ИГРА УГАДАЙКА
Встречи с Евгением Евтушенко
18 июля Евгений Евтушенко будет отмечать свое 80-летие, хотя официально считается, что он родился годом позже. Омолодила его мать, Зинаида Ермолаевна, вполне сознательно, когда возвращалась в Москву из эвакуации со станции Зима Иркутской области. Чтобы не возникло лишних вопросов, поменяла фамилию Гангнус на свою, девичью, а в графе «дата рождения» указала: 1933 год (пропуска тогда выдавались с 12 лет). Тогда все сошло. А позже русофобы стали докапываться до родовых корней Евтушенко: не еврей ли он? Сам Евгений Александрович утверждал, что его отец был немцем.
Сразу скажу: Евгения Евтушенко я не люблю. Но не люблю как человека. Впрочем, его не любят и не любили многие. Иосиф Бродский, например. Цитирую: «Когда я думаю о русской поэзии, почему-то эти два человека (Евтушенко и Вознесенский) не возникают в моём сознании... Я бы сказал, что между этими двумя возникает определённая иерархия в моих глазах; степень отвращения, которую я испытываю при чтении того и другого, всё-таки разная. В пользу Евтушенко. Вознесенский – это явление гораздо более скверное, гораздо более пошлое. В пошлости, я думаю, иерархии не существуют, тем не менее Евтушенко – лжец по содержанию, в то время как Вознесенский – лжец по эстетике. И это гораздо хуже».
Ещё раньше в интервью Наталье Горбаневской Бродский сказал следующее: «Когда заходит речь о современной советской поэзии, всегда говорят о Евтушенко и Вознесенском. Евтушенко мне всё-таки симпатичнее, потому что, по крайней мере, его язык – это всё-таки русский язык... Правда, я давно не читал ничего гаже, чем недавние стихи Евтушенко в «Новом мире». И в другом месте: «Безусловно, Вознесенский, Евтушенко – это люди, которые бросают камни в разрешённом направлении, не то чтобы в заранее указанном, я не хочу так дурно о них думать, но, в общем, это люди, которые создают видимость существования литературы».
Примыкает к Бродскому в своих суждениях о Евтушенко и другой замечательный поэт, волею судеб также оказавшийся в США, – Пётр Вегин. В своём романе «Опрокинутый Олимп» он пишет: «Евтушенко нельзя было не восторгаться. Тем более в те времена, когда он, практически первый, начал, как я сегодня могу позволить себе выразиться, вполне сексуальные отношения с советской властью. Он делал вид, что безумно её любит, она делала вид, что любит его и возлагает на него большие, как на Маяковского, свои конкретные надежды». В другом месте: «Нельзя брать заказы от власти и одновременно её обманывать. В итоге обманешь сам себя. В этом не вина Евтушенко, а его трагедия. Трагедия, впрочем, общая для большинства из нас, думавших, что советская власть это навечно»
Но я отвлекся. С Евтушенко я встречался трижды. Первый раз – в августе 1968 года.
* * *
Я приехал в Москву поступать в полиграфический институт. На очное отделение опоздал – демобилизовали меня в июле. А вот на заочное отделение экзамены начинались с 1 августа. И я успел подать документы.
В Москве у меня было много друзей. Главным образом – выходцев из Ставрополя. Там меня знали. Я печатался в молодежной газете, в альманахе «Ставрополье», а в 1967 году в Ставропольском книжном издательстве вышла книжка. Я тогда служил в армии.
Один из моих друзей, сокурсник Николая Рубцова, Вадим Куропаткин, учился в литинституте. Я нашел его, и мы встретились.
Я тогда не знал, что Вадим имеет какие-то отношения с Самиздатом. Да и он на эту тему не распространялся. Но во время нашей встречи сказал, что ему надо позвонить.
Мы сидели в летнем кафе, и он направился к телефонной будке. Позвонил и вернулся.
- Знаешь, - сказал он, - сейчас сюда подъедет... Угадай кто.
- Понятия не имею, - ответил я.
- Лидия Чуковская, дочь Корнея Чуковского.
Я про нее ничего не знал.
- Это вообще человек уникальный, - объяснил Вадим. – Первый раз ее арестовали еще в 1926 году за антисоветскую пропаганду. В 1937 году расстреляли ее мужа, физика-теоретика Матвея Петровича Бронштейна. Ее саму не тронули из-за заступничества отца. Потом она выступала в поддержку Бродского, Синявского, Даниэля, Гинзбурга...
Мы договорить не успели. Подъехало такси. Из него вышла женщина с прической, тронутой сединой и... Евгений Евтушенко. Его я сразу узнал. Одет он был очень неординарно. Я бы сказал – пижонисто: какие-то широченные брезентовые штаны, рубашка навыпуск, шейный платок, бейсболка (тогда в бывшем Союзе бейсболок еще не было).
Вадим нас познакомил.
- Это – начинающий поэт из Ставрополя, - представил он меня.
Евтушенко пожал мне руку.
- Где твои стихи можно почитать? – спросил он.
Вот, собственно, и все общение. Чуковская, Евтушенко и Куропаткин заторопились по каким-то своим делам, но прежде, чем проститься, Лидия Корнеевна пригласила меня к себе на дачу в Переделкино:
- Приходите завтра. Завтра Евгений Александрович будет у нас читать свои стихи.
Но придти я не смог. 2 августа я сдавал свой первый экзамен. Только много лет спустя, читая опубликованные дневниковые записи Корнея Чуковского, я наткнулся на такие строки: «2 августа 1968 года. Был Евтушенко... читал вдохновенные стихи... Читал так артистично, что я жалел, что вместе со мною нет еще десяти тысяч человек, которые блаженствовали бы вместе». Но мне, кстати, манера исполнения стихов автора не нравилась. Это выглядело как-то жеманно.
* * *
Вторая встреча с Евтушенко датируется 1975 годом. Я тогда работал в карачаево-черкесской областной газете. Это было самое счастливое для меня время. Я по-настоящему полюбил горы, людей, которые мне встречались. Межнациональных конфликтов тогда не наблюдались. Все жили одной большой и дружной семьей. У меня были друзья и среди черкесов, и среди карачаевцев.
Если посчитать, сколько журналистов приходилось на сто жителей Карачаево-Черкессии (тогда это была автономная область в составе Ставропольского края с населением 380 тысяч человек), то Карачаево-Черкессия побила бы все рекорды. В области выпускалось 5 газет на русском, карачаевском, черкесском, абазинском и ногайском языках, десятки многотиражек, работали 10 радиокомитетов и студий телевидения. И все журналисты были трудоголиками, в том числе молодежь. Летом брали трудовые отпуска и вместо отдыха отправлялись на Марухский перевал, где в годы Великой Отечественной войны проходили кровопролитные бои. Там подтаивал ледник, и мы откапывали останки погибших наших бойцов. Да и не только наших. Останки немцев хоронили отдельно.
Раньше из Черкесска в Абхазию вела Военно-Сухумская дорога, проложенная еще во второй половине девятнадцатого века. Однако землетрясения, обвалы и оползни со временем прервали транспортное сообщение. Оставалась только пешая тропа, которой мы нередко пользовались, чтобы искупаться в море. Конечный путь маршрута находился в абхазском селе Чхалта, откуда до Сухуми можно было добраться на рейсовом автобусе.
Никаких конфликтов с грузинами и абхазами (кстати, абхазы и черкесы родственные народы, они даже понимают друг друга) тогда тоже не было. Вот одна из иллюстраций тех взаимоотношений. Мы приезжаем в Сухуми. Настолько уставшие и измученные, что отправились сразу к морю. Искупались – пошли в кафе. Поели, стали расплачиваться и оказалось, что все, как один, деньги забыли, сняв с себя пропотевшую одежду, когда обосновались на съемной квартире. Не хватало трех рублей.
- Ничего, если мы отдадим долг завтра? – спросили мы хозяина кафе (уже тогда в Грузии внедрялись ростки предпринимательства).
- Конечно, конечно, какие разговоры, - сказал он. – Я вам верю.
Утром мы пришли в кафе. А оно закрыто.
- Хозяин спит, - сказала его жена.
- Отдайте ему наш долг, - попросили мы.
- Нет, вы сами рассчитывайтесь. И проходите, подождите немного, скоро он проснется.
Она принесла пятилитровый кувшин сухого вина, фрукты.
- Угощайтесь, - сказала, уходя.
В ожидании хозяина мы оприходовали это вино, и тут он появился собственной персоной.
- Какие вы честные, ребята, - сказал он, когда мы отдали ему три рубля. – За вашу честность надо выпить.
Супруга его вновь водрузила на стол пятилитровый кувшин, принесла огромную жаровню с жареным мясом. Мы не стали отказываться. Когда завтрак был завершен, спросили хозяина, сколько мы ему должны.
Тот обиделся:
- Вы что, ребята! Вы же мои гости. Никогда так больше не говорите.
И вот мы узнаем от него, что в селении Агудзера (в 12 километрах южнее Сухуми) отдыхают сейчас на своих дачах Евгений Евтушенко и Константин Симонов.
Про этот дачный район мы кое-что слышали. Знали, что там находится пансионат «Литературной газеты», дачи Нодара Думбадзе, Георгия Гулиа. Но про дачу Евтушенко слышали впервые.
- Ему ее Шеварнадзе подарил, - пояснил хозяин кафе. – Это у нас в Грузии самый богатый человек.
Игорь Косач, мой коллега, сразу же предложил взять быка за рога:
- А давайте к Евтушенко в гости нагрянем. Заодно и интервью возьмем.
Вскоре мы воплотили задуманное в жизнь. Купили дорогой коньяк в виде рога, фрукты и отправились в Агудзеру. Место это было очень живописное. Пальмы, мелкий, как мука тончайшего помола, песок на пляже, оригинальной архитектуры храм пророка Илии...
Евтушенко принял нас радушно. Он был в китайском шелковом халате, в босоножках, как мне показалось, позолоченных. Его семилетний сын Петя сразу же оседлал самого высокого из нас Анатолия Подопригору и буквально с него не слезал. А вот тогдашняя супруга Евтушенко, Галина, выглядела какой-то букой, не проронила ни слова.
- Я ее у Михаила Луконина увел, - похвалился Евтушенко. – Живем уже четырнадцать лет, страшно даже подумать. Она из-за моих «левых» закидонов вены себе резала...
Зачем Евтушенко говорил это незнакомым людям, непонятно. Нам всем стало как-то не по себе. Это было сказано еще и при ребенке. Спустя много лет я узнал, что Галина взяла Петеньку из детского дома. Сейчас он художник, живет в Москве. По свидетельству журналистки Марии Дмитриевой, сильно пьет – отец присылает ему деньги из США.
Мне вообще показалось, что Евтушенко любит прихвастнуть, склонен к эпатажу.
Повертев в руках наш подарок – коньяк в виде рога, - он сказал:
- Коньяк не пью, предпочитаю грузинские вина. – И пригласил нас в винный погребок.
Когда мы гурьбой спустились туда, Евтушенко повернулся к нам спиной и возжелал, чтобы мы проверили его дегустаторские способности.
Мы стали наливать ему вина из разных бутылок, и он безошибочно угадывал не только марку вина, но и его возраст. При этом читал стихи, посвященные винам:
Ненавязчиво вас пожалевши,
сладость мягкую даст «Оджалеши»...
Золотистость осеннего ветра
вам подарит прохладная «Тетра»...
В «Цинандали» кислинка хрустальна,
как слезы человеческой тайна...
Нам это порядком надоело. Мы рассчитывали на общение в другом формате. Но Евтушенко был занят исключительно собой. Никто другой его не интересовал.
Первым свое раздражение выплеснул Косач.
- Мы хотим поблагодарить вас, Евгений Александрович, за прием, - сказал он. – Но мы, пожалуй, пойдем. Есть дела, много дел.
- Заходите, - ответил на это Евтушенко. – Всегда буду рад.
На этом мы и распрощались. Интервью так и не взяли.
- Может, теперь к Симонову заглянем? – спросил всех Косач, когда мы покинули гостеприимную дачу Евтушенко.
Все молчали, как на похоронах.
- Издеваешься, что ли? – сказал я.
Замечу, что два года назад Евтушенко приезжал в Агудзеру. Дачи там его больше нет – ее сожгли во время грузино-абхазской войны 1992-1993 годов. Но он договорился с местно администрацией о ее восстановлении. Не за свой, естественно, счет.
Этот визит вызвал массу критики как со стороны грузин, так и со стороны абхазов. Первые обвиняли Евтушенко в том, что он не защищает грузин, которые были вынуждены покинуть места своего постоянного жительства, а вторые – в том, что он и пальцем не шевельнул, чтобы добиться признания независимости Абхазии.
* * *
И, наконец, третья встреча. Она состоялась на родине Маяковского в поселке Багдати недалеко от Кутаиси, куда я был послан в командировку для освещения праздничных мероприятий в связи с днем рождения поэта – тогда ежегодно проводились Дни Маяковского.
Надо отдать должное Евтушенко, он меня узнал.
- Читал твое стихотворение, не помню где, кажется, в «Звезде», - сказал он. – Не шедевр, конечно, но вполне...
Тут его кто-то отвлек, и Евтушенко, не договорив, ушел. Больше пообщаться нам не довелось. Евтушенко остался верен себе. Он демонстрировал свои цирковые трюки по поводу угадывания марки вин.
Стихи его, посвященные Маяковскому, мне показались откровенно слабыми:
Что до тех, кто правы и сердиты.
Он жив - и только. Нет за ним вины.
Я воспою его. А вы судите.
Вам по ночам другие снятся сны.
В заключение скажу, что давать каких-то характеристик поэту, который отмечает свое 80-летие, я не буду. Время все расставит на свои места.
Новые комментарии