсот человек, целая армия. Если начнем палить из револьверов, призракам мало не покажется.
Фон Брин счел предложение Яковлева вполне резонным, и вскоре нижегородская полиция справила новоселье в доме у Черного пруда. Все были довольны. Кроме помещений, где разместилась полицейская часть, имелись две просторные камеры для арестованных, здесь же размещался и полицейский архив. Только адресный стол остался на прежнем месте – на улице Алексеевской.
Как Гоша с фараонами воевал
По случаю святочных дней нижегородские стражи порядка были переведены на полуказарменное положение. Ночами у них тоже забот хватало. Фараоны, как называли полицейских в народе, подбирали пьяных, которые могли замерзнуть, усмиряли особо буйных, разнимали драчунов.
После ночного патрулирования погреться шли в дом у Черного пруда. Было это и 9, и 10 января. И никаких мохнатых существ никто не видел.
Петр Яковлевич Яковлев удивлялся. Неужели вибрирующие стены, сами собой открывающиеся двери посудных шкафов, летающие тарелки и другие эффекты, которые так красочно описывал фон Брин, - всего лишь плод воспаленного воображения? Нет, что-то тут не так.
Он лично осмотрел все помещения в управлении. Ничего подозрительного. В привидения же полицмейстер принципиально не верил, поскольку был воинствующим материалистом. Но тем не менее не мог никак избавиться от какого-то нехорошего предчувствия.
Ночью с 10 на 11 января в управление обещал заглянуть военный губернатор, генерал-лейтенант Павел-Симон Фридрихович Унтербергер. Должен был состояться разговор о совершенствовании конно-полицейской стражи и о работе пожарной команды, которая тогда была полицейским подразделением. Его ждали все высшие полицейские чины.
Вот тогда-то все и случилось.
Ровно в полночь от стены в курительной комнате отделилось маленькое мохнорылое существо с такими длинными руками, что они едва не касались пола. Оно стало сосредоточено ковырять в своем лохматом носу, не обращая никакого внимания ни на полицмейстера, ни на исправников, ни на начальника ярмарочной полиции Косткина. Те стояли, разинув рты и выпучив глаза.
Наконец, Яковлев пришел в себя.
- Ты кто такой? – спросил он незваного гостя.
- Гоша, - ответил пришелец из иного мира. И задал свой коронный вопрос: - А что, сыграем в прятки? Чур, я прячусь первый!
И тут произошло невероятное. Мохнатый уродец взмыл в воздух и словно начал испаряться. Постепенно пропадали его голова, руки, туловище, ноги. И он превратился в невидимку.
- Что это? Обман зрения? – воскликнул Косткин. – Эй ты! Где ты? Откликнись!
- Здесь я, - раздался голос прямо над его головой. И в ту же минуту Косткин был награжден увесистой оплеухой.
- Ах ты, негодяй! – разозлился начальник ярмарочной полиции, которому лично пожимал руку Николай II на открытии Всероссийской промышленно-торговой и художественной выставки. Он вынул из кобуры револьвер и стал палить в потолок.
- Мазила! Стрелять не умеешь, - прозвучал голос перед самым его носом. Кроме того, а этого Косткин стерпеть никак не мог, его по этому самому носу совершенно нагло щелкнули.
Тут началось форменное сумасшествие. Все, кто находились в курительной комнате, стали беспорядочно стрелять, кидать вверх все, что попадалось под горячую руку. Но это только вызывало дикий хохот Гоши. Невидимый, он то взмывал вверх, то вклинивался между фараонами, раздавая им пинки налево и направо. И неожиданно исчез. Видимо, всосался в стену, ушел в свое логово.
Когда рассеялся пороховой дым, Яковлев оценил масштабы ущерба. Весь потолок был изрешечен пулями, требовался капитальный ремонт. Косткин нуждался в срочной помощи психиатра. Впрочем, не только он.
Он всюду
Полицмейстер хорошо запомнил место, откуда материализовался Гоша. «Значит, там его нора», - решил он. И спустя сутки подрядил бригаду строителей, дал ей задание разбить стену в курительной. Рядом с молотобойцами дежурили полицейские с сетью, позаимствованной у рыбаков. Изловить такого рода нечисть еще никому не удавалось, и Яковлев втайне мечтал прославиться.
Долгие часы дом у Черного пруда сотрясали мощные удары. Наконец, стена пала. Увы, ничего, никаких нор, никаких следов мохнатого уродца. Разве что только спутанный клубок шерсти. Но это могла быть и собачья шерсть.
Яковлев понял что проиграл. Гоша непобедим. И той же ночью он это продемонстрировал, совершив облет всех помещений полицейского управления.
- Это мой дом, - раздавалось не поймешь откуда. – Это мой дом, и я его никому не отдам.
Что полиция, что милиция
Эта война полиции с Гошей за сто с лишним лет обросла многочисленными легендами. Сейчас уже трудно сказать, что реально, а что является вымыслом. Но нет, как говорится, дыма без огня. Сохранились документы о том, как ломали стену в курительной, как осуществлялся ее ремонт. Как складывались дальнейшие взаимоотношения полицейского управления и мохнатого уродца, неизвестно. Состоялось ли примирение, или же боевые действия продолжались и дальше, - сведений на эту тему нет. Да и, наверное, было уже не до того: одна революция сменяла другую, у жандармов и у полиции забот хватало.
С конца 1917 года в помещение полицейского управления вселилась милицейская часть. Но Гоша проявлял себя редко. Возможно, стареть стал, о хулиганствах и не помышлялось. Время от времени дежурные в своих рапортах сообщали о странных стуках, пощелкиваниях и «пролетах летучих мышей». И даже слышались какие-то голоса. Но все это списывалось на то, что возраст дома весьма велик, а дерево со временем может «скрипеть само по себе».
Но не исключено, что Гоша приумерил свой пыл, понимая, что советская милиция – это не царская полиция. Возьмут под белые, то есть под его, гошины волосатые ручки, и шлепнут, как контру. Что с того, что рыло мохнатое, а руки до пола? Контра и замаскироваться может. Контра на то и контра.
Но шло время. Милицейскую часть «уплотнили», половина дома стала коммуналкой. И вот тут-то для Гоши раздолье. Тут он снова проявил себя во всей своей красе. Его и видели, и слышали, и беседовали даже. Только вот сыграть с ним в прятки так никому и не удалось. Разве можно где-то спрятаться в комнатушке размером с носовой платок или на кухне, где восемь чайников на плите?
Четверть века спустя
В 1982 году дом у Черного пруда претерпел коренную реконструкцию. Строители к своему удивлению обнаружили, что архитектор Михаил Зайцев создал такое творение, над которым века не властны. Многочисленные перестройки и реконструкции не могут нарушить его основной идеи.
Сейчас здесь вместо коммуналок полноценные квартиры. Дом хоть и потерял свой исторический облик, все равно относится к категории ценной застройки. Но нет уже во дворе деревьев, нет цветов, нет фонтана. Исчез, похоже, и Гоша. Что ему делать там, где все другое, все не его?
А вот на вопрос, откуда он взялся в этом доме, почему считал его своим, ответа нет. Можно только предположить, что порожден он архитектором Михаилом Зайцевым, который, как говорят, заключил договор с Дьяволом, – надо же было кому-то охранять его творение.
Новые комментарии