КУРИЦА С ОТРУБЛЕННОЙ ГОЛОВОЙ.
«Не убий»
/Библия/.
Африка! О, Африка, под знойно палящим Солнцем! Ты взираешь на весь Мир глазами бесстрастного изваяния человеко-льва!
О, Чёрная Африка! Ты возлежишь Сфинксом в Гизе у Седьмого Чуда Света. Ты покоишься у величайших творений величайшей Цивилизации!
О, Сфинкс! Тебя создал великий, свободный, мудрый народ. Тебя бережёт Время. Тебя бережёт сам Бог! Тебя не смогли уничтожить даже пушки завоевателей. Ты бережёшь великие Дела и Чаяния великого Народа. Ты, бережёшь пирамиды великого Хеопса, гениального Хефрена, выдающегося Микерина вот уже четвёртое тысячелетие.
О, Безмолвный Сфинкс! Твой мудрый, всё видящий Взгляд из далёкой, но светлой тьмы тысячелетий, устремлён в мрачное-сегодня. Твой Взгляд говорит, это слышу я отчётливо, а Вы, слышите?:
– Люди! Опомнитесь!... Живите в мире и согласии! Любите друг друга!
Но никто не слышит великого Сфинкса, потому что не слушает. Не хочет слушать. И поэтому в глазах Сфинкса полное разочарование; полное недоумение; полное безразличие. Мы не слушаем Мудрого Сфинкса – он ведь каменный. У него нет возможности говорить. Но ведь Сфинкс говорит глазами! Я-то его слышу. Почему кроме меня, его никто не слышит? Люди! Послушайте великого Молчальника. Он говорит языком великих Египтян. А может быть и языком самого Бога. Творца нашего, нашего Отца Сына Святаго Духа. Неужели Вы ничего не слышите? Прислушайтесь. Вот его голос. Он прост, доходчив. Голос Сфинкса понятен сразу всем. Он не требует переводчика. Слышите?... Нет? Обидно…Мы не достойны внимания Мудро-Великого Сфинкса, поэтому и не слышим. А жаль… Очень жаль…
Но, он всё видит, он всё запоминает. Он послан Богом. Создали Сфинкса египтяне, но по велению Бога. Все, вот уже три с лишним тысячелетия думают, что Мудрейший из Мудрейших, охраняя покой великих фараонов, охраняет и их богатства…Какое заблуждение. Великие фараоны знали, что богатства ничего не стоят…Золото, драгоценности. Всё это земная мишура… Стоят только:
Любовь, Доброта, Праведность, Ум, Честь, Достоинство, Талант, Знание, Труд, Порядочность, Справедливость, Культура, Искусство.
Всё остальное ничегошеньки не стоит. Старый Сфинкс устал. Он очень устал. Раньше он стоял и возвещал всему миру свои истины. Но понял, что его никто не слушает, и устав от бесплодных попыток, он прилёг. И лежит молча. Вот уже – да-да-да! Три тысячелетия. Ровно три. Как трудно говорить, не уставая, если тебя никто не слушает. Даже каменный Сфинкс устал. Устал глаголить Истины Божьи. А всего-то их десять. Десять! Так мало. Но какие Истины?! Истины-Истинные. Но мы, люди, так глупы, так самонадеянны, не понимаем Истин-
-Истинных. Не понимаем! Или не хотим понять. Но ведь это же глупо! Это невозможно понять. Почему не понимаем? Ведь многие образованны, вроде бы умны, вроде бы всё понимаем, но почему же живём не по Заповедям божьим? Почему?
Но от количества «почему» ничего не изменится. Господи! Так вразуми же нас, грешных! Почему ты нас не вразумляешь? Почему? Вроде бы давно пора. Или уже поздно? Может быть закат нашей несправедливой цивилизации тобой уже предрешён? Может быть завтра ты уже… Подумать страшно! Неужели всем нам конец? Неужели ты всех нас, ничтожнейших рабов твоих, неразумных и недодумчивых… Нет! Язык не поворачивается. Пощади! Дай нам ещё немного времени! Мы исправимся. Мы не будем такими. Пощади! Пощади! Пощади! Прости! Прости! Прости!
Голос с неба:
– Люди! Живите. Любите друг – друга. Даю вам ещё ...
– Господи! Сколько ещё? Мы не расслышали. Сколько ещё ты дал нам времени исправиться? Скажи, Господи! Ничего не слышим! Повтори. Повтори. Повтори…
– Это я с Вами говорю – Сфинкс, что из Гизы. Богу Вы не интересны. Бог мне поручил Вам сказать. В последний раз говорю. Слушайте и Вы обрящете Разум. Кто не услышит меня, тот пусть пеняет на самого себя. Слушайте. Слушайте. Слушайте…Люди! Будьте Людьми!...Люди! Будьте Людьми!...Люди! Будьте Людьми...Люди! Будьте Лю…
Сфинкс! Сфинкс! Каменный Сфинкс. Тело у тебя льва! Но голова-то Че-ло-ве-ка. Как ты не понимаешь своей каменной башкой, что мы всего лишь человечки. Маленькие, ничтожные человечки. Глупые-преглупые. Моя-твоя не понимай. Моя-твоя не слышит. Ты хоть оборись! Мы не слышим тебя, Сфинкс! Да нам тебя и не понять. У нас не хватает ума. Да что там говорить? Ты всё видишь и понимаешь сам, Мудрый Сфинкс. Так не мешай нам жить по-нашему НедоРазумЛению. Ведь мы не имеем разума! Мы имеем только амбиции! Мы иначе не можем. Ведь мозгов у нас, как у курицы, тем более с отрубленной головой. Молчи, как молчал тысячелетия…
И Сфинкс молчит. Лежит, притомившись и молчит. Три тысячи лет
молчит. Молчит с усмешкой. Молчит в величайшем недоумении. В молчаливом взгляде Сфинкса только тайны. Взгляд Сфинкса больше не выдаёт тайн. Он безмолвствует тысячелетиями, тысячелетиями, тысячелетиями…
В глубине Африки, наполовину оцивилизованной, в мало доступных джунглях Нила племенем какуа с давних времён применяется абсолютно точный детектор лжи. Спрашивают судьи, у предполагаемого убийцы.
– Убивал?
– Нет, не убивал.
Тогда приглашаются одиннадцать человек, в которых судьи не сомневаются. Вбивают колышек в центре любой поляны. Привязывают к колышку верёвку, примерно метров пять, шесть. Очерчивают по концу верёвки круг. Ставят чуть далее черты двенадцать первых попавшихся под руку камней, как цифры на циферблате. Сажают одиннадцать хороших людей и одного предполагаемого убийцу за камнями. К концу верёвки привязывают курицу. Любую. Отрубают курице голову. Голова курицы падает рядом с ямкой, специально вырытой для головы, хотя должна была падать в ямку. Голова курицы беспомощно моргает глазами до тех пор, пока её тело носится с бешеной скоростью по кругу, пытаясь дотянуться до камней. Клюв то раскрывается, то со щёлканьем трещотки начинает беспорядочно схлопываться. Как только бездыханное тело с остановившимся фонтаном крови перестаёт бегать и падает у камня, глаза курицы перестают лихорадочно моргать, а клюв застывает и остаётся открытым, как бы вопрошая: «За что?» – Голова курицы скатывается в приготовленное углубление. Она скатывается сама. Никто её не толкает.
Ноги только что бегали с телом по кругу. Из горла бил чудовищный фонтан крови! Фонтан дымящейся, алой крови извергался бесконечным потоком. Казалось, что столько крови в курице быть не может. Откуда же у курицы появляется лишняя кровь? Кто снабжает курицу с отрубленной головой свежей, клокочущей, кипящей, дымящейся кровью? Но, курица с отрубленной головой начинает бегать по кругу быстрее и быстрее. Она помогает себе крыльями. Резкий, схлопывающийся звук крыльев всполошил полицейских собак, они с остервенением пытаются вырваться и поймать курицу с отрубленной головой. У собак появилась пена изо рта. Они грызут ремни привязи зубами, пытаясь освободиться. В ярости они поднимают морды вверх и ревут, как самолётные двигатели на взлётном форсаже. Курица с фонтанирующим кровью горлом торопится как можно больше пробежать кругов, как будто хочет что-то узнать в свой последний, трагический миг какую-то информацию. Зачем ей эта информация? Ведь это её последний миг!
По центру курица не бегает. Курицу с отрубленной головой интересуют только камни. Бегом это назвать нельзя. Скорее она катится вдоль камней по кругу пыльным, взъерошенным комом перьев на ногах без головы, натягивая верёвку. Её судорожные движения ног хаотичны, но бешены по темпу. Она перьевой, шаровой молнией проносится по кругу. Крылья хлопают так оглушительно, что на собак это действует сильнейшим раздражителем. Они сходят с ума от ярости и бешенства. Глаза их налились кровью. Кажется, что эта кровь не их собственная, – это кровь курицы с отрубленной головой. Кажется, что собаки уже налакались этой куриной крови и теперь эта кровь у них просвечивается в их очумевших от ярости обезумевших глазах.
Туловище курицы успевает пробежать всего несколько кругов, но каких кругов? Предсмертных! Предполагаемый преступник с ужасом смотрит на этот окровавленный сгусток перьев, на прилипшую к нему пыль и грязь, и на бешеное, отчаянное, последнее предсмертное усилие курицы с отрубленной головой успеть пробежать как можно больше кругов. Туловище курицы бегает вроде бы хаотично, не только в одном направлении. Оно мечется в разных направлениях, но только по периметру круга у камней. Почему туловище курицы не бегает поперёк круга? Что, или кто её направляет бегать только вдоль камней? Очи отрубленной головы курицы перестают недоумённо моргать только тогда, когда туловище останавливает свой кровавый бег. Навсегда закрывшись, очи как бы спрашивали в последний раз:
За что, люди вы-то добрые?
За что люди вы хворобрые?
За что, люди вы-то славные?
За что, люди вы-то главные?
В чём вина моя невинная?
В чём вина моя старинная?
В чём вина моя-то страшная?
В чём вина моя вчерашняя?
В чём вина моя-то грешная?
В чём вина моя-то вешняя?
В чём вина моя болешная?
В чём вина моя сердешная?
В чём судьба моя-то бедная?
В чём судьба моя-то вредная?
Так вот враз и закатилася?
Пыльно с кровью прокатилася?
В чем судьба моя-то страшная?
В чём судьба моя вчерашняя?
В чем стопы мои харчовые?
В чём мозги мои суповые?
В чём крыла мои перовые?
В чём бока мои пуховые?
Так уж сильно провинилися.
Кровью алой прослезилися.
Что вам люди насудачили?
Чем вас люди озадачили?
Чем глаза мои незрячие?
Ноженьки мои бродячие?
Моя долюшка равнинная.
Грудка белая невинная.
В чем душа моя пупковая?
В чём же шеюшка гладковая?
Провинились, и проштрафились?
Прокатились, и прокапались?
Кровью алой-алой вспененной.
Кровью тёплой-тёплой вененной.
Аль вам мало кровки давишной?
Аль вам нужно кровки нынешной?
Как страшна дань крововленная!
Как страшна смерть убиенная!
За что участь неизменная?
За что смерть кровововленная?
Не исправить участь тленную.
Не забыть смерть убиенную.
Как вы будете родимые?
Как вы будете любимые?
Грех сей свой слезой замаливать?
Грех людской молвой замалчивать?...
Бог простит вас недовидевших.
Пожурит лишь недослышавших.
Он глаза вам недовидевшим,
Поцелует недослышавшим!
Будет в людях святость, праведность,
А в поступках честь и правильность!
Сам Господь всех недодумчивых,
Образумит недоумчивых!
Курица делает последнее, отчаянное усилие на своём кровавом выдохе, и замертво падает у камня, где сидит убийца…Последний, кровавоплещущий горловой фонтан мёртвой курицы обрызгивает камень предполагаемого убийцы. Судьи говорят:
– Вы убийца.
– Нет, я не убивал! Повторите опыт с другой курицей – это случайное совпадение.
Ловят другую курицу, привязывают на конце верёвки. Преступник просит сменить место, – ему позволяют. Он сам выбирает новое место. Отрубают курице голову. Курица без головы бегает несколько кругов, наконец, падает замертво у нового камня, где сидит предполагаемый преступник. Смена места не помогла. Подозреваемый преступник возмущён:
– Почему можно верить курице, у которой даже и головы-то нет, и она ничего не видит, а ему не верят?
Он требует новой экспертизы. Он требует, чтобы все участники поменялись местами хаотично. Все пересаживаются. Новая курица показывает на убийцу с точностью до сантиметров – точно у камня. Притом предсмертный, кровохаркающий выдох курицы всегда попадает на камень у ног подозреваемого. Преступник упорствует. Меняет расположение камней и участников. Рубят головы ещё нескольким курицам. Преступник поменял уже все 12 мест. Все камни окровавлены невинно убиенно-казнёнными курицами во благо нашего людского правосудия. Но причём тут несчастно-убиенные куры? Они то за что до срока, отведённого нашим создателем, страдают так жестоко и несправедливо?
Круг по периметру окроплён кровью дюжины птиц. В воздухе стоит сладковатый запах свежей, парящейся крови. Запах висит топором возмездия! Когда же топор возмездия опустится? Запах дурманит головы, от этого запаха начинает подташнивать. Результат этого жестокого эксперимента всегда один и тот же. Предполагаемый преступник видит бессмысленность его упорствования. Он удивлён и крайне, предельно подавлен. Когда он убивал было так темно, что его никто видеть не мог. Место было очень глухое в лесу. Свидетелей не могло быть. Преступник так потрясён горой окровавленных мёртвых куриц без голов, что он не в состоянии сопротивляться. Он в жестоком, безжалостном, как кинжал убийцы трансе. Как курицы могли знать, что он убийца? В полуобморочном состоянии преступник еле шепчет:
– Я не хотел… Я не хотел… Я не хотел…
От перевозбуждения убийца падает в обморок. Он теряет сознание. Когда преступник приходит в себя, то его взгляд стал безучастный, бессмысленный, безразличный, тихо обречённо-безумный. Он медленно, падая и спотыкаясь, бредёт в сторону леса. Ему не мешают. За ним идут с собаками. К тому же у убийцы на руках наручники, ноги его скованы короткой цепью. Он в ошеломляющем трансе. Трансе, который взял убийцу за горло и повёл на могилу невинной, убиенной им жертвы. Никого не замечая, звеня цепями, как привидение, приходит преступник в до боли в висках знакомую, колющую не в бровь, а в глаз глушь леса. Падает на свеженасыпанную им самим же могилу невинно-убиенной и начинает с жуткими, разрывающими душу завываниями разрывать землю руками, обливаясь горючими, как казалось, прожигающими насквозь щёки слезами.
Вскоре труп убитой им молодой жертвы у него в объятиях. Он безумолчно молит его простить, целует труп с головы до ног. Слёзы душат убийцу. Ком в горле встаёт непроходимой пробкой. Труп невинно-убиенной безмолвствует. Окружающие тоже. Собаки затихли, хотя с лаем рвались из рук всё время. Они, прижавшись к земле, попятились и заскулили, поражённые увиденным. Собачий инстинкт говорил, что лучше уйти, убежать, уползти от этой страшной драмы куда глаза глядят! Убийца не выдерживает нахлынувших эмоций. Глаза его стали чёрными от напряжения. Они стали вылезать из глазниц! Ещё секунду и они вылезут лопнув, как лопается пережарившийся каштан на сковородке, с треском выстрела переломанного сухого сучка! Убийца падает на спину, безумно-широко раскрыв глаза. Глаза были огромные, выпученные, налившиеся чёрным Возмездием свыше. Глаза не давали окружающим возможность отвести от них взгляды! Грудь его в последний раз высоко вздыбилась и со стоном опустилась, как опускается взбулькнувшая квашня теста. Грудь больше не поднималась. Грудь тоже поняла – это заслуженная божья кара в виде полного паралича.
Руки убийцы раскинулись широко и обречённо, словно каялись. Ка-я-лись! Ведь это они совершили этот смертно-смертный грех! Они виноваты! Ви-но-ва-ты! Так непоправимо виноваты! Так поздно-раскаянно виноваты! Так может их ещё простят?... Но руки, как и грудь, сами поняли всё! Они всё осознали! Руки и грудь не просят пощады!...И не может быть пощады! Вокруг только безмолвие и тишина.
Как страшна-жуть могилушка разверзенная.
Как мертва-бледна жертвушка растерзанная.
Ива сникла к могилушке разверзенной.
Вместе с травушкой алой тоже жертвенной.
Только слышится плачь-стон бедных родственников:
«Как земля носит? Гляньте! Ведь урод! Вот каков!»
Льются слёзы ручьём у окружающих.
Комом душит месть в горле близких страждущих.
Начался листопад ах, ивы-плакальщицы,
На краю ох,сырой могилы-стонульщицы.
Как млада, чиста жертва ай, безвинница,
Как светла ликом юным ой, как у агнца.
Только уже не шелестит трава после недавно прошедшего дождя у сырой могилы, так несправедливо-злодейски умерщвлено-замученной младой жертвы!...Падают. Падают. Падают капли на ладони убийцы, но ладони уже начали остывать. Прощенья ладони не получили. Их никто не смог простить; ни последние бриллианты-капли с влажно-сверкающего листа; ни сам лист зелёный бархат; ни шёлково-изумрудная притихшая трава; ни девственно-невинные облака-кучки, медленно проплывающие в лазурно-сияющем небе-бездоннике; ни примолкнувшие пташки-пичушки. Никто не простил. Никто. Даже звонкое эхо-попугай не простило; даже затихший дятел-стукомётчик не простил; даже лёгкий ветерок-вертун не простил и в ужасе полетел прочь не простив, не простив, не простив…Никто, никто, никто не простил.
Изо рта мёртвого убийцы показалась белая пена. Пузыри вздувались и лопались, совсем как мыльные. Но лопались со зловещим шипеньем, как будто они состояли из яда скорпиона. Нет, ползучей змеи гадюки, нет, кобры, нет, из смертельного яда всех сразу. Наверное, от этого пенного, смрадно-лопающегося шипящего яда в пузырях убийца и умер. Он умер от своего же яда, переполнявшего всю его преступно-грешную сущность. По его телу прошла последняя предсмертная конвульсия. Конвульсия мелкой дрожью сотрясала гнусно-падальную мерзость убийцы с головы до ног! Конвульсия стала судорожно дёргать пальцами, они, как живые, стали хватать воздух. Но ветер-вертун-умница не дал убийце даже воздуха. Пальцы хватали пустоту-ничто. Пальцы были кроваво виноваты. Их ветерок-вертун-летун-умница простить не мог…
Конвульсия вершила правосудие – она умела это делать! Она была в этом профессиональным палачом. Она была как всегда безжалостно-эгоистична. Она была неумолимо-беспощадна! Она знала свою миссию на зубок! Она никогда не уходит с пустыми руками, – она уходит всегда с добычей в зубах! Она зубы никогда не разжимает! Хватка её железная, как капкан на волка, нет на медведя, нет на слона!... Зубы её из закалённой стали! Её зубы никогда не отпускают свою жертву. Она сейчас само Правосудие. Ей мольба о прощении не слышна! Конвульсия не имеет ушей. Вскоре она закончила свой жестокий, но справедливый Суд! Она затихла…Ветерок больше не шелестел листьями, капли перестали падать с листьев, листья перестали падать с деревьев. Воцарилось полное безмолвие…
Убийца затих. Пена еще долго продолжала выделяться большими, мутными пузырями, но их цвет изменился. Цвет пузырей стал алым. Но грудь преступника уже давно не поднималась. Цвет глаз тоже изменился. Глаза стали голубыми – это удивляло. При жизни у убийцы глаза были карие. В его широко открытых глазах появилось облегчение и покой. Взгляд выражал спокойную, умиротворённую, еле заметную призрачную, потустороннюю улыбку-сновиденье. Видимо конвульсия, выполнив свой долг добросовестно, удалилась. Правосудие только что разжало свои смертоносные зубы-капканы. Взгляд жертвы Правосудия был устремлён на небо – туда, куда отправилась его грешная душа. Взгляд хотел соединиться с ней. Он пытался всеми силами вырваться и полететь за душой, но взгляду это не удавалось…Взгляд с неуловимой иронией и с лёгкой усмешкой, продолжал наблюдать за удаляющейся своей душой-грешницей. Присутствующие не смогли оторвать своего живого взгляда от взгляда мёртвого преступника.
В оцепенении прошло неопределённо много времени. Никто не смог пошевелиться. Собаки уже давным-давно вырвались и со скулящим визгом-стоном скрылись. Все в невыразимом ужасе-кошмаре смотрели на взгляд убийцы... Напрасно смотрели. Взгляд неожиданно, словно ожив, заморгал лихорадочно. Он поздно, но осознал, что и он был виновен в кровавой драме! Взгляд сожалел о содеянном. Он мучился от злодеяния! Он хотел попросить прощения, но не-смог-не-успел. Взгляд померк. Затем застыл с безысходным, щемящим душу выражением. Он был устремлён в Бесконечность. Из глаз потекли ручьём слёзы. Слёзы были кристально чисты. Наверное, глаза всё же были прощены. Глаза всё видели, но помешать злодеянию, по-видимому, не смогли. Через несколько минут слёзы прекратились. Взгляд давно мёртвого убийцы принял выражение полного безразличия и безучастности.
Затем взгляд неожиданно резко, словно случилось чудо и его действительно простили, – ожил, дернулся и с быстротой падающей гильотины-молнии прикрылся веками. От неожиданности и, наверное, от нервного напряжения в глазах окружающих блеснул ослепительный свет-темнота. Некоторые женщины упали в обморок. Несколько, многое видевшие полицейских упали назад на мокрую от дождя землю, не отрывая взгляда от закрытых глаз трупа убийцы. Остальные из присутствующих не смогли упасть, так как были в оцепенении.
Первыми пришли в себя врачи. Они стали оказывать медицинскую помощь. Многие из присутствующих получили трудно излечимый психологический шок. Одну слабонервную женщину спасти не удалось – она скончалась от разрыва сердца.
P. S.
Это сочинение Вы можете прослушать в авторском исполнении на ИЗБА-ЧИТАЛЬНЯ
Комментарии