Жалость

Будущая жена Петра Спиридонова Ирина была женщиной чрезвычайно привлекательной. Легкая поволока серых улыбчивых глаз, чувственные губы и восхитительная походка как-то сразу завладели воображением Спиридонова, и он понял, что влюбился с первого взгляда. Петр умел ухаживать, он знал много красивых слов. Ему удалось убедить Ирину, что лучшего мужа, чем он сам, ей вряд ли удастся найти.

 В первый год их совместной жизни он был предупредителен, ласков и открыт душой. Спиридонов любил. И его любовь очаровывала женщину. Ирина прощала Спиридонову его непрактичность, его однокомнатную квартиру и его непрестижную работу в научно-исследовательском институте. И это, несомненно, являлось великой жертвой с ее стороны. Ведь она мечтала о жизни красивой и обеспеченной, и верила, что ее супруг, несомненно, в скором времени совершит некое гениальное открытие и тогда материальная сторона их семейной жизни существенно улучшится. Но прежде чем было суждено осуществиться великому открытию, случилось непредвиденное.

По истечении года супружества чувства Спиридонова совершенно остыли. Любовь ушла. Ушла безвозвратно, словно влага сквозь песок. Петр вновь погрузился в свои собственные ощущения. Победила природа. Спиридонов относился к типу философов-созерцателей, и, в сущности, чувствовал себя более комфортно, находясь «в самом себе», нежели «в другом человеке». Ирина все поняла, и это открытие стало для нее сильнейшим потрясением. Жена, будучи женщиной самолюбивой и умной, не смогла простить мужу такого к себе отношения.

Развелись они быстро, без взаимных оскорблений. Это случилось осенью, в начале октября. Ирина вернулась к родителям. Уходя, жена бросила мужу на прощанье: «Мне жаль, что я поверила в твою любовь, и что я зря провела с тобой время. Тебе так просто это не пройдет». В тот момент Спиридонов вспомнил, как однажды его знакомый обронил в разговоре: «У твоей жены «тяжелый» глаз». Вспомнил и сильно смутился. Целую неделю он размышлял о последствиях такой угрозы. Но за обыденными делами и заботами он как-то постепенно забыл о словах женщины. Позже он узнал, что Ирина познакомилась с одним преуспевающим бизнесменом, и что их отношения, возможно, в скором времени завершатся браком. Мысленно пожелав счастья своей бывшей супруге, Спиридонов окончательно отстранился от этого, канувшего в прошлое, отрезка своей жизни.

Теперь для полноты картины, следует обратить более пристальное внимание на личность Спиридонова. Петр был человеком тонкой психической структуры. Проще говоря, ему была свойственна крайняя впечатлительность. Рожденная когда-то в детских снах, эта впечатлительность с возрастом значительно развилась и стала напоминать флюгер, колеблемый даже едва уловимыми порывами ветра. Даже невзначай брошенное слово могло вдруг внести заметный сумбур в настроение Спиридонова. А иной резкий разговор погружал его душу в настоящий транс. Петр отчаянно переживал, когда подводил хорошего человека. Он тонко чувствовал людей, всегда находил верное слово, чтобы успокоить и поддержать расстроенного человека. Обладая душой поэта и философа, Спиридонов много читал, пробовал свои силы в поэзии и прозе, размышлял о жизни и смерти. Пробовал играть на флейте, и даже достиг в этом деле некоторых успехов. В малом явлении он мог разглядеть глубокий смысл. Ему снились удивительные сны, которые он переносил на бумагу, пытаясь уловить скрытую в них тайну. Порой воображение уносило его далеко от реальности бытия. Он сторонился шумных компаний, но мог вполне сносно поддержать умную беседу в кругу коллег или знакомых. Однозначного отношения к Спиридонову со стороны окружающих его людей не было…

Почти год минул со времени развода с Ириной. Стоял погожий сентябрь. Облетевшая листва густо устилала землю. Было тепло, почти жарко, как в июне. Бабье лето радовало душу. В эти дни предчувствие чего-то необыкновенного посетило Спиридонова. «Что-то случится, что-то случится» - стучало сердце. «Да, да, непременно, случится что-то хорошее и радостное» - подсказывал своему сердцу Спиридонов. Он верил своей интуиции, и приподнятое настроение вот уже несколько дней не покидало его. В пятницу, утром, Петр вышел из своей квартиры в отличном настроении и отправился на работу, предвкушая близкие выходные дни. Он собирался перечитать Сартра и сходить в филармонию на концерт джазовой музыки. Но день, вдруг, не заладился с самого начала. В трех шагах от подъезда из земли торчал конец арматуры. Торчал давно. Спиридонов свыкся с ним как с неким незыблемо-постоянным явлением природы, и ни когда до сего момента не спотыкался. Теперь же он упал со всего маху, словно впервые шел по этому маршруту. При падении Петр ушиб колено, порвал брюки и оцарапал руку. Стало больно и обидно. Пришлось вернуться домой. Пока Спиридонов приводил себя в порядок, пока смазывал йодом ранки, в голове у него что-то щелкнуло. Мысли раскатились в разные стороны, как горох по столу. Во рту пересохло, и туман наполнил голову. С улицы, в открытое окно донеслась чья-то ругань. Высокий визгливый женский голос стремился к небу, низкий густой мужской бас рокотал как бульдозер. Петру стало нехорошо. Какие–то фиолетовые пятна на мгновение заслонили все пространство перед ним. Захотелось залезть с головой под одеяло, и никуда не выходить из дому. Медленно потянулось время. Но все это непонятное состояние длилось недолго. Когда Спиридонов вновь вышел из подъезда и посмотрел на часы, то понял, что пробыл в квартире не более пятнадцати минут. Но настроение стало совсем иным. Нужный автобус подошел сразу. В салоне Спиридонов почувствовал на себе чей-то взгляд, от которого сделалось неуютно. Взгляд принадлежал мужчине лет сорока пяти. На его небритом лице блуждала ядовитая ухмылка. Нечесаные грязные волосы топорщились в разные стороны. Глаза, затянутые мутью, показались Спиридонову похожими на две помойные ямы. «Он пьян, и ему все равно на кого смотреть. И мне нет никакого дела до этого человека» - подумал Спиридонов. Он отвернулся, перестал смотреть на мужчину. Но скверное чувство не оставляло. Спиридонов опять посмотрел в конец салона. Тот человек продолжал все так же настойчиво его рассматривать. Петру показалось, что он проваливается в глаза-ямы. Даже дрожь возникла в ногах. Но вот мужчина стал протискиваться к выходу. Он толкал пассажиров и огрызался на их замечания. Проходя мимо Петра, он задержался. Спиридонов почувствовал на себе его нечистое, скверное дыхание. Мужчина стал наваливаться на него всем своим грузным, угловатым телом. Глаза-ямы сверлили. «Действительно, он пьян» - опять подумал Петр. Он постарался как можно дальше отодвинуться от недоброжелателя, совсем не хотелось конфликта. Но тут мужчина отчетливо произнес:

- Все парень, ты спекся. 

Голос у мужчины был низкий, хриплый, словно лающий. Холодный пот обдал Спиридонова. Он растерянно огляделся по сторонам, ища поддержки и сочувствия со стороны других пассажиров. Но те словно бы и не замечали ни чего особенного в происходящем.

 - Что вам надо, что вы людей беспокоите, - быстро сказал Петр, стараясь не смотреть в глаза-ямы. Он жаждал сейчас одного, чтобы как можно быстрее этот мерзкий человек покинул автобус.

- Я, может быть, тоскую, - вновь зазвучал лающий голос, - я душой маюсь, мне охота, чтобы меня пожалели. – Мужчина вдруг ухватил Спиридонова за левую руку, как раз в том месте, где была свежая царапина от недавнего падения. Петр поморщился от резкой боли и инстинктивно оттолкнул от себя хама. Тот не обиделся, не оскорбился, лишь усмехнулся снисходительно. – А ты спекся, будь спокоен, - еще раз повторил он. В это время автобус остановился, мужчина вышел на остановке и растворился в водовороте улицы.

В институте Спиридонов битый час листал новую проектную документацию, силясь понять, хоть что ни будь. Однако вся информация шла куда-то мимо его сознания. Работать не хотелось. Утренние происшествия совсем выбили его из колеи. Ближе к обеду у Петра состоялся неприятный разговор с заместителем директора по поводу его проектного отчета. Было крайне обидно выслушивать резкие замечания руководителя, тем более что Спиридонов трудился над этим проектом, не покладая рук последние три месяца. И то, что он не учел в отчете некоторые моменты, теперь друг стало выглядеть как провал всего проекта. В столовой Петр столкнулся с Еленой Николаевной Кравцовой, старейшим работником института. Она проработала в учреждении более тридцати лет и знала все обо всех. Любая самая свежая информация какими-то таинственными путями попадала к ней еще задолго до того, как успевала растечься по кабинетам института. Поэтому не было ничего удивительного в том, что Елена Николаевна принялась с ходу успокаивать Спиридонова.

 - Да не расстраивайся ты так! - шелестел ее тихий грудной голос. – Будь выше предрассудков. Пожалей свои нервы. Все образуется.

 «Да, да, все образуется» - отдавалось в голове Спиридонова. Он отрешенно смотрел на Кравцову. Молчал. Чувствовал, как голова наливается свинцовой тяжестью. С работы Петр ушел на полчаса раньше, сославшись на головную боль. Голова действительно болела. Он не стал ждать маршрутное такси, а пошел пешком. Решил развеяться. На улице стояла удушливая жара. Шедшие навстречу люди представлялись Спиридонову какими-то фантомами, невесть как родившимися из разгоряченного воздуха. Хотелось пить. Он свернул к киоску и купил бутылку минеральной воды. Прикрыв глаза, стал пить. Неясная тревога с каждым глотком все настойчивее вплывала в сознание. Собственная жизнь вдруг показалась Петру ничтожной, бессмысленной и тусклой. Ему стало жаль себя. Различные голоса зазвучали в нем. «Зачем живу, делаю что-то, к чему все это» - бесцветно и вяло говорил один голос. «Хоть бы умереть что ли» - зло и решительно вторил ему другой голос. «Зачем же умирать, еще так много следует совершить» - вкрадчиво нашептывал третий голос. Нехорошее предчувствие окончательно завладело Спиридоновым. Повинуясь неосознанному желанию, он сошел с тротуара и свернул в какой-то переулок. Двор, в который попал Спиридонов, образовывали три кирпичных двухэтажных дома старой постройки. Между домами располагались детская площадка и маленькое футбольное поле. Сейчас они были пусты. Тени от высоких тополей косой стеной падали на землю. Стояла необыкновенная тишина. Казалось, шум улицы не проникал сюда. У самых ног Спиридонова бродили голуби. Три белые птицы. Вдруг у себя за спиной Петр услышал детский плач. Он оглянулся и увидел девочку лет пяти. Семенящими шашками она приближалась к нему. Ее лицо было залито слезами, плечи горестно опущены, а походкой она напоминала подстреленную птицу. Спиридонов мог бы поклясться, что еще за минуту на этом самом месте не было ни какой девочки. Но вид ребенка был столь печален, столь выразительны были ее глаза, что Петр в этот момент ни о чем другом думать не мог. Он уже было собирался спросить девочку об ее несчастье, как, всхлипывая, она неожиданно заговорила сама.

 - Дяденька, дяденька, там щенок! - Рыдая навзрыд, она указывала рукой куда-то назад. Туда, откуда она, должно быть, только что пришла. При этом она развернулась и пошла. Спиридонов невольно последовал за девочкой, хотя совершенно не отдавал себе отчета, зачем это ему нужно. И тут Спиридонов увидел мертвого щенка. Или, вернее, то, что осталось от него. Щенок был раздавлен. Должно быть, здесь совсем недавно проехала машина. На земле еще были свежи следы протектора. Почти все маленькое тельце щенка превратилось в лепешку. Нетронутой осталась только маленькая, почти игрушечная головка и передние лапки. Это было так страшно и так трогательно одновременно. Казалось, что щенок заснул на время, положив головку на лапки. И что жизнь никогда не покидала его. Потому что этого просто не может быть! Ведь такой покой исходил от его милой мордочки! Ожили какие-то смутные воспоминания детства. Спиридонова пронзила жалость. Это было как удар молнии, как взрыв. Да, в его душе что-то взорвалось, что-то очень важное. На мгновение Петр потерял ощущение времени, пространства и самого себя. В груди заныло. В глазах стало темно. Потом темнота рассеялась, и поплыли фиолетовые пятна, как давеча, утром, после неудачного падения. А потом и эти фиолетовые пятна рассеялись. Осталась только тишина и боль в груди. Мертвое животное по-прежнему лежало тут. Спиридонов еще некоторое время смотрел на щенка. Мыслей не было. Мир был затянут одной тупой болью. Потом он пошел домой.

Ночью Спиридонову приснился сон. Отчетливый и жуткий. Будто бы бредет он по заснеженной пустыне. Бредет долго, бесцельно, устало. Над головой повисло бледное солнце. Дует студеный ветер. А вокруг, куда ни ложится взгляд, царит белое безмолвие, словно вселенская зима навечно водворилась в оцепеневший мир. Спиридонову хочется крикнуть, побежать, вырваться из этого оцепенения. И он кричит, бежит куда-то, падает, поднимается и опять бежит. Ему кажется, что вот сейчас, через мгновение исчезнут снега, вновь придет лето, все вокруг покроется зеленью, и жизнь снова станет такой желанной и манящей. Ветер перехватывает дыхание. Но Спиридонов, кажется, этого не чувствует, потому что впереди он вдруг видит какие-то темные, неясные очертания. Что это? Мираж или нечто реальное? Стихает, почти исчезает ветер. Идет снег. Сквозь косо летящие снежные хлопья Петр силится разглядеть, что же там впереди. И вдруг ему становится страшно. Страх пронизывает его как электрический удар, потому как он отчетливо понимает, что возникшее на его пути препятствие не что иное, как огромная голова раздавленного щенка. Она огромна, как гора. А, быть может, это всего лишь обман зрения? Мордочка щенка выглядит все так же умиротворенно. Его глаза закрыты. Но Спиридонову кажется, что они вот-вот откроются, и он увидит в них нечто такое, чего нельзя вынести, что может полностью изменить его жизнь. Но увидеть это никак нельзя! Этого никак нельзя допустить! И он хочет повернуть назад, чтобы больше не видеть голову щенка, иначе он просто сойдет с ума. Но ноги его словно приросли к земле. Они не слушаются своего хозяина. Петра охватывает отчаяние. Он оглядывается по сторонам в поисках спасения. И тут видит, что рядом с ним стоит женщина. Она одета не по сезону, в летнем платье, в открытых туфлях. Спиридонов не может разглядеть лица женщины - на ней шляпа с широкими полями, и голову она наклонила вперед, будто в поклоне. В руках она держит ветку сирени. Зима словно не задевает женщину, пространство вокруг нее свободно от хлопьев снега. Женщина протягивает Петру ветку сирени. И он, успокоившись от недавнего потрясения, уже собирается с благодарностью принять у нее цветок, как вдруг с ужасом замечает, что это и не сирень вовсе, а маленькое тельце раздавленного щенка. Спиридонов с ужасом смотрит на женщину, она уже без шляпы и лицо ее отрыто. Это Ирина, бывшая его супруга. Она улыбается, что-то говорит Петру. Она все время улыбается. Но он не может разобрать ее слов, они тонут в ветре, который вновь обрел свою прежнюю силу. Отчаяние и страх начинают овладевать Спиридоновым, и когда они достигли своей, казалось бы, наивысшей точки, сон оборвался. Наступило утро. И в миг пробуждения Спиридонов вдруг осознал, что странная, непонятная и враждебная сила безвозвратно вошла в него. Но что это за сила, и какова ее природа – этого он еще не мог понять…

Спустя два дня он ехал в метро. Напротив него сидела пара, мужчина лет тридцати и женщина, моложе его, должно быть, лет на пять. Они о чем-то тихо переговаривались друг с другом, было заметно, что общение поглощало их полностью. Спиридонову бросилось в глаза, что у мужчины отсутствует правый глаз. На месте глазницы угадывался провал, заклеенный пластырем. Мужчина постоянно поворачивал голову к женщине, что–то говорил ей. Но Спиридонов отчетливо видел и понимал, что мужчина хочет скрыть свое уродство от всеобщего обозрения. Спиридонову стало нестерпимо жаль мужчину. Даже сердце заныло…

С этого момента его жизнь сильно изменилась. Так меняется окружающий ландшафт иной местности после землетрясения или наводнения. Объяснить или описать эти изменения представляется весьма затруднительным, так как коснулись они самых глубоких и потаенных сторон души. Если раньше, в своей прежней, спокойной жизни, Спиридонов если и видел нечто достойное сочувствия, то заметных потрясений в нем это не вызывало. Например, столкнувшись на улице с калекой, он на время замирал, что-то щемило у него в груди, мысли сбивались с привычного ритма. Но это ощущение продолжалось недолго, минут пять, не больше. И хотя по натуре Спиридонов был добрым, несколько сентиментальным человеком, такие случаи нисколько его не смущали. Он даже полагал, что проявление естественной жалости, пусть в небольших количествах, весьма полезно для внутренней духовной культуры. Теперь жалость разрослась в нем до неимоверных, каких-то вселенских размеров. Она могла быть вызвана чем угодно. Вид спиленного дерева, сорванного цветка или плачущего ребенка мог обрушить на Спиридонова волны сильнейших душевных переживаний. В какие-нибудь два месяца он изменился неузнаваемо. Похудел, осунулся, его взгляд сделался тусклым и каким-то беспредельно печальным. Петр перестал общаться с людьми, он уволился с работы. Его беспрестанно стала донимать бессонница. Когда же ему все же удавалось уснуть, то жалость к неким смутным образам настигала его в кратких, тревожных снах. Чтобы не сталкиваться с явлениями обыденной повседневной жизни, Спиридонов не стал выходить на улицу, и почти неделю просидел в квартире, зашторив все окна, искренне полагая, что только так он сумеет уберечь себя от проявлений жалости. Но по прошествии этого времени, он ощутил сильнейшее тревожное волнение. Ему вдруг нестерпимо захотелось окунуться в течение жизни, чтобы вновь вариться в раскаленном котле тяжких переживаний. «Это сильнее меня» - решил Спиридонов, и больше уже не противился сумрачной силе, терзавшей его измученную душу. Однажды он остановился на пересечение двух улиц. Рядом возвышался торговый центр, выстроенный год назад на месте старого продуктового магазина. Множество людей проходило мимо Спиридонова, но он, погруженный в собственные мысли, казалось, ни кого не замечал. Но вдруг он услышал детский голос: «Мама, мне дядю жалко. Смотри, какие у него несчастные глаза». Петр вздрогнул и отрешенно подумал: «Это обо мне». Девочка была поразительно похожа на ту, другую девочку, встреченную им около раздавленного щенка. Но все же это был другой ребенок. Женщина укоризненно смотрела на свою дочь «Ну что ты, Машенька, разве так можно. Вдруг дядя обидится». Но Спиридонов вовсе не обиделся. Ссутулившись, он медленно побрел прочь. Придя домой, он нашел среди вещей флейту, которую не брал в руки, наверное, около года и стал играть. Это получилось как-то само собой…

С некоторых пор завсегдатаи торгового центра стали замечать в иные дни около главного входа странного мужчину. Небрежно одетый, в мятых брюках и сильно поношенной куртке, он играл на флейте. Играл вдохновенно, никого и ничего не замечая вокруг. Странные звуки рождала его инструмент. Щемящие и тоскливые, они, казалось, были порождены отчаянным желанием освободиться от некоего тяжкого гнета. И все же эта музыка была прекрасна, в ней чувствовалась загадка, и это манило. Многие люди невольно замедляли шаг, очарованные мелодией, и даже самые черствые из них, абсолютно погруженные в суету своих желаний, не оставались равнодушными. Почти каждый день в течение месяца играл этот человек около торгового цента. Потом он исчез. Больше его никто не видел.