Поэма
Был у Филиппа топор,
Топор силен и остер.
Сильнее не было топора,
Лежал о на чурке
Посреди двора.
Лежал он на солнце, грея бок.
Сам себе царь, сам себе бог.
Был он не ласковый, не сердитый,
Твердолобый и крепко сбитый.
Тело его из березы витой –
Примитивный топор, простой.
И работящий Филипп
Сердцем к нему прилип.
Сидит, бывало, сутулый,
Трет ему бруском скулы.
Это, ребята, значит –
Выпала им удача.
И там, где воркует речка,
Выбрать должны местечко,
Чтобы построить дом.
Чтобы хозяин в нем
Жил бы на свете много
Во славу царя и Бога.
Мастер Филипп отменный,
Сам он возводит стены,
Крышу покроет тесом
С каким угодно откосом.
Взвалит кирпич на плечи,
Смотришь, готовы печи.
Близится и отделка:
Покраска полов, побелка.
И за короткие сроки –
Дом красивый, высокий.
Сказка!
В резной отделке
Прыгают зайцы, белки,
А на каждой палястре
Олень, а над ним – ястреб.
И встречному человеку
Кричат с конька:
«Ку-ка-ре-ку!»
Выпорхнувший из комля-яйца,
Петух орет без конца.
Пойте, птицы, кричите!
Но, что вы ни говорите,
Филипп был великий мастер.
Народ ему кланялся:
«Здрасте!»
А богатеи первыми
Зовут его в гости, стервы.
Подносят разные вина,
Жаркое, грибков, солонины.
И, как бы судьбе в нагрузку,
Тертый хрен на закуску.
Седела не раз трава
От пепла, как голова.
Солдат закопали уйму
Снаряды двенадцати дюймов.
Вспарил и подох над Державой
Имперский орел двуглавый.
И стала держава эта
Республикою Советов.
Стук топора по селу:
К старому ремеслу
Явился Филипп-большевик.
Он праздно жить не привык.
И в поисках новизны,
Затейливо вырезаны,
Выпархивают петухи
Из елки или ольхи.
Садятся на ясли, на школу,
На новый дом комсомолу.
В ногах не чувствуя лени,
По ставням бегут олени.
А на конторе колхозной
Даже ночью беззвездной
Виден далеко окрест
Глухарь из таежных мест
Вырезанный сугубо
Из столетнего дуба.
Пойте, птицы,
Кричите!
Но, что вы не говорите,
Филипп был великий мастер.
Но жизнь с каждым днем зубастей.
Так он и жил, но слава
Не очень крепкого сплава,
А очень хрупкого звона.
Приехали из района
И заковали в наручники
Мастеру белые рученьки.
А на язык с маху –
Смирительную рубаху.
После его ареста
Тягучие,
Будто тесто.
Ходили злобные толки.
И – петухи умолкли…
Волны качают, как в зыбке,
В трюмах ни говора, ни улыбки.
Лишь по углам шепот
Да в палубу кованый топот.
На липовых нарах – голо.
И сталинского засола
Заржавленная селедка –
Голод тебе не тетка!
Просят воды желудки…
И вот на четвертые сутки
Начисто укачало
У северного причала.
Вот он, суровый берег.
Может, как Витус Беринг,
Оставит здесь след Федюнин?
Не распускать нюни!
Ветер свистит, как суслик,
От бессонницы веки опухли.
Визжат по гравию шины –
Машины идут в долины.
Прямо, налево, направо
Ушла революции слава.
Обрызганный клеветой
Родины фонд золотой.
Прибыли.
Наше вам здрасте!
Овчарки пепельной масти
Рвутся, грызут поводки.
И прииск стоит у реки.
В разливе шумят «работяги» -
Американские драги.
Железных ковшов оскал
Грызет мерзлоту и металл,
Идет по кишкам лент
Желудку – колоде в плен.
За драгой растут отвалы.
И носится ветер шалый
По дюнам песков намытых,
На всю страну знаменитых.
А желтая кровь Колымы
Пульсирует в недрах тьмы.
Проклятая, нелюдимая,
Но жизни необходимая.
Зимой лиха Колыма.
В снегу до бровей дома.
Пурга, расстилая саван,
Бросается волкодавом
И грудью сбивает с ног
Любого скитальца дорог.
В такую вот круговерть
Вправо ступил – смерть,
Влево вступил – смерть
В такую вот круговерть.
А как хорошо в бараке!
Пускай себе лают собаки,
Пускай себе воют окрест,
Допустим, на зюйд-зюйд-вест.
В печке шипит осина –
Иудова древесина.
Нет ни огня, ни дыма,
Но это еще терпимо.
В открытую дверь – мороз
Наглый, как паровоз.
И под его колеса
Служащие наркомпроса.
Филиппу вантаж, удача –
Отделку комнаты начал.
И первым штрихом на стене
Лаврентий на белом коне.
Это не тренти-бренти,
Победоносец Лаврентий.
И следователь,
Как Мефистофель,
Зрит Лаврентия профиль.
Филипп к ремеслу привычный.
И вот уже конь мозаичный
Во славу угодной улыбки
Поднял над миром дыбки.
И в кубиках разноцветья
Наездник его – плетью!
Но стынут и клей и мастика,
Томит одна закавыка:
- Дозволь, лейтенант, спросить,
Как же изобразить –
На жеребце аль кобыле?
Глаза лейтенанта застыли:
«Оставим вопрос интимный,
Пусть будет пол анонимный.
Мне думается, что искусство
Не для означения чувства.
Главное, чтобы чисто
Сделать ко «Дню чекиста».
Таких лейтенантов много
Не от ЦеКа, не от Бога.
Живу себе в поисках рая,
Дольше всех не сгорая.
Не весело и не скушно,
Зато человеку душно
Бывает у них в кабинетах
И страшно, как мухе в тенетах.
Невзирая на чин малый,
Такой человек – бывалый.
Ходят его гуси
Около, задом труся.
И улетают за школу
За липовым медом пчелы.
Сидит Николаем Первым
На заднице хряк его верный –
От жира в телесех дрожь,
Просится сам под нож.
Гремит Хурда, как хозяин
Труда, закона, окраин.
Говор его со смехом,
Шинель, подбитую мехом,
Носит всегда нараспашку,
Любит девах и бражку.
Слово его – закон!
И золота нежный звон
Под песнь лихой непогодины
Сыплет в карманы Родины.
Такому судьба – удача!
И ничего не значит
Чужая судьба для такого.
Он петушиного слова
От клеветы не имеет.
И сам, где нужно, имеет.
Лишь смотрит с прищуром век
Маленький человек.
Какое дело ему,
Кого привезли в Колыму
Без должностей и званий
Прошлое их в тумане.
Красно- и белогвардейцы,-
Все для него трудармейцы.
И революции зодчие
Ему простые рабочие
С Лениным во главе.
Таких и в престольной Москве
Не больше пяти штук.
И с ношей сердечных мук
Здесь сестры маршала свято
Несли тяжкий крест за брата.
Сопки живут в молчанье,
И северное сиянье
В небе переливается.
Только время меняется,
Все изменяя окрест,
Настал и XX съезд.
Он сдернул рукой могучей
Проволоку колючую
И вышла Свобода из клетки
Поступью пятилетки.
…Ни облачка, ни тумана
Нет на плечах Магадана.
Ему омывает ноги
Тузлук океанской дороги.
А солнце над головой
Короной блестит золотой.
Богат Магадан.
Щедрый!
Госбанк его – вечные недра.
Здесь даже до самого моря
Из чистого золота зори.
И прямо в долины просторные
Сбегаются речки горные
И в золотых закатах
Бесятся на перекатах,
Выбрасывая селедку
Мне в луженую глотку.
Новые комментарии