Начало ноября – время довольно неприятное, холодное, снежное и пыльное одновременно.
Семён постоял у окна, уныло рассматривая с высоты шестого этажа сонный воскресный двор с белеющими тут и там неумелыми заплатками первого снега, решительно крякнул и начал неторопливо одеваться.
Накинув видавшее виды кургузое пальтишко, извлечённое из недр кладовки, Семён полюбовался своим отражением в огромном зеркале родительской спальни. Зрелище не для слабонервных – длинные красные кисти рук трогательно торчали из коротких рукавов не очень чистого пальто, в плечах же довольно ощутимо жало.
- Недотёпа… - улыбнувшись, подмигнул своему отражению Семён. – Ну, ничего… Это твой последний выход в свет, дитя «Большевички»…
Семён застегнул пальто на все пуговицы, поднял воротник, закрыв им свою шишковатую голову в чёрной вязаной шапочке и, отворив шкаф, запустил руку под стопку аккуратно сложенного постельного белья.
- Родители будут только к вечеру… - объяснил он открывшему один глаз коту, развалившемуся на широкой родительской кровати. – Удобный момент. И пропустить его никак нельзя…
Семён нащупал искомое и выдернул руку. В ладони была крепко зажата перетянутая жёлтой резинкой пачка фиолетовых двадцатипятирублёвок.
*****
Переполненный трамвай доставил Семёна до знаменитого городского вещевого рынка, в простонародье – барахолки, в мгновение ока. Людское течение аккуратно выдавило Семёна из трамвая и понесло сквозь бурлящее море спекулянтов и их жертв.
Чего только не было на барахолках тех времён, времён Тотального Дефицита и Великого Блата…
Начинался рынок и правда - с откровенного барахла, но дальше…
Старинные чайники, утюги и канделябры постепенно сменялись заграничными кассетниками, гурманскими отечественными катушечниками нулевого класса, странными, ещё неосвоенными аппаратами под названием «видики», развалами «рентгеновской» музыки и англоязычных аудиокассет.
Дальше шли грампластинки. Диски, плиты, пласты - называйте их, как хотите… Ух, как здесь было интересно!
Но сегодня Семён даже не притормозил в музыкально-пластмассовых рядах, однако машинально отметил незнакомый альбом «Смоков», новые конверты «Thin Lizzy» и «Blackfoot»… Некогда!
Путь Семёна лежал дальше, в самое сердце барахолки, огороженное высоким забором – в вещевые ряды.
*****
Потолкавшись минут двадцать среди галдящих продавцов джинсов и курток, а также их вечно недовольных покупателей, будто прицениваясь, Семён вдруг дёрнул за рукав невысокого смуглого цыгана, державшего на отлёте перед собой шикарный овчинный полушубок – последний писк: - Сколько?
Цыган недоверчиво ощерился рядом золотых зубов и, поднимая полушубок повыше, заголосил:
- Триста… Но тебе, парень, за двести пятьдесят отдам! Первым покупателем будешь! Тёплый, мягкий, что твоя женщина! Бери, а то… Вон – губы уже все синие…
- Бери… - усмехнулся Семён, внимательно ощупывая швы полушубка. – Моему отцу за двести пятьдесят рябчиков пару месяцев в мартене надо вкалывать…
- Э, зачем трогаешь тогда? – моментально стерев улыбку, цыган отстранился.
- Ладно-ладно, не нервничай… Померять дай…
- А деньги-то у тебя есть? – Цыган замер в нелепой позе, словно не понимая – как вести себя дальше.
Семён ухмыльнулся, залез в карман своего продуваемого всеми ветрами пальтишки и сунул в чёрное цыганское лицо пачку денег.
- Видал? – он неспешно отсчитал десять купюр, остальную пачку, вновь перетянув резинкой, спрятал обратно в карман.
Так, с зажатыми в замерзших руках деньгами, Семён и скинул своё пальто. Покрутившись – а повесить-то куда? – он всучил пальто цыгану, одновременно взяв полушубок.
- Как? Сзади как? Не тянет? Не морщит у рукавов? А так?
- Отлично, парень, как на тебя сшито… - неубедительно бормотал цыган, бегая глазками.
- Ага… Тебе лишь бы сплавить… - Семён покрутил головой. - Эй, пацаны! Посмотрите, как сидит, можно брать?
Какие-то парни окружили Семёна, рассматривая и разглаживая полушубок. Семён спросил ещё у кого-то, подальше, потом ещё…
"Там это… Купюр сто в пачке, не меньше… Две с половиной тыщи… Откуда у него такие деньжищи? - лихорадочно размышлял цыган, уже потерявший Семёна из виду. – Так... Пусть даже двести пятьдесят у него в руке… Две с половиной тыщи минус двести пятьдесят..."
Руки цыгана ещё крепче сжали невзрачное пальтишко, а ноги сами шагнули в противоположную от Семёна сторону. Ещё шаг, ещё…
Цыган уже почти бежал, виртуозно пронизывая толпу. Перелезая через высокий забор, он зацепился за гвоздь и основательно разорвал штанину. Да и хрен с ней! Бегом!
Тяжело дыша, цыган стоял на пустыре далеко позади рынка.
Он присел среди торчащих из снежных волдырей репейных будыльёв и осторожно запустил руку в карман пальто…
Звериный крик вырвался из перекошенного злобой рта, спугнув стайку и без того по-осеннему придурковатых воробьёв - в кармане не было ничего…
Мало того – не было и самого кармана, лишь прорезь…
*****
Семён вышел из такси около дома, щедро расплатился с водителем и с неторопливым удовольствием оставил чёткие следы своих ботинок на снежном островке. Затем, не дожидаясь лифта, на одном дыхании он взбежал на шестой этаж.
В родительской спальне он весело потормошил всё ещё дремавшего кота, расстегнул полушубок и достал из кармана пиджака пачку двадцатипятирублёвок.
Семён торопливо присоединил к ним десять купюр, которые всё ещё крепко держал в застывших руках, перетянул всё жёлтой резинкой и старательно запихнул всю пачку под аккуратную стопку постельного белья.
Комментарии