Вход на сайт

Сейчас на сайте

Пользователей онлайн: 0.

Статистика



Анализ веб сайтов

Вы здесь

"Скалки - сковородки"

                                                                                                                Автор
                                                                                                      Наталья Алещенко
 
 
                           
                          СКАЛКИ-СКОВОРОДКИ
 
                                         Комедия
 
 1  женская роль,   2  мужских
 
Декорация: кухня деревенской избы
 
       Герой комедии добродушный, безобидный деревенский мужик, которому досталась тяжёлая  судьба.  Он выражается на свойственном  только ему диалекте.   Он настолько устал от ворчания и рукоприкладства жены, что решился на отчаянный шаг. Собрал все скалки, которые были, у них в доме и перепилил лобзиком, а сковородки закрутил в ракушки. Так он поступил  от безвыходности положения, потому как его терпению пришёл  конец и он решил как-то изменить свою жизнь.
 
                                                   ***
   
     ЕГОР.  Проходи Василий, что у порога-то топчешься?
     ВАСИЛИЙ.  А ты что Егор с лобзиком стоишь?  Никак  грымзу свою ждёшь?
Так она ещё долго возле сельпо стоять будет языком чесать, только
шум стоит, часа два-три ещё точно не вернётся.
     ЕГОР.  Да я, её  Вась уже с самого утра жду, а пока её нет, я и воспользовался моментом, видишь,  шишак мине новый набила….. Всё Васёк, надоела мине такая жизня,  готовлюсь к смерти лютой. Вот придёт моя, как ты её там назвал, грымза и добьёт миня совсем, на всю оставшуюся  жизню.  Я ведь, что Василий с лобзиком стою, да ты проходи, глянь, что творится в кухне, ужасть, сижу, вот жду её возвращения.  Да, что с ней будешь делать, на кажный женский день, стерва такая, сама себе скалку покупает. Ужо, как  двадцать пять лет живём, кажный год новая скалка-каталка на мою головушку. Вот я решил:- или грудь в крестах, или голова моя разнесчастная от скалки улетит прямо к помойному ведру, как раз в него влезет. Она на помойку-то, с радостью великой самолично, как трактор  укатит мою головушку, и нет миня.
        
     Василий проходит в кухню, глаза от радости заблестели.
     
      ВАСИЛИЙ.  Ну, ты Егор гений, я б до такого не допёр и долго ты это всё стругал лобзиком? Вишь,  как всё ровненько, всё в кружочек,  любо-дорого посмотреть, теперь у неё не только скалок нет, а даже ручек от них, ну  ни одинёхонькой, ну ты и спец.
     ЕГОР. Тебе Василий смешно, а мине-то как дальше жить? Боюсь, что ещё пятьдесят  лет не дотяну с ентими проклятыми скалками, а она мине всё трындит, до бриллиантовой свадьбы ровно 75 скалок соберу, (вот тебе и собрала) стою, любуюсь, как я их лобзиком пошинковал  в кружочки. Теперь вот не знаю, что с ними делать? А то ведь я не доживу до ентой  свадьбы, будь она проклята. Осталось 50 лет, а где ж моя голова со спиной выдержат такой натиск, не дотяну, нет.
                              
 
       Тяжело вздыхает и чешет затылок, продолжая говорить. 
     
     Вот и скажи мине Василий, с кем она через 50 лет под венец сядет за ентим столом?  Ох, Василий ты хоть помоги, что ли быстрее унести подальше от дома, давай в мешки всё сгрузим и похороним всё это богатство. До восьмого Марта почти год, позавчерась только было, так гадина такая выбрала самую толстую и длинную. Вона,  вся спина не разгибается, с неё-то и начал пилить, что мине теперь с ентими кружочками делать-то? Давай помогай в мешки  скласть, да крест на скалках поставить.
     
    Василий хитро  улыбнулся сквозь усы, а они у него гордость всей округи.
    
      ВАСИЛИЙ.  Ты  Егор, не кипишись,  время ещё есть, за два часа  мы твоей грымзе, столько подставок под сковородки изобразим, что ей на всю её жизню хватит, потерпи я только домой сбегаю. Сын из городу клей деревянный и железный привёз, главное в момент все клеить. Жди, я бегом туда и обратно.
   
     Василий убежал за клеем, а бедный Егор горько заплакал, чеша свою шишку на голове и все больные места от побоев. Глянул в окно, а  Василий уже обратно бежит, да так быстро, прям, радостно на него смотреть.
 
     ЕГОР. (Разговаривает сам с собой) Мужику почти семьдесят, а  шустрый какой. У него-то жена, как жена, он то, как раз и доживёт до ентой бриллиантовой свадьбы, как раз дотянет, не долго осталось всего-то пять лет с половиной, а мине 50 лет, разве я выживу после таких встреч с любимой женой? У которой  в  кажной руке по три скалки, прёт на миня, как сороконожка, щупальца в ход пускает, а это не щупальца, а целые  клещи, где ж здесь дожить до ентой самой свадьбы? Хоть бы  годков пять ещё протянуть. Мечтал Егор,  дожидаясь Василия.
   
    Заходит весёлый Василий, держа, в руке клей и сразу с порога говорит.
     
      ВАСИЛИЙ. Ну, пошли Егор спасть твою шкуру будем, где там твои кружочки, что ты лобзиком настругал?  
        
    И прямиком в кухню, сел, подумал и давай эти самые кружочки склеивать меж собой, да так ловко, что Егор глядеть-то не успевал, не то, что подавать.
       
      ВАСИЛИЙ.  Показывай Егор все сковородки, какие в доме есть, сейчас под кажную сковороду изготовим подставочки, любо-дорого смотреть будет на них. Вот увидишь,  твоя грымза сама себе завидовать будет, от такой красоты, может
всё же поймёт, как ты её любишь, и что ты не свою голову спасал, а так проявил к ней, как их там называют, забыл пень старый, а вот  энти  самые чувства, значит.
     
   Егор выбежал из дома, добежал до сарая, зашёл на летнюю кухню собрал все сковородки, какие там были и  в доме, сбегал на веранду, ещё парочку прихватил и к Василию,  сковородок набралось восемь штук, а у Василия всё в руках  горит, да как же тут не загорит, когда  время поджимает.
 
         Егор, увлечённый работой Василия, тихо говорит.
 
    ЕГОР. Остался примерно час моей-то языком чесать, а клей-то и правда схватывает всё на лету.  Они, как будто только из магазину  купленные, да не просто из  магазину, а из под самого прилавку, по великому блату. Не зря я всё утро шинковал их родимых, а я дурак,  похоронить их хотел у речки, под берегом, уже бегал место присмотрел.
  
   Управились с Василием вовремя. Из сельмага заходит домой жена, глаза широко открыты.
       
      ЕГОР. Знаешь, Машенька  моя ненаглядная, я вот подумал на досуге, зачем  нам двадцать пять скалок нужны? Вот, глянь какую мы тебе с Василием красоту состряпали, а то вечно все клеёнки ентими сковородками сжигаешь, больно на клеёнку смотреть, как она морщиться под сковородкой, прям,  как  уж,  на сковороде.
     
      Мария,  окаменела, толи у сельпо наболталась, так что дома не может уже и одного слова сказать.
 
      ЕГОР. (С удивлением говорит) Толи любуешься нашим зодчеством, которое мы тебе сделали? Уставилась на то, что от скалок осталось, нет, да ты плачешь, вижу, хочешь, что-то сказать, да слов нет, от такой красоты онемел язык у тебя, дар речи потеряла напрочь. Так и стой на месте,  не  протягивай ко мне руки-то. 
 
    Егор  на всякий случай отошёл от греха подальше и говорит.
 
      ЕГОР.  Машенька, скалок-то теперь нет.
 
   Егор пытается понять, о чём думает его жена и опять  тихо говорит.
 
    ЕГОР.  Я ж не знаю, что у тебя на уме-то, толи обнять миня хочешь, толи задушить голыми руками, а слёзы из глаз так и льются, вот и пойми ентих баб, что им нужно?
 
    Василий, улыбается, вытирая усы. Постоял, видит, что он лишний и подался  восвояси, тихонько прикрыв  за собою дверь.                                                                                                                                
                                                                                                                                     
   Не долго пришлось Егору жить в мире и согласии с женой, на утро  в ход пошли сковородки.
 
  Выбегая из дома,  Егор кричал не своим голосом.
 
      ЕГОР.  Василий, друг, выручай, а то моя Машутка - баламутка забьёт до смерти сковородой.
      
    Забежав к Василию, закрыл двери на все засовы, присел на стул и горько
заплакал.
    
      ЕГОР.  Ну, что ей не хватает? До утра  любовалась подставками, ты ж их склеил и кажную по-разному, прям как в Третьяковской галереи. Руки-то видать зачесались, ну да, долго, очень долго ко мне не прикасалась, с обеда до утра. Теперь скалок нет, она миня сковородками  дубасит,  только звон стоит, а знаешь, Василий это ещё  похлеще, чем скалки будет. Хоть расклеивай  то, что ты склеил и обратно в скалки собирай, или  сначала на отмочку их в корыто кинуть надо, так время же много уйдёт, забьёт сковородками.  Не знаю, что и делать-то? Прям, хоть обратно беги в сельпо и сразу штук тридцать оптом покупай, ентих самых скалок. Как раз на пять лет жизни и хватит, что мине осталось дожить, ну, никак не хочет, что б я с ней через 50 лет, сел под венец, ну,  никак.
     ВАСИЛИЙ.  Не знаю, что ей не хватает? Выходит, я вытянул счастливый  лотерейный билет в жизни. Ты просто Егор слабохарактерный, ты б ей характер-то показал, будь с ней построже. Будет бояться, не станет скалками дубасить тебя, а то распустила себя, остановиться не может.
 
    Егор присаживается на стул, около окна и говорит. 
 
      ЕГОР. Скажи, Василий, а если нам  енти сковородки загнуть все  доединой,  как
ракушки, я их доблеску наждачкой  натру, чтоб блестели, может она их в шкапчик поставит и недели две, три  любоваться ими будет, а я пока отдохну. Раны залижу, как собака побитая, устал я Василий от её характера, не баба, а зверь прямо лютый. Двадцать пять лет, думаю:- с какой это я зверюкой живу, проживаю на одной жилплощади? И знаешь, не могу придумать, уже все передачи  в мире животных пересмотрел, звери  и то добрее её.
    ВАСИЛИЙ.  Это нужно обмозговать, можем и со-сковородками, что-нибудь придумать, делов-то, раз, два и закрутили.
          
   Егор посматривает в окно и продолжает говорить.
 
     ЕГОР. Может мине уехать куда, примерно к детям в город, а что, сын приглашал погостить, а что я в их городской клетке буду делать? У них  городская жизня, а  мине простору подавай, жить без него не могу, воздух свежий нужон. Бывало отдубасит, мой дровосек меня скалкой, я вырвусь из её клещей, выбегу на улицу, пока она замешкает, нырну на сеновал и дышу, и дышу полной грудью, надышаться не могу, как рыба хватаю воздух, а нутро моё всё отбитое  в отбивную котлету, принимать ентот  воздух-то и не может уже. Я рад и тому, что не видела в какую я щель, как мышь серая нырнул. И то слава Господу  нашему, раньше то и в Бога не верил, а теперь, как только моя скалку, а сейчас сковородку берёт в руки, сразу Господа вспоминаю. Уже как двадцать пять лет верую, в Бога-то. Как взмолюсь:-  Господи, помоги рабу Божьему Егору Семёновичу! По батюшке и, что ты думаешь, бить зараза ентакая стала легчее, скалками со всей силы хлестала в захлёст, а сейчас, как на сковородки перешла, мягче бьёть, подумал:- жалеет, нет,  потом слышу, бьёть и шепчет себе, что-то под свой орлиный  нос: - Убью ж, срок себе намотаю, а  сидеть-то не сильно хочется за  ентого обалдуя.
       
    Егор пытается дотянуться рукой до спины, продолжая говорить Василию.
 
     ЕГОР. Да лучше б убила, да срок себе схлопотала, а я б тогда посмотрел, как она там,  на зоне, сапоги топчет, да не одну пару.
   
   Василий сидит, как всегда степенный, лыбиться  в усы и спрашивает.
      
      ВАСИЛИЙ.  Егор, а Егор, а как же ты увидишь, как твоя на зоне сапоги себе б топтала? Тебя б в живых не было б, если она тебя грохнет.
     
     ЕГОР. Да я Василий с того  свету буду на неё смотреть и радоваться за неё, ага
мол, десятку жахнули, уже  за год одну пару стаскала, осталось девять пар сапог
оттоптать. Ты даже Василий не представляешь, как  это на душе у миня полегчало, при жизни скалки считаю, да сковородки, а когда представлюсь во всей красе, перед Господом нашим, тогда сапоги-то легче будет считать, скалок  двадцать пять, а сапог всего десять пар. Вот и  кумекай, где мине будет легче, на том свете или здесь в аду на этом свете? Всё, я решился,  дам ей возможность срок себе огрести, потом я посмотрю, как она будет, строится  в шеренгу:-  По два становись!  На лево!  Разойдись!  Я то ещё все команды с армии помню, но думаю, что  в зоне кричат и командуют ещё похлеще,  чем в армии.
   
    Егор сидит и улыбается, глаза блестят от удовольствия, он уже представляет себе, как его Марии будет тяжело в зоне.
 
     ЕГОР.  Вот, не поверишь, Василий, а от ентих  мыслей, на душе моей несчастной легче становится. Господи! Свят, свят! Гляди Василий к твоей хате бегить с двумя самыми большими сковородками,  видать видела, как я к тебе убежал. Ну, всё пошёл на верную смертушку, пусть лучше сейчас порешит. Вот представь себе, выйду я сейчас к своей любимой, а она с размаху, бац миня по голове с двух сторон, я и представился перед Господом нашим! Вот, как ты думаешь, Василий, я в рай попаду от такой адской жизни на земле, или в ад? Я вот сам,  почему-то думаю, что сразу по красной дорожке, да в белых тапочках в рай, прямо рядом с Богом буду сидеть по праву руку. Так как при жизни всегда был прав, а моя зверюга  ненаглядная считала, что я всегда был не прав, а она права. Пусть Бог, сам и решит:- я в раю, она в зоне, сапоги топчет,  а  под сапогами мозолища на кажной  пятке,  во,  мука то какая ей через меня будет. Все Василий, пошёл я навстречу своему небесному  счастью.
        
    Вышел Егор навстречу своему счастью, а счастье его идёт и улыбается, на все свои пятнадцать зубов  и  говорит.
     
        МАРИЯ.  Егор, а Егор вы б с Василием придумали, что можно из сковородок  сотворить, вот эти две оставлю, а из тех шести делайте, что хотите. Ох, соколик  ты мой, мне ж бабы наши деревенские, все завидуют,  нахвалить тебя не могут, говорят:-   Манька, у тебя не мужик, а золото, но я уже молчу, что тебе Василий помогает.  Нехай  думают, что это ты у меня один на всю деревню, такой мастер.  Слышь, Егор, а Егор, а если тебе бабы заказы понесут, у тебя  как,  лобзик ещё не затупился? А то знаешь, сколько ентих скалок  в кажном  доме, а подставки куда лучше  смотрются, а то все клеёнки под горячими сковородками плачут горькими слезами, извиваясь под такой жарищей. Перестругай всей деревни скалки в  кругляки, да наклейте с Василием подставки, что с тех, худых скалок то взять, палка она и есть палка, ни какой истетики, пошли, родной я уже и обед тебе приготовила, накормлю вволю, да ты приляг,  отдохни немного, а то набегался ты у меня по чужим дворам!
 
   Идут по улице, Мария обнимает мужа, смеётся, довольная, а ведь и правда лучше её мужика, никого в деревне-то и нет. И как это она раньше не разглядела в нём этот талант.  Останавливаются около ограды.                                    
                                                                                                                
      МАРИЯ. Ты уж Егорушка меня прости, что я дубасила тебя ентими скалками, да сковородками. А если глянуть на это с другой стороны, как бы я распознала, что ты у меня такой талантливый оказался.  Видишь Егорушка (гладит мужа по голове), всё познаётся в беде.  Я знаю, что тебе было не сладко, получать тумаки, да подзатыльники, сама понимаю…. Характер мой несносный подводит меня, ведь не хочу с тобой даже ругаться, не то, что бить тебя. Но, как скалку увижу (их вона сколько в кухне) на кажном столе и на стуле катается, так руки сами и тянутся к ним. Обещаю, что больше ни на один женский праздник не буду покупать себе энти скалки проклятущие. Лучше, что-нибудь для тебя куплю, чтоб в деле пригодилось, ну клей к примеру. Если сейчас мы откроем ЧП, по производству подставок и ракушек, клея-то много понадобиться.
     ЕГОР.  Подожди Мария, дай мине отлежаться, да немного подзабыть, что ты миня дубасила, через день, да кажный день. Знаешь, как обида гложет, ну прямо в самом сердце залегла. Даже не могу тебе сказать, смогу я тебя так быстро-то простить или нет. Если б ты была на моём мести, посмотрел бы я тогда, каково тебе было, сладко или как? Чай не мёдом угощала, а самыми, что ни наесть тумаками душу мине уродовала. У меня ж вся душа почернела, от твоей ненасытной любви ко мне.
     МАРИЯ. Прости меня Егорушка, слово даю, больше ты в моих руках ни скалки, ни сковородки не увидишь. Скалку буду  брать в руки только для хозяйственных целей, ну там тесто на пельмешки раскатать, а сковороду, как только картошечки жареной захочется тебе, ты только намекни, тут же исжарю. Да и блинчики ты любишь, опять же без сковородки не обойтись, ты не бойся, я тебя теперь буду заранее предупреждать, как только начну тебя деликатесами потчевать, сразу предупрежу.
    
       Егор облокотился на калитку, вечер был тихим. Кажется, что даже листья перестали шелестеть, ветер где-то спрятался за берёзой. Егор наслаждался тишиной.
 
       МАРИЯ. Ну, что Егорушка задумался? Всё ещё никак не можешь простить меня? Я знаю, что ты добрый, буду ждать, когда сердце твоё забудет все наши размолвки.
      ЕГОР. Ничего себе размолвки! Ну, ты Марья и даёшь, дубасила миня двадцать пять лет, а теперь, как ни в чём не бывало, хочешь, чтоб я тебя простил и всё забыл. А, как  мине-то жить дальше, с такими шрамами, нет, даже не шрамами, а рубцами на душе? Об этом ты подумала, своими куриными мозгами. Вот уж,  правда, говорят, что у баб мозги куриные. Ну, что вцепилась в меня, как будто только вчерась поженились, убери свои щупальцы, да поглубже их в карманы затолкай, мине больно на них смотреть, сразу всё перед глазами выплывает. А ещё хочешь, чтоб я с тобой до бриллиантовой свадьбы дожил.
     МАРИЯ. Дура я окаянная (Мария плачет, вытирая слёзы кончиками платка), прости касатик, прости! Только сейчас поняла, как я была не права, не отталкивай меня от себя. Конечно, я прямо сейчас свои руки или, как ты их обзываешь, щупальцы,  поглубже в фуфайку и спрячу.
   
    Мария прячет руки в карманы фуфайки, стараясь их поглубже затолкать.
 
      ЕГОР. Вот и пакуй их, поглубже с глаз моих долой, надоели они мине за двадцать пять-то лет. У всех бабы, как бабы, а у миня осьминог и где я только тебя встретил? На какой дорожке? Мине б сегодняшний ум, я б оббежал тебя за тридевять земель, как в сказке. Нашлась мне тоже царевна лягушка, та хоть квакала, а ты всю жизню дурным голосом орала на миня. Вот угораздило, ни рожи, ни кожи, наверно от злости, что ни красоты, ни тела нет, и зло на мине срывала. Вот уж хлебнул по полной программе и  кто только эту самую программу в тебя заложил. Я б ему памятник при жизни поставил, в полный рост, только б полголовы снёс самолично, что б значит,  мозгов не осталось, которых похоже там и небыло.
      МАРИЯ. Ну, что ж ты Егорушка родителей моих вспомнил, царствие им небесное!  Они ж в меня всё и заложили, вот я и получилась.
      ЕГОР. Заложили….. не заложили, а похоже наложили, в прямом смысле этого слова. В тебе, как это его там, дерьма, больше, чем самого веса. Пошла с глаз долой, мочи нет, на тебя смотреть, осьминог ненасытный. А к твоим родителям, я схожу на погост низкий поклон отвешаю, за тебя, любимую.                                
     МАРИЯ.  Егорушка, побойся Бога! Что ж ты так о родителях, в чём они виноваты?
     ЕГОР. В том и виноватые, что вообще сообразили тебя и произвели на ентот свет. Лучше б Агрипина  Ивановна раньше сроку разрешилась тобой, я б сейчас не был мучеником на земле.                                                                                                                          
     МАРИЯ. Ой, Егорушка, как же мне больно всё это слышать от тебя.
     ЕГОР.  Тебе слушать больно? Да я за двадцать пять лет совместной жизни пальцем тебя не тронул, зато мои бока и сейчас помнят все скалки и сковородки. Больно ей! А ну, как  я тебя загоню в свою шкуру, как тогда ты себя будешь ощущать? Если я по два, три раза в день на тебе эксперименты буду проводить, раз да через раз дубасить тебя поочерёдно, не скалками, так сковородками.
     МАРИЯ. Я ж Егор не выдержу натиску, с твоей стороны. Я же хрупкая женщина.
     ЕГОР,  Ты то хрупкая! Танк в бронежилете, какая же ты женщина? Женщины, своих мужей лелеют, холят, а ты из миня, мишень по метанию скалок и сковородок сделала. И всегда в десятку попадала, вона башка трещит до сих пор, а ты ведь уже день миня по башке не дубасила, а мозги до сих пор шевелятся. Затихнуть не могуть, думають наверное, зачем укладываться спокойно в черепной коробке, когда не сейчас, так через час, опять голова по швам трещать начнёть. Моим мозгам от тебя покою нету, а про остальные части тела, я вообще молчу, ни рук поднять не могу, ни шагу сделать, всё болить.
      
   Егор отходит от Марьи подальше, она идёт за ним.
 
      МАРИЯ.  Ну, Егорушка, ну куда ты пошёл? Вечер на дворе, айда в дом, мне же страшно одной в хате сидеть, ты же знаешь, что я темноты боюсь. Свет-то погас, а ты в бега подался, я не успела тебе сказать, чтоб ты починил его.
      ЕГОР.  Конечно…. Подашься тут в бега, когда вслед сковорода летит, а  вдогонку ей скалка. Хотел бы я посмотреть, как мелькали б твои пятки. Это тебе свет нужон, а мине он по барабану, в темноте  даже и спокойней находиться рядом с тобой. Лишний раз промажешь, шнайпер недобитый…. вот угораздило вляпаться, всю жизню себе ентого не прощу, что двадцатьпять лет назад, глаз на тебя положил. Лучше б, что другое положил, не мучился бы сейчас так, а то расхлёбывай теперь ошибки молодости.
      МАРИЯ.  Егор, ты,  что это такое говоришь? Забыл, как под окнами целыми вечерами  бродил, как кот мартовский.
      ЕГОР.  Да лучше б я к другой кошке убежал, вас тогда много мяукало. Весной щепка на щепку лезет, а что нам, котам было делать? Вот в темноте-то и не на ту кошку наткнулся, выходит, не на тот чердак залез. А теперь мой чердак страдает, шипко ласково ты со мной обращаешься, врагу не пожелаешь!
     
   Мария встала, выпрямилась, руками подпёрла  бока.
 
      МАРИЯ.  Ах ты, котяра облезлый, не на тот чердак он залез! А сколько я тебя гнала от своих окон, ты это позабыл, да? Выходит двадцать пять лет я зря тебя по башке дубасю, мозгов-то оказывается, в ней совсем нет, видать давно высохли, раз ты всё позабыл. Завтра же иду в сельпо и покупаю новую скалку, не дожидаясь очередного праздника. Устрою тебе праздник души и тела, вот завтра всё и вспомнишь, я тебе предоставлю такую возможность.
      ЕГОР. Ты, что Маша, совсем всю совесть потеряла? Мало ты миня двадцать пять лет молотила и сейчас успокоиться не можешь.
      МАРИЯ. Выходит касатик мало, раз ты свою поганую молодость вспоминаешь.
     
   Егор испугался, съёжился и пожалел, что он вспомнил молодость.
 
      ЕГОР. Ну-ну, давай беги, торопися скорее, покупай на свою головушку безмозглую, а ты не подумала о том, что можешь по ошибке не туда ударить.
      МАРИТЯ. Не горюй, не промажу, за двадцать пять лет-то наловчилась. Ещё в придачу к скалкам пару самых больших сковородок прикуплю.
      ЕГОР. А сковородки-то зачем? Мало скалок, что ли?
      МАРИЯ. Да буду доучивать тебя, как бацну сковородками с обеих сторон по ушам, сразу мозги последние и вытекут, а я их тут же изжарю, говорят, мозг очень  организму полезен. Хоть какой-то, да толк из тебя выйдет, хоть наемся вдоволь твоих тупых мозгов.
      ЕГОР. А вдруг промажешь, да по сердечной мышице ударишь мине, что сразу помирать, что ли придётся? Мало рубцов на сердце, так ещё и по больному…..
      МАРИЯ.  На этот счёт можешь быть спокоен, я  не промахнусь.
      ЕГОР. Совсем вижу, баба сдурела, а как на счёт того, если посадють? Совсем страх потеряла, наверно, пока у магазина-то стояла, чесала языком, весь страх со слюной  и разбрызгала.
      МАРИЯ. Да ты за меня не переживай, отродясь во мне ентого страху-то и не было, в молодости ещё его потеряла, страх-то ентот, пока от таких, как ты отбивалась.
      ЕГОР. Интересно, от кого это ты могла отбиваться, я что-то не замечал очереди из женихов к твоему дому.
      МАРИЯ. Это ты не замечал, светло было, а по темноте-то, ох, сколько было желающих.
  
Мария спохватилось, о чём проболталась, прикрыла рот руками.
 
        ЕГОР. Ну-ка, ну-ка, рассказывай, выкладывай мине прямо здесь и сейчас, из скольких человек к тебе очередь по ночам стояла?  Тоже мне,  Мирлин Мурло нашлась.
       МАРИЯ. Ну, хватит Егор к словам привязываться, ну ляпнула, чтоб тебя позлить маленько, а ты и зацепился, как за колючую проволоку. Как будто ты святой у нас, сам-то себя вспомни, сколько у тебя до меня баб-то было?
     ЕГОР. Не важно, сейчас разговор не обо мне, признавайся, как на духу, это сколько ж до меня в твоей белоснежной постели было соколиков залётных?
     МАРИЯ. Ну, уж и пошутить нельзя, тема закрытая и обсуждению не подлежит, всё я сказала, молчать!!!
      ЕГОР. Ты мине рот не затыкай, а ну,  выкладывай всю  подноготнюю жизню свою, что так бурно кипела до меня.
     
   Мария, уже пожалела о том, что сказала в горячке.
 
   На её счастье к ним подходил Василий, это и было её единственным спасением, уйти от разговора.
  
     ВАСИЛИЙ.  Ну, что голубки, стоите, молодость, что ли вспомнили?
     ЕГОР.   Лучше б Василий  и не вспоминали, похоже, закончилась моя спокойная жизня,  завтра начинается всё сначала.
     ВАСИЛИЙ.  Да вроде только закончилась, ушли то мирно, без шуму. Я, было, обрадовался за тебя, ну думаю, слава Богу, всё наладилось, а ты опять по тому же месту.
     МАРИЯ. Да, Василий, пора опять этому облезлому коту напомнить, как он под моими окнами метки ставил. Говорит, жалеет, что не на тот чердак залез, а сам на чердак-то и не лазил, а больше всё в белоснежную постель нырял.
     ЕГОР.  В глубоком забытье и нырял, разве трезвый мужик с тобой мог вообще двух слов связать. Ты ж у нас шипко молчаливая в девках-то была, зато теперь никак заткнуться не можешь самостоятельно.  Ты ж была такая красавица, ни каких слов не хватит описать твоей красоты, поэтому и отрываешься на мине. Ни ласки в тебе нет, ни сострадания к ближнему. А ты знаешь, что если человек чувствует боль – он живой, а если человек чувствует чужую боль – он человек. Я вот живой, потому и чувствую боль, а ты не чувствуешь моей боли, значит ты – не человек.
     МАРИЯ.  Василий, хоть бы ты ему  подсказал, ну раскаялась я, мог бы уже и простить, и забыть все обиды. Нельзя же вечно жить с обидой на сердце, так ведь инфаркт миокарда можно заработать.                                                                
    
      ЕГОР.  Да после твоих скалок, не только инфаркт миокарда  будет, но и голову напрочь снесёт,  а ты, простить. А сегодня, вот только, что совсем недавно, что я услышал из твоих прекрасных уст? Простить, тут не простить,  тут бежать нужно, куда глаза глядят.
     ВАСИЛИЙ.  Егор, ты б правда уже успокоился, ведь от меня-то ушли вроде мирно. Не успели до калитки дойти и опять одно по тому, лучше б свет починил, дом стоит тёмный.
     МАРИЯ.   Вот-вот,  послушал бы старого человека, а не ерепенился здесь. Надоело уже уговаривать, ишь, почувствовал волю, лучше не  доводи меня до греха, тебе ж лучше будет.                                    
     ЕГОР. С тобой не только до бриллиантовой свадьбы не доживёшь, размечталась….. но и до золотой-то не дотяну. Упаси тебя Боже, если завтра с  утра побежишь в сельпо, собираю монатки и ухожу, куда глаза глядят. А то она извиняться стала, разглядела, наконец-то, за двадцать пять лет мои золотые руки, а то я всё по дому ногами делал. Забыла, кто в доме хозяин? Совсем страх потеряла, лучше б убила, чем так дубасить, да срок себе заработала, я б повеселился на том свете, отвёл бы свою душеньку, а то, ни какого просвету нет.
    
    Василий послушал перебранку Егора и Марии, простившись  пошёл к своему дому.
 
    Егор стоял обиженный на весь белый свет. Ему вспомнилась далёкая молодость и первая любовь. Он от удовольствия даже улыбнулся и сразу же об этом пожалел.
 
      МАРИЯ.   Что, поди, март очередной вспомнил, кот облезлый? Смотри, а то сейчас штакетник выдерну, и скалки не нужно будет, напомню тебе о прелестях жизни. Лыбишься, как Паранька, поди свою зазнобу вспомнил, так вмиг память отшибу, ты меня знаешь.
     ЕГОР. Что уже и улыбнуться не могу, может мине и дышать разрешение у тебя спрашивать?  А ещё прощения просила, что толку тебя прощать, когда ты через пять минут, да что там, через пять, через секунду, все свои планы меняешь, по поводу миня.
     МАРИЯ.  Я тебе не только планы поменяю, но и жизню твою кошачью сверну в бараний рог, достал ты меня своими воспоминаниями. Мало я из-за тебя слёз своих драгоценных пролила, пакость ты такая.
     ЕГОР.  Ну, всё, понесло, двадцать пять лет прошло, уже и любви-то ни какой не осталось, а она всё вспоминает. Пилишь опилки, надоела своими упрёками и как тебя земля-матушка носит?
     МАРИЯ, А ты, что хотел бы меня зарыть побыстрее? Не получится, я ещё тебя десять раз переживу, не дождёшься! Умник, мне выискался, я же не вспоминаю своей молодости.
     ЕГОР.  А тебе вроде, как и вспомнить-то нечего, я один дурак на тебя клюнул, по пьянке, а теперь выяснилось, что и не один, а ты и рада, быстрее в загс меня затащила.
     МАРИЯ. Шибко ты Егорушка мне люб был, вот я и затащила тебя в загс, что уж об этом теперь говорить, лет-то, сколько прожили, детей нарожали.
     ЕГОР. Вот только дети и греют мою несчастную душеньку, только о них и вспоминаю с любовью. Но запомни, то, что я сегодня узнал, житья мине спокойного теперь не будет на этом свете.
     МАРИЯ. Да, хватит Егор, вспомнил, я ж тебя силком к себе не тянула, сам бегал, а теперь всё на меня валишь.
     ЕГОР. Вот и бегал, что веру в  вас баб потерял, думал, побегаю-побегаю, да убегу, а не тут-то было, заарканила. Вцепилась в миня своими щупальцами, будь они не ладны, была б моя воля, сейчас бы прям их тебе поотрубал, по самые лопатки.
     МАРИЯ. Много вас таких рубак, смотри, как бы я тебе кое,  что не отрубила, уснёшь, все висячие места поотрубаю, вот и посмотрим, кто кого быстрее упакует.                     
     ЕГОР.  Ты просто исчадие ада, это ж надо, родного мужика упаковать готова. Другие бабы к мужьям с лаской, а с тобой пообщаешься на ночь, и до утра не заснёшь. Запугала до смерти, домой идти боязно, а вдруг и правда поотрубаешь, с тебя станет, что сопишь, из ноздрей пар валит, от злости скоро взлетишь. Смотри, я ловить-то не буду, как улетишь, так и прилетишь, только на что приземляться будешь?  Я ведь соломки-то не подстелю, вот и прочувствуешь всем организмом, каково оно бывает.                        
     МАРИЯ.  От тебя дождешься, хватит балагурить, пошли в дом, надоели мне уже эти перебранки, всё одно тебе хоть говори, хоть пугай тебя, стоишь на своём. Как был с молоду упрямый, так и остался, бери меня под руку, поведу тебя в хоромы, спать пора. Свет завтра сделаешь, сегодня отдыхать пора, устала я шипко.
    ЕГОР. Накормить не забудь, а потом и спасть можно ложиться…....
 
   
 2009 г.                       
                                                 ***
 
 
 
Проза: 

Новые комментарии

Медиа

Последние публикации