Вход на сайт

Сейчас на сайте

Пользователей онлайн: 0.

Статистика



Анализ веб сайтов

Вы здесь

Он освобождал село Сторожевое




 Он освобождал село Сторожевое

Рассказ внука
                                                 Всё что ни случалось с нами плохого, всё это происходило из-за германцев
                                                                 Иван Грозный



Дедушка мой, Поташов Пётр Максимович (13.05.1924 – 30.06.2003 гг.), родился, рос, учился и жил до и после Великой Отечественной войны в большом (даже по довоенным меркам) селе Старая Тишанка Таловского района Воронежской области.
Место его теперь уже прошлого жительства не так уж и далеко от села Сторожевое Первое, название которого запало в его сознание с января 1943 года на всю оставшуюся жизнь. И вот при каких совершенно непредугаданных обстоятельствах…
Ещё в мирное время Пётр без особых усилий закончил четыре класса сельской школы, успел, что очень пригодилось позже, поработать трактористом в колхозе. А тут нежданно-негаданно взбесилась проклятая война, развязанная Адольфом Гитлером.
Летом 1942 года немецко-фашистские войска вплотную подступили к городу Воронежу, нашему областному центру. После ожесточённых и кровопролитных боёв, круглосуточных налётов вражеской авиации на позиции регулярных войск Красной Армии и ополчения, бомбардировок красивейшего центра всего Черноземья германским войскам и войскам их сателлитов удалось оккупировать западные кварталы города.
Сноска: Враг смог тогда захватить только правый берег реки Воронеж, на её левый берег фашистов так и не пустили воины Красной Армии, бойцы ополчения и городские партизаны. – Прим. А.Т.
На близлежащую железнодорожную станцию Таловая да и в саму Тишанку валом повалили бесчисленные толпы растерянных и голодных беженцев. Многие из них рисовали растревоженным крестьянам жуткие картины гибели городских стариков, женщин и детей. Некоторые из пришлых, возможно, со злым умыслом сеяли панику среди местного населения, пугая колхозников неотвратимым нашествием немцев. Как будто в подтверждение их зловещего карканья над Тишанкой вскоре загудели, завыли моторами чужие самолёты. Сначала на головы местных жителей и эвакуированных граждан полетели, посыпались градом пропагандистские бумажки, в которых всячески расхваливалась райская жизнь в Германии. В листках благодетели с небес, кроме всего прочего, настойчиво призывали советских граждан убивать жидов и коммунистов, склоняли бойцов Красной Армии всем и сразу бросать оружие и добровольно сдаваться к ним в плен.
А в одну из тяжких и тревожных ночей гитлеровский бомбардировщик сбросил на железнодорожный узел станции Таловая бомбу в тысячу килограммов, которая вдребезги разнесла воинский эшелон с оружием, следовавший на фронт. Тишанская ребятня, в числе которой вертелся и Петя Поташов, слывший до объявления войны тихим и усидчивым пареньком, несколько раз на день поспешала на станцию подбирать неразорвавшиеся патроны, куски свинца и разные железки. Патроны деревенские непоседы, рискуя лишиться глаз и пальцев на руках и ногах, бросали в костёр или разряжали, впрок запасаясь порохом. Свинец подростки плавили, превращая его в тонкие «блинчики», которые использовали как грузила для рыболовных снастей. Рыбу ловили в озёрах и ближайшем Битюге, левом притоке Дона, разнообразя скудеющую с каждым днём бабушкину стряпню.
К слову, у некоторых старожилов Тишанки до сих пор сохранились свинцовые заготовки тех далёких военных лет. И всё ещё можно при желании разглядеть некогда глубокие рваные раны на уцелевших пристанционных деревьях, как и люди, убитых или посеченных в ту жутко огненную ночь.
Петру не исполнилось и восемнадцати, когда его вместе с одногодками призвали в действующую армию. Поначалу он и другие новобранцы попали на сборный пункт в районный центр Новую Чиглу. Оттуда разношерстную толпу лохматых деревенских парней пешим ходом направили в провинциальный городок Борисоглебск. Недалеко от железнодорожной станции Поворино и началось ускоренное погружение желторотых юнцов в строгую армейскую жизнь. Сначала их обмундировали, поставили на пищевое довольствие. Выдали каждому по сапёрной лопате, котелку, кружке, фляге, вещевому мешку, словом, сделали ну очень похожими друг на друга. Первое время, бывало, не отличить даже односельчанам, где Ванька, а где Петька или Мишка из числа ближайших соседей.
То ли так показалось сельской вольнице с остриженными под нуль волосами, то ли на самом деле так оно и было, как в течение двух длинных и несытных месяцев строгие командиры настойчиво пытались научить их азам военного дела. Ребят поднимали на ноги ни свет, ни заря часто по надуманной, естественно, тревоге. Приказывали подолгу вышагивать строем, терпеливо вразумляли, как при стрельбе из винтовки системы Мосина попасть в самое «яблочко» и как можно дальше и тоже прицельно метать противотанковые, противопехотные гранаты, бутылки с «бензином». Чтобы овладеть приёмами рукопашного боя, на том же пыльном огромном полигоне, вытоптанном сотнями новеньких ботинок, будущие пехотинцы с юношеским задором кололи штыками чучела воображаемых гитлеровцев, малыми сапёрными лопатами срубали их ненавистные соломенные головы. Всякое могло случиться в предстоящих боях, тем более в рукопашных. Так наставляли необстрелянную молодёжь бывалые фронтовики, успевшие в недавнее время повстречаться с японцами, белофиннами и гитлеровцами лицом к лицу. Как бы там ни было, но не успели многие новобранцы, у каждого из которых за плечами было, а то и не было по 3–4 класса семилетки, научиться, как следует ползать по-пластунски, вникать в тактику рукопашного боя, а их начальная школа выживания в обстановке, близкой боевой, внезапно закрылась. Вместо положенных по довоенному уставу РККА шести месяцев обучения курс молодого бойца командование ограничило половиной должного срока.
Грозно погромыхивающий день и ночь в ста километрах фронт, истекающий кровью наших воинов, настойчиво требовал и нетерпеливо дожидался свежего пополнения. Так что уже 1 ноября 1942 года новоиспечённый рядовой Петр Поташов вместе со своими однокашниками, среди которых преобладали юноши из Таловского района, принимал присягу на верность социалистической Родине и рабоче-крестьянской Красной Армии.
Вновь сформированную воинскую часть, в которой предстояло воевать нашему дедушке, походным маршем от той же станции Поворино направили в подчинение 141-й стрелковой дивизии 40-й армии Воронежского фронта. По осенним разбитым просёлочным дорогам, часто обходя обезлюдевшие хутора и сёла, молодые защитники Родины, продвигаясь вперёд, до места назначения, целую неделю растаптывали стынущую грязь. Наконец, 7 ноября 1942 года их подразделения, измученные распутицей, добрались до излучины Дона, в полусотне километров южнее города Воронежа.
Да, в учении было всё-таки легче, чем круглосуточно выстаивать торчмя в глухой обороне, которую заняла их часть, сменив уставших бойцов, защищавших наши левобережные позиции. Как всегда, по пресловутому закону подлости, не обстрелянной молодёжи выпало воевать с мадьярами, хорошо вооружёнными и поднаторевшими в летней кампании сорок второго, которые по теплу успели зарыться глубоко в чужую землю. Кроме губительных и постоянных налётов немецкой авиации, венгерские войска не скупились на артиллерийскую, миномётную, пулемётную, ружейную и автоматную стрельбу. Вдобавок к их щедрому смертоносному меню огневых средств, с половины ноября залютовала холодная русская зима.
Вопреки утверждениям послевоенных западных умников, из числа продажных политиков и таких же журналистов, при 25 – градусном морозе бедствовали не только немцы или их более квёлые союзники – венгры, словаки, русины, итальянцы и румыны. Холодно, да и, чего греха таить, очень голодно приходилось и советским солдатам, особенно на переднем крае обороны, утопающем в глубоком снегу. Не спасали ни ватные брюки, ни ватные куртки под шинелью у каждого пехотинца, ни сено, ни солома под ногами в окопах и в стрелковых ячейках. Из-за беспрерывных обстрелов с вражеской стороны тыловым службам доводилось доставлять бойцам завтраки и ужины с большим запозданием исключительно под покровом кромешной осенней и предзимней темноты.
Нам с вами, дорогие читатели, сейчас трудно представить, каков был тогдашний солдатский рацион. При такой стуже на душу каждого бойца полагалось… девятьсот граммов перемёрзшего хлеба, который удавалось разрубать на ломти топором. Нисколько не согревали ни суп, ни солдатская каша, моментально остывающие в металлических термосах по дороге от «ближайшей» полевой кухни до передовой.
Да, очень тяжкой и опасной оказалась окопная жизнь молодого пехотинца. Если и было трудно, как казалось тогда, в учебке, то, каково будет в предстоящем бою, пулемётчик Пётр Поташов пока что не имел ни малейшего представления. Он был в то время первым номером в пулемётном расчёте. При нём постоянно находился помощник (заряжающий), который переносил короб с тремя дисками для «Дегтярёва».
(Сноска: «Дегтярёв, пехотный, образца 1927 года. Один из популярных и испытанных видов автоматического оружия во время Великой Отечественной войны и после неё. Он уступал свои позиции лишь пистолету-пулемёту Шпагина (ППШ-41) и винтовке системы Мосина. – Прим. А.Т.»
В какой-то степени обоих воинов-первогодков утешало то, что вражеские огневые позиции можно было разглядеть невооружённым глазом, значит, они были в пределах досягаемости их надёжного оружия. Справа венгерские траншеи высились заснеженными брустверами в 400-500 метрах, с левой стороны – немного подальше, в семистах. В морозной мгле над наружной насыпью чужих траншей иногда мелькали и моментально исчезали каски венгерских солдат, ведущих круглосуточное наблюдение за укреплениями советских подразделений. Однако «Дегтярёв» неразлучных друзей-пулемётчиков в этом случае помалкивал, не давая противнику обнаружить и засечь своё местоположение.
В случае внезапной атаки мадьяр пулемётчики, так они утешали себя, успеют встретить вражеских солдат разящими очередями и уничтожить их на дальних подступах к нашим блиндажам. Только бы не проморгать, не проспать внезапной венгерской контратаки!
Но никаких таких неожиданных поползновений с венгерской стороны, слава Богу, не случалось. Поэтому Пётр с напарником, мало-помалу обживаясь на передовой линии обороны, негласно условились между собой дежурить у пулемёта, сменяя друг друга. Первую половину суток возле РПД-27 стоял первый номер, вторую – заряжающий. Или наоборот. Каждый из дежуривших по ночам изредка постреливал короткими неприцельными, но беспокоящими очередями в сторону окопов мадьяр, часто меняя позиции. Отогревались пулемётчики, дремавшие на ногах, как и другие сослуживцы, изнурённые тяжким солдатским бытом и свирепым холодом, оригинальным способом, залезая тоже посменно под «сурчины».
Так солдаты, особенно те, которые из Малой Тишанки и других окрестных сёл, называли узкие щели, выдолбленные ими в передней стенке промёрзшего окопа или траншеи, в которые они, один Бог знает как, протискивались сурками. В тесной норе, укрывшись «одеялом» из сена или соломы, бойцы старались хоть на короткое время отойти от всепроникающей стужи и вздремнуть хотя бы самую малость...
«Где щель, там солдат проползёт, где свалится, там и спит». Эту солдатскую шутку-прибаутку озвучил и подарил красноармейцам удивительно сметливый человек, который, скорее всего, сам победствовал в окопах то ли в германской, то ли в гражданской или финской войнах…
И пока кто-то из наших озябших пулемётчиков собрался передохнуть, забившись под «сурчину», и затянуться всласть и без оглядки самокруткой, попробуем вместе с вами, уважаемые читатели, вникнуть в самобытную речь пехотинцев, используемую в дедушкиной полосе 40-й армии. Безо всякого сомнения, любой крестьянский парень, призванный из лесостепной зоны Воронежской области, знал о жизни сурков, селившихся на тамошних сухих пригорках, всё или почти всё. Осторожные и по-солдатски сметливые зверьки вели скрытный образ жизни. Возле основной норы вожак многочисленного семейства обязательно насыпал достаточно высокий земляной холмик-«сурчину», с которого он, как взаправдашний часовой, вёл наблюдение за окружающей обстановкой. Как только появлялась крылатая тень хищника в небе или приближались к его мирно пасущейся колонии иные огромные четвероногие, двуногие земные обитатели сёл и хуторов, остроглазый наблюдатель подавал пронзительный свист – сигнал опасности. Проворные самки и беспечный молодняк, кто мгновенно, кто, посуетившись, исчезали в многочисленных околонорках (принорках). Но бессменный страж нырял под «сурчину» последним, как и полагается главе большого сурчиного семейства или, если хотите, как отважному капитану корабля.
Думаю, теперь и вы поняли, почему так поступали замёрзшие недавние деревенские парни, основной костяк Красной Армии, прячась от жгучего мороза и пронизывающего ветра под «сурчину».
Но, как изредка случалось, и на самой передовой, перед многорядной колючкой вражеской линии фронта, под разрывами падающих снарядов и миномётных мин, без особого приглашения залетающих в окопы и траншеи, губительного пулемётного и ружейного огня, выпадали для воинов настоящие именины сердца. Это ли, вы только представьте, не настоящий праздник для измученных солдат, когда в канун Нового года, точнее, 29 декабря 1942 года, дедушкину роту сняли с переднего края и отвели в недалёкий тыл. Счастливчикам так и было заявлено, коротко, но ясно: «В тыл, товарищи бойцы. Исключительно для вас – новогодний подарок…»
Только больно короткой оказалась передышка, свалившаяся на товарищей бойцов так нежданно-негаданно. Едва успели полусонные и отощавшие солдатики, промёрзшие до самых косточек, пройти санитарную обработку, наспех помыться в тёплой водичке полевой баньки, сменить грязное и завшивевшее бельё, как из уст ротного прозвучала боевая задача.
По приказу штаба фронта полки 141-й стрелковой дивизии в срочном порядке перебрасывали из-под Гремячьего, Костёнок, Пашенково и Архангельского в неведомом направлении. (В район «Сторожевского плацдарма».– Прим. А.Т.)
Расстояние в какие-то два-три-четыре десятка километров солдаты успешно и без потерь преодолели за несколько часов. И это притом, что брели они под покровом кромешной вьюжной ночи, казалось, черепашьими шагами. Сначала двигались они по заснеженным прибрежным лугам. Потом вошли в пахучую сосновую поросль, обогнули северную окраину незнакомого села, в окнах которого не мелькнуло ни единого огонька, на улицах не повстречалось ни одного гражданского лица. Ожидаемого лая всечасно бодрствующих дворняжек, как правило, первыми встревоженных вторжением чужаков в их владения, никто из бесшумно передвигающихся военнослужащих не услышал. (Обитатели прифронтового села Аношкино были своевременно эвакуированы военными и местными властями. – Прим. А.Т.)
Наконец, солдаты, резко свернув от крайней избы, направо, перебрались по гладкому льду замёрзшего Дона с левого берега на противоположный, уже невидимый вражеским наблюдателям. Без серьёзных происшествий в предрассветных морозных сумерках, скользя и матерясь втихомолку, пехотинцы, некоторые из которых, как и наш дедушка, в первый раз взобрались на высокую гору, поросшую редким леском.
Утром седьмого января сорок третьего года подразделения 141-й стрелковой дивизии скрытно от противника заняли линию обороны неизвестной дивизии. Правда, через некоторое время это не станет особой тайной для прибывших из-за Дона пехотинцев. Они узнали от бывших хозяев, что расположились в готовых окопах 25-й гвардейской стрелковой дивизии. С лета сорок второго года её бойцы отвоевали у немцев, мадьяр, словаков, русинов правобережный горный (стратегически важный!) пятачок лесистой местности, который они удерживали в течение полугода. Но долго расслабляться новосёлам на обжитых позициях гвардейцев, передислоцированных в район села Селявное и «Ореховой рощи», не пришлось.
В одну из ненастных январских ночей по приказу штаба сороковой армии части 141-й стрелковой дивизии во главе с подполковником С.С. Рассадниковым, покинув плацдарм, выдвинулись к венгерским оборонительным рубежам, опоясавшим юго-западную сторону села Сторожевое Первое.
Иногда дедушка, погружаясь в подробности фронтовых будней, в некоторых местах воспоминаний, неожиданно принимался живописать в лицах. Посмеиваясь больше над собой, чем над товарищами по оружию, он рассказывал родным и близким по случаю какого-нибудь домашнего застолья, как перед первым наступлением бойцам подносили по сто боевых граммов. До того курьёзного для него случая красноармеец Поташов, не бравший в рот спиртного и не куривший цигарок, вдруг ни с того ни с чего заартачился: «Не пил на гражданке, бубнил он, ещё больше бледнея, и сейчас пить не буду…». Однако старшина, как и все они, слишком торопливый и больно исполнительный командир младшего звена, то ли шутя, то ли серьёзно прикрикнул на заупрямившегося трезвенника: «А ну пей, деревенщина, кому приказано!» Исполнительный солдатик в ту же минуту опрокинул порцию ледяной жидкости, мгновенно опалившей то ли холодом, то ли жаром, ему сразу было не понять, полость рта и пищевод. Выпил, почему-то крепко-накрепко зажмурившись, и, естественно, ничем не закусывая. А рядом стояли, глотая тягучие слюнки, наоборот, некоторые любители тяпнуть на даровщинку глоточек водочки, надеясь, что кто-то из непьющих товарищей ослушается начальство и тайком передаст закадычному дружку маняще побулькивающую фляжку. Только напрасными оказались их «любовные» страдания. Старшина был строг, но справедлив, проигнорировав чьи бы то ни было пагубные пристрастия, да ещё и не положенные армейским уставом. Так что осушили по сто наркомовских граммов в их взводе все до единого бойца. Кто-то из красноармейцев на импровизированной, по-теперешнему, поляне лишь на чуток утолил жажду хмельным напитком, а кто-то на мгновение унял растревоженное сердцебиение…
Только на четвёртые сутки, преодолев какие-то два коротких (в мирной жизни!) километра пересечённой местности, бойцы, как мечталось каждому из наступавших, незаметно для противника, заняли исходные позиции в трёхстах метрах от села Сторожевое 1-е. Три батальона пехотинцев 141-й стрелковой дивизии настороженно замолкли в тягостном ожидании. И вот она, сигнальная ракета, вмиг поднявшая залёгших бойцов в атаку. Увязая по пояс в глубоком рыхлом снегу, цепи красноармейцев медленно и неуверенно приближались к первой линии мощных укреплений противника. Рядом месили валенками снежную целину воины-сибиряки, вооружённые новенькими ППШ. Это о них дотошные сослуживцы Петра разузнали, что парни из Сибири намного легче, чем местные, воронежские, солдаты переносят зимнюю стужу. А ещё, на удивление однополчан Петра Поташова, автоматчики из далёких восточных областей отлично ориентировались среди незнакомых многочисленных оврагов и холмов, укрытых снегом.
Однако, как планировали командиры и как очень желали солдаты, застать врасплох недремлющего противника, к горькому сожалению, не удалось. Засевшие глубоко в передовых окопах, на миномётных и пулемётных площадках, замаскированных на склонах пологих оврагов, мадьяры встретили густые цепи увязающих в снегу бойцов ураганным огнём. Стреляли очумелые венгры, напуганные зимней контратакой русских, из всех видов оружия, которое было в их арсенале.
Красноармеец Пётр Поташов в том первом бою был заряжающим в пулемётном расчёте. Не успели они с наводчиком сделать несколько шагов вперёд, как того ранило в руку. Пришлось дедушке быстренько оттащить пострадавшего товарища за взгорок, в более безопасное место, и наспех сделать перевязку.
Между тем, вражеский огонь всё усиливался и был настолько плотным и губительным, что бойцы, все до единого, валились лицом в снег, как подкошенные. Так и лежали штурмовые цепи стрелков на белом покрывале колхозного поля все разом, убитые наповал и ещё живые. Кроме прицельных автоматных и пулемётных очередей, солдат стал донимать крепчавший во второй половине дня мороз и ледяной ветер со стороны Дона. Ни от того, ни от другого – никакого спасения. Вот так и застопорилась контратака, задуманная на высокий темп наступления.
Командиры и их подчинённые, распластанные на открытом пространстве, вынуждены были, не шевелясь, терпеливо ждать темноты, несущей спасение. А она, проклятая и такая желанная, казалось, не наступала целую вечность. За время вынужденного ожидания дедушка успел снова стать первым номером, а помощником – новичок из их отделения. «Дегтярёв» так бы и остался стоять на сошках, нацеленный безмолвным дулом в сторону противника, однако проползавший мимо командир взвода гневно скомандовал наводчику: «Пулемёт на снег!» И вдобавок обругал обоих тем же повелительным, но скорее миролюбивым тоном: «Ребята, ё моё!.. Вам что, жить надоело?!» Дисциплинированные пулемётчики ещё глубже зарылись в снег. Но уберечь РПД –27 им не удалось. Младший лейтенант, как в воду глядел. Не успел озабоченный взводный удалиться, как шальная вражеская пуля угодила в затвор пулемёта, следующая за ней – сильно покорёжила диск.
Когда совсем стемнело, оставшиеся в живых пехотинцы отползли подальше в сторону сторожевского леса, исчезнув из поля зрения не на шутку растревоженного противника. Пересчитали своих подчинённых отцы-командиры и, что называется, чуть не прослезились, такими прореженными оказались ряды атакующих. Так из 180 человек дедушкиной роты в живых остались всего-навсего 32! И в других ротах потери оказались такими или почти такими же огромными. Радовало лишь одно: поле боя, обильно политое солдатской кровью, осталось за наступавшими красноармейцами. Потому что мадьяры не решились контратаковать вероломных большевиков в ночных условиях. Ведь больше всего на свете самые усердные союзники Гитлера боялись рукопашных схваток, в которых летом и осенью они несколько раз сталкивались с гвардейцами 25-й дивизии, настоящими мастерами ближнего боя. Имея над защитниками «Сторожевского плацдарма» численное превосходство, венгры всякий раз, ретируясь, трусливо прятались, как казалось им тогда, за более надёжными спинами немецких предводителей.
Между тем, из-под хутора Титчиха к уцелевшим бойцам из резерва пришло спасительное пополнение, и приободрившиеся остатки батальонов, все разом с вновь прибывшими пехотинцами, быстро и энергично устремились в атаку по ранее утоптанному снегу. На этот раз венгры не устояли, не выдержав натиска красноармейцев, и отступили в спешном порядке. А наши бойцы впервые оказались в их траншеях и окопах, внутренне удивляясь продуманной и надёжно обустроенной венгерской обороне.
Не успела боевая пехота, разгорячённая контратакой, слегка отдышаться и привести себя в мало-мальски божеский вид, как в 23.00 тех же суток последовал новый приказ командира роты о продолжении наступления на следующую линию обороны врага. Вскоре и она была буквально сметена нашими подразделениями, почувствовавшими вкус первой победы.
Очевидцы боя, из военных и эвакуированных сторожевчан, сразу и позже расскажут, как засидевшиеся в глубоких окопах венгерские вояки давали дёру за их третью, тыловую линию укреплений, и ещё дальше, гораздо дальше сел Мастюгино, Скупой Потудани и Уколово…
В разгар удавшегося ночного броска дедушка наш с десятикилограммовым повреждённым «Дегтярёвым» на плече и с винтовкой наперевес бесстрашно вскочил во вражеский блиндаж, освещённый мерцающим светильником. Как очутился красноармеец Поташов внутри блиндажа, так и оцепенел от леденящего страха, вмиг сковавшего всё его юношеское естество. Да и как, скажите, не ужаснуться ему и не впасть в полный ступор?! В полумраке чужого помещения он разглядел красноармейца, распятого, вроде иконописного Иисуса Христа, на грубом деревянном кресте. Скорее всего, час-другой тому над ним надругались венгерские палачи. Всё тело казнённого солдата было изрезано, истыкано острым кинжалом, сплошь и рядом виднелись свежие кровоподтёки и ссадины. Преодолев испуг, Пётр обошёл крест вокруг и увидел на спине мученика пятиконечную звезду, вырезанную извергами. Она зияла обширной влажной красной раной. Возле места пыток и страданий бедняги, на поверхности стола, лежал раскрытый партийный билет воина. Значит, озверевшие человекоубийцы пытали коммуниста, выбивая показания до тех пор, пока советский боец не поплатился за своё непокорство собственной жизнью…
(Сноска: Это был излюбленный метод издевательств и казней, применяемый венгерскими военными преступниками, который беспощадные живодёры точно таким же образом опробовали в моём селе, дико глумясь над ранеными красноармейцами, колхозными трактористами, среди которых была женщина.
В конце июля и начале августа сорок второго года мадьярские каратели, ворвавшись в Сторожевое, жестоко пытали на глазах родных многих сельских стариков и подростков, огульно и бездоказательно обвиняя тех и других в пособничестве партизанам. – Прим. А.Т.)
Не помня себя, дедушка пулей вылетел из блиндажа и ринулся догонять товарищей. Но в ту ночь рядовой Поташов ещё не совсем понял и не осознал целиком, что попал он во вражеский блиндаж, предназначенный вовсе не под солдатское жильё, а для изощрённых пыток военнопленных Красной Армии. И наш дедушка, тогда ещё такой молоденький солдатик, был настолько обескуражен жуткой картиной казни, что тут же дал себе тайный зарок никогда не вступать в партию большевиков. Иначе, как мерещилось в подавленном сознании оробевшего паренька, его ожидала участь однополчанина, попади конкретно он в лапы озверевших палачей. Так умереть, не приведи Господь, было очень страшно!
Не забывал дедушка, после войны поведать любимому внуку о том, чего другим не рассказывал. Как в освобождённом селе Сторожевое и на его южных окраинах он и уцелевшие товарищи торопливо извлекали из свежих воронок от мин и снарядов, из чужих траншей раненых и павших боевых друзей, уже запорошенных непрекращающейся позёмкой. Молча, без скорбной мелодии военного оркестра и почестей ружейными выстрелами, опускали они окоченевшие трупы или искромсанные осколками останки солдат в братскую могилу, огромную воронку, оставленную взрывом бомбы или крупнокалиберного снаряда. Рассыпчатому сторожевскому чернозёму был предан тогда и труп убитого в бою односельчанина Ивана (его фамилия нам пока неизвестна), призванного служить в один день с Петром.
Траурные церемонии, уточнял дедушка, проходили в ускоренном темпе, потому как боевая обстановка не позволяла солдатам ни коим образом расслабиться. Ведь за селом, в полукилометре от центра Сторожевого, их, наверняка, дожидались недобитые, но боеспособные вражеские подразделения. Да и оплакивать погибших в бою красноармейцев, если честно признаться, было некому. Только злоба и ненависть к наглым оккупантам беспрестанно росла в сердцах каждого из молодых воинов, подавленных присутствием на скоротечных погребениях павших боевых друзей и товарищей.
Уже после демобилизации, навещая осиротевшую и горюющую мать Ивана, дедушка не торопился и рассказывал, повторяя много раз бедняге, где и как погиб её отважный и дорогой сыночек Ваня – единственный кормилец…
В следующую ночь, роковую и в то же самое время удачливую для бойца Поташова, их роте предстояло занять узкий участок третьей, замыкающей, полосы обороны противника, окружавшей блиндажами и траншеями разрушенное село Сторожевое с юго-запада. На этот раз во вражеских окопах вместо венгров, в панике бросивших огневые позиции, красноармейцев встретили затаившиеся немецкие гренадёры, прибывшие по тревоге из города Острогожска и села Довгалёвки. Дедушке, как и многим его боевым товарищам, было известно, что фашистские гранатомётчики, кроме стрелкового оружия, имели при себе по две гранаты с длинными ручками, которые они закрепляли на голенищах сапог.
И надо же было такому случиться, что в конце завершающего боя за Сторожевое 1-е, 14 января 1943 года, одна из тех противопехотных гранат, брошенная окаянным фрицем, взорвалась в 2–3 метрах от дедушки Петра.
Это было первое осколочное, но и не последнее ранение красноармейца Петра Поташова. И пропал бы наш дедушка ни за понюшку табаку, не будь на то, как сказал поэт, Господня воля…
Контуженный, весь залитый кровью, в изорванной шинели он пролежал без сознания на снегу при трескучем морозе и не затихающем ветре около двенадцати часов. Совсем бы окоченел раненый, но вдруг почувствовал, что кто-то бегло шарит по карманам шинели и гимнастёрки, прижимается тёплой ладонью к оголённой шее. Оказывается, искал у него документы или злополучный футляр смерти не мадьяр и не немец, а добравшийся к нему ротный санитар. Видно, это был достаточно опытный медбрат, который, нащупал-таки у него слабый пульс. Следовательно, в окровавленном красноармейце, убедился он, ещё теплился остаток цепляющейся чуть ли не за соломинку молодой жизни. Опоздай санитар на немного, раненый умер бы от большой потери крови и сильного переохлаждения. Никому неизвестно как дедушкин спаситель сумел дотащить на своих двоих истекающего кровью бойца до медсанбата. Тринадцать осколков немецкой противопехотной гранаты вонзились в тело красноармейца Поташова. Особенно пострадало его лицо. Десять кусков и кусочков рваного фашистского металла хирург извлёк в военно-полевых условиях, а три из их множества так и остались, завязнув глубоко в мышцах тела, по счастью, не задев жизненно важных органов.
Оглохшему от взрыва красноармейцу, пришедшему в сознание, смогли как-то докричаться другие раненые на сортировочном эвакопункте в районном центре Давыдовка. Они растолковали ему, что переутомлённый военврач, закончивший затянувшуюся операцию, будто бы изрёк своим ассистентам: «Глубоко застрявшие штучки нам не извлечь, – они счастливчику на долгую память»… Вот потому Пётр Максимович и вспоминал часто село Сторожевое, в освобождении которого и он, рискуя жизнью, принимал активное участие.
Лечение бойца Петра Поташова, по дюже строгим фронтовым меркам, «легко» раненного вражеской осколочной гранатой, продолжилось и благополучно завершилось в госпитале города Мичуринска Тамбовской области.
                                                                                                                                                                                                    



Пока дедушка долечивался да пока усердно учился в танковом батальоне на механика-водителя (как бывалый колхозный тракторист!), его к тому времени гвардейская 141-я стрелковая дивизия 40-й армии Воронежского фронта продвигалась с боями на запад. Но защитник Отечества Пётр Поташов так и остался в её рядах до полной и безоговорочной капитуляции фашистской Германии и своей демобилизации.
Уже в качестве механика-водителя повоевал он на лёгком британском пехотном танке «Валентайн». Эти иноземные танки, вспоминая, каждый раз чертыхался Пётр Максимович, были со слабой противоснарядной и противогранатной бронёй. К тому же достался их экипажу экземпляр явно недоукомплектованный. В иноземной машине не имелось ни рации, ни переговорного телефонного устройства в шлемофонах танкистов. Сейчас забавно представить всё это, но в бою не до смеху было, когда командир танка, восседавший в башне над механиком-водителем, бывало, на полном ходу машины подавал Петру команды толчком ноги по танкошлему или по плечам поочерёдно: «Стой!», «Вперёд!», «Направо!», «Налево!» и так далее. Словом, получили советские танкисты чисто английский подарок, скорее всего, по капиталистическому принципу: «На тебе, Боже, что нам, союзникам вашим, негоже!». Иное дело – управлять отечественным среднетяжёлым надёжным танком Т-34, таким подвижным и таким маневренным, и даже тяжелобронированной махиной ИС («Иосиф Сталин»). Эти грозные машины начала и конца Великой Отечественной войны пришлись по душе в то время квалифицированному механику-водителю, от профессиональных навыков которого зависела не только живучесть боевой машины, доверенной ему, но и жизнь членов экипажа.
Однако дедушка уже в конце войны получил второе ранение, на этот раз более критическое, чем в бою за село Сторожевое. После госпиталя строгая врачебная комиссия всё-таки признала его годным к несению воинской службы, но ещё более придирчивые военспецы усадили танкиста Петра Поташова за … руль грузовика, позже – за привычные рычаги – трактора. Приказ на то он и приказ: надо было оперативно доставлять, куда следует и кому нужно необходимое армейское имущество. Таковыми оказались превратности военной судьбы механика-водителя, безоговорочно и навсегда списанного командованием из состава экипажа танков любого типа.
Радостная весть об окончании войны застала гвардии старшего сержанта Петра Поташова в отвоёванном у гитлеровцев восточно-прусском городе-крепости Кёнигсберг, к тому времени уже бывшем очаге германского милитаризма.
Однако с Германией дедушка распрощается навсегда лишь в мирном 1947 году.
На фото:  пехота в обороне, декабрь 1941 года (вверху);  танкист Петр Поташов (слева), 1944год.

P.S. Пользуясь случаем, хочу искренне поблагодарить жителей Красноярского края Кудрявцеву (Поташову) Валентину Петровну и её сына, Илью Владимировича, дочь и внука гвардейца Петра Максимовича Поташова, освобождавшего в январе 1943-го года вместе со своими боевыми товарищами моё родное село 1-е Сторожевое – населённый пункт Воинской Доблести, за их помощь в создании очерка.

Новые комментарии

Медиа

Последние публикации