~~Народное средство
Степан мужик в годах, бывалый. Он в жизни много чего повидал, в разные истории попадал, есть что вспомнить. Дома у него в старом немодном чемодане целый личный музей. Что он в нём хранит? Всякие вещицы. Для кого-то они может ценность не представляют, а он шибко их бережёт, любит перебирать их, и вспоминать истории с ними связанные. А имеются здесь: нереализованный ваучер, все продавали, а он сохранил, ещё паспорт с серпом и молотом, вы свой поменяли, а он умудрился и новый получить, и старый себе оставить, ещё тут хранится бирка из роддома с номером его сына. И ещё много чего. А вот и маленький пакетик с каким-то камешком, нет камень не драгоценный, обыкновенный серенький, и даже не блестит. У каждого экспоната своя история, Степан эти истории любит рассказывать, был бы слушатель. А об этом камне говорит он с особой гордостью. А история такая, я вам её с его слов расскажу.
Степан имеет одну большую страсть - баню он любит. Это не диво. Редко какой мужик в деревне к бане равнодушен. У него баня самая обыкновенная: печка, полог, скамейки, да бачки с водой. Но вся суть в том, как её приготовить и как мыться. Первое дело веники. Он их всё лето запасает. Он знает где, когда и какие ветки ломать для веников нужно. Умеет их высушить, чтобы дух их не растерять и целебную силу тоже. Но готовит он не только берёзовые веники. У него ещё имеется куча разных веничков, подвеничков и метёлок. Связаны они из разных трав: зверобой, мята, ромашка и прочее. Веники на всякий вкус и на всякий случай. Мыло, опять же, не всякое годится. Когда Степан мыло покупает, долго его в руках вертит, нюхает. У него всегда несколько сортов мыла имеется, но любит он новое мыльце начинать. Ещё про запас держит он воск и прополис. Хорошая у него баня. Вот и получается, что редко когда он один моется, всегда к нему кто-нибудь да напросится. А он и не жадует. Да хорошо, если ещё пивцо после парной имеется. Баню топит по субботам. Частенько к нему париться дед Кастрюк напрашивается, он у Стёпки в соседях. Вот всё с бани и началось тогда, два года назад. Перед баней сидели разговоры вели, ждали, когда пар хороший будет. Всё соображали как у Тамарки, Степановой жены, на пиво выцыганить. Степан на бок жаловался:
- Опять боль пошла, испорчена у меня баня будет. По третьему заходу меня донимает боль-то эта. Это у меня камни в почках сидят, они знать о себе дают. В первый раз месяца три назад меня прихватило, я таблетками отделался. Во второй раз, месяц как прошёл, в больницу увела меня Тамарка, терпеть не было мочи, боль была до рвоты. Там уколы мне поставили, на утро я оттуда сбежал уже. И вот опять боль поднимается.
Степана коряжило. Видно и вправду, сильно его прихватывает. Дед смотрел на Стёпку с сочувствием и думал, что действительно баня испорчена. Но вдруг как будто что припомнил:
– Слышь, Степан, я вот средство одно народное знаю, как от этих камней избавиться. И к бане оно самое подходящее.
- Эх, дед, не раз ты мне помогал, но ведь это же почки, в них не залезешь, - махнул Стёпка рукой.
– А мы, Стёпа, туда и не полезем, мы их оттуда повыгоним. Сами убегут.
Степан смотрел на деда с недоверием. А дед продолжал свой метод лекарский излагать: Вот, помню, дед мой Феофан камни из почек пивом выгонял. Правда, пивцо домашнее было, но это без разницы. Принёс он целую бутыль пива, и пошло лечение. Он пиво банками пьёт, идёт в баню париться, потом потеет, опять за пиво берётся. И ведь почти не хмелел, а сердце крепкое было у него. Вот он так и бегал: то пиво, то баня, то туалет. А у него песок из почек выходил. Так он и очистился. Может и тебе, Степан, попробовать. Давай Тамарку уговорим, пущай она за пивом для больного человека сбегает в магазин, да не скупится, тут и тремя литрами не обойтись.
Кликнули они Томку. Стали всё ей объяснять. Может, в другой раз она им и не поверила бы, но шибко плохой вид у Степана был, натурально загибается. Не стала она долго ломаться, взяла сумку и в магазин. Хорошо магазин рядом с их домом находится. В магазине в это время две соседки кому-то косточки перемывали. Они даже рты пораскрыли, как увидели, что Тамарка четыре полтарашки берёт.
– Хорошо гуляют, - прошептали они ей в след.
И пошло дело. Пьют мужики пиво, бегут в баню парятся, потом новый круг. Стёпка больше старался, но и деду хорошо перепадало. Часа два они так гоняли. И вот Степану приспичило по маленькому. А вы попробуйте столько пива опрокиньте в себя. А он не может. Вроде, как пробку ему вставили. Он перепугался даже. Очень он над тазиком старался, и не напрасно. Наконец-то «кран» открылся и со стуком этот самый маленький камешек ударился о дно таза. А потом и боль прошла, как и не было. Легко так стало. Стёпка то ли с радости, то ли с пива деда целует. Камешек он из таза выловил, вымыл его и в пакетик спрятал. На память. Свой ведь он, родной, не на улице подобрал.
Деда домой снарядили, ему на радостях Тамарка оставшееся пиво подмышку суёт, до дома проводила лекаря. А Степан с тех пор забыл про боли в боку. А пакетик он в чемоданчик спрятал. При случае любит его достать и рассказать эту историю. А дед Кастрюк теперь после этого случая ещё и славу лекаря по деревне приобрёл. Попросите Степана, он и вам своё сокровище покажет.
Злопамятная
Семёныч давно болеет. У него уже много лет с горлом непорядок. Из года в год он слабеет, худеет. Стал он как телеграфный столб. Рост у него под два метра, а телесов мало. Да качает этот телеграфный столб ветром. А головка у него светлая, как одуванчик, только вырос этот цветочек на телеграфном столбе. Глазки у него синие с хитринкой, а вот нос орлиный. Если бы не жена его Зинка трудно ему пришлось бы. Ходит она за ним, как за дитём малым. Питание, что надо, что полезно, что желаешь. Вот он и скрипит потихоньку. А Зинка за эти годы сильно выдохлась. Помощи от него никакой, считай, без мужика она живёт. Всё на себе тащит. А тут ещё внук да внучка без матери остались. Рано дочь их прибралась. Ребята хоть уже и взрослые, но в её помощи ещё нуждаются. Разрывается женщина на два дома. А ведь ей уже семьдесят пять стукнуло весной. Один недостаток у неё есть, она шибко ругаться любит. Как она заведётся, вся улица слышит, трудно её остановить. Одним словом женщина - пила. Она сама это знает, но говорит, что когда покричит, ей легче становится, сердце успокаивается. Пар она так спускает. Жизнь-то нелёгкая. А Семёныч уже привык. Замолчит Зинка надолго, так он как потерянный, что-то тут не то, беспокоиться начинает. Сегодня Зинка печку утром затопила и завелась с пол оборота:
– Вот жизнь у меня: ни выходных, ни проходных. Всю жизнь так прокрутилась. А что я в этой жизни видела хорошего? И зачем я за тебя замуж пошла! Мама моя сильно этого не хотела, я против её воли пошла, вот и наказана за это. Я когда к вам в деревню в магазин приехала после курсов, у меня коса была ниже пояса. На меня тогда многие парни засматривались. Выбирай жениха кого хочешь. И чёрт меня к вам на квартиру поставил. А мать твоя колдунья была, это точно. Я как вошла, она и говорит: «Вот это наша девочка, нам она подходит». Сильно я ей тогда понравилась. Вот она меня и приворожила. Сам помнишь, какие ко мне тогда женихи сватались. Вон Гребешков Иван Петрович, главный бухгалтер в РАЙПО был. Человек самостоятельный, обеспеченный. Он свою жизнь не как мы прожил. А я, дура, отказалась. Как же, старше меня на восемь лет, старик. А ещё Степанов Илья три раза к нам из города приезжал. Он артист, в оперном театре пел. Жила бы я как королева. А я к тебе присохла. Это мать твоя Лукерья наколдовала. А меня ведь мама так до самой смерти своей не простила за то, что я против её воли за тебя пошла. Вот и правильно говорят, что нельзя против родительской воли идти, счастья не будет.
Семёныч слушает и ухмыляется:
– Говори, говори мне, я то знаю, как всё было. Сама в меня влюбилась как кошка. Я ведь тоже видный был, один рост чего стоил, таких парней, как я, поискать. Мне тоже тогда девки проходу не давали.
Побежала Зинка в сарай за дровами. А сарайчик старый покосился, того гляди, скоро завалится. Зинка с дровами в дом и опять тема для «душевной беседы» имеется.
- Мужика в доме как не было, так и нет. Сам не больно за дело брался, и мне всегда мешал. Всё ревности у тебя были. Вон, когда казахи рядом с нами контору сооружали, предлагали они мне новый сарай построить, ты же не дал. А ревности твои почему были? Потому что сам был до чужих баб охочь. Сейчас хотя бы какую птицу в сарае держали, курей тех же.
Семёныч опять своё слово проронил:
– Знаю я, этих казахов, что они тут с нашими бабами вытворяли. А ты перед ними хвостом вертела.
Тут уж Зинка совсем взорвалась, все свои горшки на печку сгрузила, руки в боки, пошла в наступление:
– Да как у тебя язык поворачивается, ты меня с кем-то из своих ухажёрок путаешь. Да твоих подружек пересчитать у меня пальцев не хватит на руках. Они ведь бессовестные и сейчас тебя не забывают, интересуются
– Как там Семёныч?
Дед аж зардел.
– Кто это спрашивал? Врёшь, поди.
– Что мне врать, Варька Вершкова спрашивала бесстыдница.
А ей прямо говорю:
– А что ему Семёнычу сделается, он в жизни нагулялся, налюбовался, а теперь отдыхает, а я вот за ним хожу. Теперь кроме меня никому он не нужен стал.
Семёныч раззадоривает Зинку:
- Ну, уж ты скажешь, наказал Бог, было бы за что.
Он любит, когда она на эту тему распаляется. Воспоминания шибко приятные, елей на душу, кабы Зинка знала. Ах ты, кобель старый, или ты память потерял, али забыл, как я вас с Варькой у Фёклы на сеновале застукивала. Как вы с гулянки у Фёклы вместе исчезли, а я искать тебя пошла. Подошла к сараю, а он ходуном ходит. Мама потом мне сказала, что надо было вас вилами там проколоть обоих, да я растерялась. Семёныч всё это помнит и думает об этом не как Зинка с ненавистью, а с удовольствием:
– Эх, молодость, да, были времена.
- Ну, подумаешь, раз согрешил, - ворчит он.
- А тебе ещё что напомнить, как ты в электриках к Махоньке бегал, всё проводку у неё чинил.
- Ну что ж раз проводка неисправная была, дом-то старый был.
– Когда проводку чинят, двери изнутри не запирают, - ругалась Зинка.
Семёныч потихоньку – потихоньку переводит Зинку на мирные рельсы. Вот оладья её похвалил, попросил добавки. Это она с радостью выполняет. Зинка любит стряпать и любит, когда человек хорошо ест, не ломается.
– Да, ловкая ты, Зинка, крутишься, вертишься, со всем справляешься.- Семёныч знает, что ей сказать нужно.- А помнишь, Зин, как дом мы строили целых три года. Я тогда очень хорошо работал, мог же.
- А я что, смотрела что ли, и я вкалывала, как лошадь. Сейчас кто будет сам дом строить, ищи дураков.
- А помнишь, Зин, как мы с тобой на мотоцикле за ягодами, за грибами гоняли. Да, больше нас никто по деревне не набирал. Ты и солила, и сушила, и варила. А ведь дочек наших тоже не от дяди чужого рожала. Красивые удались девки, умные. Жалко вот Любашки уже нет с нами.
Семёныч пользуется редкой минутой перемирья:
– Зин, ты бы к оладьям налила бы стаканчик пивца, у тебя где-то стоит.
Ну, всё, понесло - поехало.
– У тебя на эти бутылки нюх, что ли. Сколько ты их у меня разоблачил, не сосчитаешь. Помню, в погреб восемь штук спрятала. Со свадьбы остались. Хорошо спрятала, думала, не найдёшь. А и хитёр же ты был. Слажу в погреб, гляжу, стоят бутылки, ну и ладно, пусть стоят до случая. А когда случай пришёл, к деду гости заявились, полезла в погреб, а там одна всего целёхонькая, что с краю стояла, а за ней все пустые. А не помнишь, как шприцем водку из бутылки откачивал, а туда воды насадил. Хорошо я обнаружила, а то отдала бы кому, со стыда сгореть можно.
Семёныч хихикнул. Это не моя выдумка, это Толян придумал, а мне рассказал, ну я и решил опробовать. Толик он вообще на выдумки горазд.
Семёныч далеко не артист, но тоже с хитринкой. Знает о чём, когда с Зинкой говорить надо. Вот и вспоминали они, как в гости к брату на Урал ездили, как к Зинкиным сёстрам на гулянки ходили.
– Ох, Зинка, а плясала ты как, а частушки как замандрачивала.
Семёныч делает последние усилия, чтобы выпросить у Зинки кружку пива. И та сдаётся. Зинка она хоть и злопамятная, но отходчивая. Вот так пар выпустит и нальёт пива всё равно. Бежит она куда-то на улицу, прячется, чтобы муж не видел, где у неё заначка. Возвращается с кружкой пива на смородине, да на клубнике заведённого.
- На уж, прими для аппетита, на здоровье, оно с витаминами.
Доволен Семёныч и пивцом, и оладьями, и воспоминаньями о прошедшей молодости. А сам себе на ус мотает:
– Как Зинка уйдёт надо получше в сарае-то поискать её заначку.
А на завтра всё сызнова начинается. А победакурил Семёныч в молодости много. Воспоминаний надолго хватает.
Яшка
(Кто знал его, тот вспомнит,
Кто не знал – узнает,
И всяк пожалеет…)
Бывает, человечек в молодости помрёт, что ж, так уж не повезёт. Но бывает и тридцати нет, а пожить он хорошо успеет до того как на тот свет отправится. Познает её жизнь со всех сторон, и хорошего попробует, и плохого нахлебается. Вот у нас парнишка был, в шестнадцать лет уже отцом стал, и девок перещупал сколько, и попил, и погулял вдоволь. Имел всё что хотел, а звёзд ему с неба не надо было. Ушёл он из жизни по глупости, по хулиганству ещё тридцать не исполнилось. А народ говорит:
– Пожил парень.
Обидно, когда человек жил, ничего хорошего не видел, только подниматься на ноги начал, а вот уже и конец пришёл. Вот такая доля выпала нашему Яшке. Жил в деревне мальчонка такой, маленький, чёрненький, слабенький. Жил он с матерью и старой бабкой. Мать его Яшку поздно родила. Говорила: «Бог дал сыночка». Отец у Яшки был, он его признавал. Только с матерью Яшкиной Соней он месяца два прожил, и разошлись они. Трудная она была женщина ещё в молодости, а под старость совсем за всякие рамки выходить стала. Жила эта семья в маленьком домике на болотце. Бабка небольшую пенсию получала за сына, на войне погибшего. Огород садили, кур держали, тем и обходились. А запросы у них были самые малые. У них телевизора отрадясь не было, а позже и свет сами убрали, без света жили. Говорили люди, что они в религию ударились, в сектантство, но точно про это никто не знал. Странное дело, огород свой, соток двадцать, они весь руками перекапывали. Им совхозники предлагали за так, в помощь вспахать на тракторе, но те отказывались. А непаханую землю ой как трудно обрабатывать. Не пробовали? Сначала мать с бабкой вкалывали на огороде по чёрному. Потом бабка постарела, слегла, но Яшка подрос, заменил её. Много денег им не надо было. Они деньги грехом считали. Мать в магазин редко ходила. Идёт другой раз вся в чёрном, а обуви у неё то ли не было, то ли она её не признавала. В шерстяных носках вязаных идёт. Смотрят на неё женщины, дивятся, но помалкивают, виду не показывают, что удивительно это им. Разговоры Соня ни с кем не заводила, делала всё молча. Они очень бедно жили. Сначала у них в избе никто и не бывал, но как беда пришла, пришлось туда заглянуть чуть ли не всей деревне. Люди слёзы вытирали, да глаза отворачивали, вроде как виноватыми себя чувствовали. Пусто было в доме. Три кровати со скудным их содержимым, да стол голый простой из досок сколоченный, да пара стульев старинных.
У отца Яшкиного брат был Иоська, в нашей же деревне жил. Хоть родниться с этой странной семьёй он не роднился, да как тут было в родню лезть, но кое-какую помощь он племяннику оказывал. Каждый год он их дровами снабжал. Так что Сонька-то учудила. Что бы и тут в независимости быть, решила она выкопать землянку. У нас тут после войны в землянках жили калмыки переселенцы. Большими семьями жили. И в морозы сильные зимовали, ничего не замерзали. Дровишек на её отопление немного надо было. Печка внутри стояла, труба была выведена наружу. Вот Соня такую землянку с матерью и соорудила. Летом они в доме обитали на двух своих стульях, а зимой в землянке. А дрова готовили сами, сушняк из леса таскали, от Иоськиной помощи отказались. Но самое главное, ни на что не роптали. Им эти лишения как бы ещё и в радость были. Они теперь все в раю, наверное.
Вот в таких условиях мальчонка и рос. Пришло время, и он в школу пошёл. Был он тихий, молчаливый, слабенький такой и очень робкий. Силёнок у него физических и умственных маловато было. Учителя это понимали, помогали ему в учёбе как могли, тянули его из класса в класс. Трудно мальчишке учиться было, ведь дома и электрической лампочки не было. А осенью и зимой вон как рано темнеет. Пытались материальную помощь семье оказывать, но мать ото всего отказывалась.
Бабка совсем слегла, лежала слепая в холодном доме на своей голой кровати. Соседка говорила, что ей крысы нос и уши пообгрызли
Школа наша хоть и не новая была, но классы большие светлые, в них тепло, уютно, цветы по стенам. Люди улыбались, дети бегали, играли, шалили. И из этого тёплого уютного светлого мирка он шёл в свою закопчённую землянку, где было темно, угарно и очень тоскливо. Но Яшка уже привык к такой жизни и принимал это как должное. Так он и 9, и 10 классы отсидел в школе. С великим трудом, но учителя довели его до Аттестата. В школе была жизнь интересная и весёлая: вечера, субботники, концерты, комсомольские собрания. Но это всё было без Яшки. Никто так и не знал, то ли он сам не хотел в них участвовать, то ли ему запрещали. Он и телевизор никогда не смотрел.
Молодые они всегда ведь безжалостные, тех, кто не такие, как они, не любят. Вот и над Яшкой подшучивали. То сумку его на шкаф закинут, то мелом её выпачкают. Ничего они не знали и не понимали про Яшку в силу ума своего детского. А Яшка не обижался, терпел и молчал. Классная у него была девчонка молодая недавно из института. Она всё старалась ему помочь, втянуть его в нормальную жизнь класса. Но где уж там. Экзамены сдал Яшка на тройки, и то хорошо.
Приближался выпускной вечер. Совхоз Яшке помог, всё купили ему, как положено: и костюм, и ботинки, и рубашку. Одели его с ног до головы. Только он на праздник не пришёл. Три раза за ним гонцов посылали, но им даже двери не открыли. Ну, что поделаешь, не потащишь его силой.
Вот школа позади. Что дальше? В школе тогда всех старшеклассников на трактористов учили, и девчонок тоже. Научился Яшка на тракторе работать. Учитель хороший был. Практика богатая была, школа много полей тогда засевала. Приняли его в совхоз на ферму возле коров работать: корм подвозить, навоз отталкивать от фермы, снег очищать, да мало ли работы в хозяйстве. Ну, думает народ, теперь Яшка сам огород себе вспашет. Не тут-то было. Так до конца его руками и обрабатывали.
Работает Яшка на ферме. А тут мужики, не умней детей своих, тоже взялись над ним подшучивать. Да шутки порой очень непристойные были. Переплюнули они своих отпрысков малых. Вот, рассказывали, носил Яшка с собой на работу маленькую баночку, и всего-то грамм на семьсот. Это, когда он обедал, доярки ему молока наливали, подкармливали его. А потом он ещё и матери молочка нёс. А мужики ему возьмут да в эту банку по нужде сходят, по маленькому. Грубые нравы. Промолчит Яшка, банку вымоет и дальше себе живёт, не скандалит. В другой раз хотели его срамцы наши напоить самогоном. Яшка, конечно, в отказ, а те ему самогонку за шиворот вылили. Опять парень промолчал. Ну, вроде потом отстали от него. Вот так этот парнишка и жил, ничего хорошего не видел.
Но время пришло, пора в армию собираться. Болтали, будто он сам даже попросился, его могли бы не взять по уважительным причинам. Видно хотелось парню новую, другую жизнь начать, очень он надеялся на нашу любимую краснознамённую. А мы думали, что может всё у него по-другому пойдёт, переменится, вернётся он со службы, возмужает, женится и заживёт как все люди. Пошёл парень служить, Родину защищать, землянку свою, да бабку старую, да дом пустой. Увезли его на ВОСТОК в связисты. Матери с бабкой пытался совхоз помогать и военкомат. Но те от помощи отказывались. Раньше их с внешним миром хоть сын связывал, а теперь совсем они замкнулись, ото всех изолировались. Никто их не видел и не слышал. Год примерно прошёл, как Яшка Родине служил. И вот чёрный слух пополз по деревне:
– Погиб Яшка там, на Востоке-то, в армии нашей доблестной.
И начались суды – пересуды: что, да как, да почему? Ну, сельсовет, парторг официально сообщают: «Крупозное воспаление лёгких». Так они тогда и сами-то ничего не знали. Сейчас правды и то не дознаешься, а тогда…. Когда про эту причину люди говорили, лица их в усмешках кривились, ни один не поверил. Каждый думал:
– Угробили мальчонку.
Потом гадали: - привезут его или нет хоронить домой. Совхоз настоял, что бы привезли. Решили всем миром Яшку похоронить. Стали ждать страшный груз. Мать с бабкой в истерике не бились. Мать только и сказала:
– Он Богу нужней. Не послушал меня сынок, пошёл против моей воли.
Гроб привезли в среду утром. Поставили его в садике возле дома на табуретки. Раскрыть разрешили. Погода была хорошая. Вся деревня шла прощаться с Яшкой, с несчастным своим сынком. Учителя шли, плакали. Одноклассники прощенья просили за всё, что они над ним чинили. А те мужики, что над ним подтрунивали, глаза свои прятали, да всё суетились:
– Может что помочь?
А цветов ему со всей деревни принесли. И всё несли и несли. Мать с соседками не удержались, заглянули под форменную одежонку парнишки, рассмотрели тельце его немощное. И увидели они такое, что при воспалении лёгких не бывает. Повреждения они обнаружили на теле его. Теперь уж никто не сомневался:
– Угробили парня.
И унесли его бедолагу на деревенское кладбище, и закопали, и простились с ним навсегда. Совхоз ему памятничек с крестиком, как мать велела, соорудил. Мать с бабкой следом прибрались одна за другой. Прошло уже много лет. Мало, кто Яшку помнит. Ещё меньше, кто вспоминает. Вот и всё, так и ушёл из жизни Яшка – Божий человек. Прожил он без любви, без радости, без веселья молодости. В школе над ним шутили, на работе подшучивали, а в армии угробили. Да люди ли мы? Царство тебе Небесное, сынок.
Перехитрила (паспорт)
Дед Кастрюк хитрый дед. Его не проведёшь, из любого положения выход найдёт. Но случилось и его бабушке Анюте – простой душе его перехитрить. Но он про это и сейчас не знает. История незатейливая, но я вам всё же её расскажу. История эта, можно сказать, политическая. Как Союз-то наш Великий распался, я о государстве говорю, другая жизнь пошла, много перемен всяких. Немного погодя и паспорта стали менять, вы ведь это помните. Не за один день смена шла, годы потратили на это дело. Аннушка, жена деда Кастрюка, одна из первых новый паспорт получила. Она человек законопослушный. Время идёт, а дед её не шевелится, не собирается обмен делать. Она ему раз напомнила, другой. А он, знай себе, усмехается. Уже и срок обмена к концу подходит, осталось три месяца до конца его. А дед и в ус не дует.
В деревне не он один такой нерасторопный оказался. Стал Сельсовет тормошить несознательных граждан. У того денег нет, тот поехать в город к фотографу не может. Пошли людям, опять же, на встречу. Фотографа из города доставили. На месте фотографируют. В первый раз не все сознательность проявили. Может, кто и не знал. Привезли фотографа во второй раз, но опять не все явились свою личность на карточки запечатлеть. Пошли и по третьему разу. Ну, теперь уже ждать не стали, поехали в машине по дворам. Этих несознательных собирать и в сельский Совет, к фотографу доставлять. А для пущей острастки участкового нашего в машину посадили, чтобы кто сопротивляться не надумал. Вот дед в эту принудиловку и попал. Хочешь – не хочешь, а ехать надо. Съездил он, запечатлел свою физиономию. Вот уже и фотографии готовы, осталось старый паспорт сдать, да новый дождаться. Аннушка его опять отправляет в Сельсовет, уговаривает его:
– Ты о чём думаешь, тебе и пенсию без паспорта не дадут, да и вообще как без документа жить.
А дед вот что ей выдал:
- Не хочу я, Анна, свой любимый серпастый паспорт менять на новый с курицей двухголовой, не отдам свой документ и всё тут. Аннушка прямо в слёзы. Побежала она к Арине, что в сельсовете паспортами занималась, всё ей рассказала. Сидят женщины думают, как деда уговорить. Арина и предлагает Анне Ивановной:
– Вы пойдите домой и объясните дедушке, что ему старый паспорт вернут, пусть он только заявление напишет. Его, правда, продырявят, а потом назад отдадут, я такие случаи знаю.
Опять Аннушка переговоры с дедом ведёт.
- Не дам я им мой ценный документ дырявить, да ещё обманут.
Что тут делать? Вот и нашла Аннушка выход, как и государству угодить, и деда не обидеть. Пришла она к Арине. Долго они шептались. Решили они, что объявят дедов паспорт утерянным. Ну что тут такого, теряют же люди документы, или воруют их у них иногда. Надо было деду заявление написать, но решили заговорщицы, что связываться с ним не стоит, толку не будет. Села Анна Ивановна сама заявление писать от имени мужа. Писала, что, мол, так и так - украли документ вместе с кошельком в автобусе во время давки. Ну, что, штраф небольшой пришлось заплатить, да подождать подольше, пока там, в милиции, какая-то проверка прошла.
Но привезли деду новенький документ с двуглавым орлом. Получать паспорт дед сам ходил, расписался он в документе, где нужно. Хитро так дед всегда улыбается, когда речь о паспорте заходит. Он всем рассказывает, что всех перехитрил, что у него и старый на память остался, и новый имеется. А Аннушка тоже улыбается, уж она-то знает, как это всё получилось. Знает она, но молчит. Она тоже тайны хранить умеет. Эх, знал бы ты дедушка…
Три возраста мадам Прониной
Встреча первая
Давно это было. Мы с моим Толиком только поженились. Жизнь деревенская известно какая, чтобы хоть немного на ноги встать, нужно хозяйством обзаводиться. Ну, самое первое дело это поросёночек, а то и не один должен в хлеве хрюкать. Мы молодые были, семейную жизнь только налаживали, хотелось не хуже других быть. Свиней в то время в деревне держать легко было. Посади побольше картошки, обработай её да серый хлебушек по 14 копеек за штуку не ленись, таскай из магазина. Конечно, это кощунство. Но тогда хлеб в такой низкой цене был, что государство как бы само подталкивало к этому людей. Да, а булки тогда были не такие воздушные, как теперь, килограммовые были булки. Август стоял тёплый, урожайный. В это время обычно в деревне поросятами обзаводились на зиму, растили их больше года, и только следующей осенью по холодам кололи. Визг по деревне стоял. Теперь всё по-другому пошло. Стали больше весной брать свиней подращенных, так выгодней.
Вот научили нас люди опытные съездить на отделение, там народ попроще, посговорчивей, можно подешевле купить поросят. Техника у нас была своя – мотоцикл «Восход». По тем временам очень даже не плохой считалась. Вот мы с Толиком, прихватили большую жёлтую сумку, с которой в город ездили, и отправились в Калиновку. До неё всего шесть километров от нашей деревни. Я там до этого ни разу не была. Я вообще человек не здешний, тогда с этими местами только знакомиться начинала. Ехали мы с ветерком по пыльной дороге, среди дозревающих хлебов, мимо пруда ехали, мимо совхозного стада на поле. Деревушка эта Калиновка небольшая, много меньше нашей. Улица в той деревне одна, она прямая и широкая. У одного домика мы приметили мужика. Он с велосипедом возился. Подъехали, порасспросили, где тут свиноводы живут, получили вразумительный ответ и подались к небольшому домику с зелёной крышей.
Жили в том домике Пронины муж с женой и их дети. У домика старенькая ограда, рядом сарай, за сараем виднелось картофельное поле. В ограду вошли, собаки не встретили. Навстречу и хозяева не вышли. Дальше идём. На стук в дверь никто не выходит. Толкаем дверь, из сенок таким же образом в дом попадаем. Вот тут-то и произошла та самая первая встреча с мадам Прониной. Никакой она, конечно, в то время мадам не была. Вот что мы увидели. Перед нами была большая, абсолютно пустая, тёмная комната. Нет, не оттого, что свету не было, просто она была вся закопченная, не беленая, кто знает, сколько уж лет. Вещей в ней никаких не было, занавесок тоже. Из стены страшно чернело зево русской печки. Единственный предмет обихода – это мусорное ведро, мусор действительно содержащее. А возле этого ведра копошилось маленькое живое существо, это была девочка. На ней было грязное цветастое платьице. Она встала на тоненькие кривоватые ножки. Девочке было года два с половиной, а может и больше, но она была такой хрупкой, слабенькой и бледной, что можно было и ошибиться в определении возраста. Девочка не испугалась чужих людей, лишь покрепче прижала к себе единственную игрушку, которая была в комнате, это сломанные ходики. Она поднялась с пола и зашлёпала босыми ножками в соседнюю комнату. Мы прошли за ней.
Во второй комнате мебели было побольше. В углу стояла неприбранная кровать с грудой тряпья на ней. У входа был голый, ничем не прикрытый стол и табуретка. Кажется всё, если память меня не подводит. Слишком я тогда поражена была видом этой квартиры, чтобы детали какие-то запоминать. В углу кровати в тряпье что-то пищало. Это был грудной ребёнок. Хозяйка видно сама недавно разрешилась от родов и уже бегала на работу, на ферму, а детей оставляла одних дома. Про хозяина не знаю, вероятно, он был тоже на работе. Не успели мы, как следует оглядеться, как огромная ломовая баба ввалилась в избу. Это и была хозяйка Лизавета. Ей уже местное радио передало, что к её дому направились покупатели, и она летела сломя голову, боясь покупателей упустить. Лизавете нужны были деньги, ей срочно надо было совершить с нами торг. Она повела нас в сарай. Это одно название. Нет, какие-то стены были, и потолок с просветами тоже. А вот пола не наблюдалось. Большая дородная свинья, взращённая на совхозном комбикорме, лежала в каком-то углублении в земле. А возле неё куча маленьких шустрых поросят. Баба долго не торговалась, уступила свинюх совсем дёшево. Мы выбрали двух, запихали их в сумку и быстрей из этого кошмара на свежий воздух, домой. Я после этой поездки болела две недели. Так меня это всё поразило. Свиньи эти у нас не прижились. Она нам вручила трёх недельных малышей. Их ещё рано было от свиньи отнимать. Но мы с Толиком мало в этом разбирались, опростоволосились, сдохли наши поросята. Пришлось другую пару брать в своей деревне. Постарше, покрупней и подороже. Не гоняйтесь за дешевизной, друзья мои. Я вот думаю – то ли Богу угодно было, чтобы мы съездили в этот захолустный уголок, посмотрели на эту жизнь, на бедных детей. Для чего-то нужно это было…
Вторая встреча
Прошло лет двенадцать с тех времён, как мы Калиновку посетили. Деревня та в упадок пришла. Народ поразъехался, многие дома пустые стоят и сейчас. Школу восьмилетку прикрыли, оставили лишь четыре класса. В нашу десятилетку добавилось пять учеников средних классов из той деревни. Жить их в интернат определили. Первого сентября они в школу пришли с местными ребятишками. И вот, вижу я, смотрит на меня с третьей парты маленькое бледное личико. Что-то в памяти шевельнулось, но что? А когда списки детей просматривала, обнаружила знакомую фамилию – Пронина Алёна. И всплыла пред глазами картина прошлого. Август, пыльная дорога, грязный пустой дом и маленькая бледная девочка с часами – ходиками в руках. А в пятом классе на два года младше был её братец Славик. Очень он похож был на старшую сестру. Да, вырос этот ребёнок на той грязной кровати из кучи тряпья. Выжили дети, выросли.
Славка сразу не от мира сего был. Заявил, что он учиться не хочет, что он любит свободу, и с гордостью называл себя «Лесным человеком». С уроков часто уходил, бродил по школьным коридорам. В школе его держали, в интернате кормили, но с учёбой дело не шло. Теперь могу сказать, что нет его уже на этом свете. Рано «Лесные люди» землю покидают. Алёнка была спокойной, старательной, усидчивой девочкой. Но была она слаба и здоровьем и умом. Учёба с трудом давалась. Учителя это понимали, помогали ей, как могли, как говорится, вели её к окончанию восьмого класса. Дети тогда ходили все в школьной форме с галстуками и Пронины ни чем сильно от остальных не отличались, разве что своей тщедушностью и бледностью.
В самом конце той зимы, когда Алёнка школу оканчивала, в феврале месяце сразу после сильных заносов стояли морозы необычные для этого времени года. Помнится, несколько человек тогда пообморозилось, а были и совсем замёрзшие. Так вот тем днём солнышко с неба светило, но обманчиво. Ветерок холодный продувал. Два пешехода с сумками мужчина да женщина топали по узкой тропинке от насыпи, где автобус курсирует, шли они к деревне Калиновке. Шли они, останавливались, принимали грамм по двести, закусывали, дальше шли. Потом в очередной раз присели, выпили, дружно вздремнули и не проснулись. На следующий день их обнаружили. Это и были наши знакомые Пронины муж и жена. Сразу вместе прибрались. Детей тётка двоюродная взяла на воспитание. Вот и всё…
Третья встреча
Прошло ещё несколько лет. А дальше вот что было. В разных местах, где люди живут, есть свои достопримечательности: или строения какие-нибудь необычные, или люди особые, или вообще чудеса какие-нибудь. У нас с некоторых пор тоже своё чудо появилось. Приехал к нам на житие из Франции настоящий француз. Жан Плюто. Переписывался он с одним человечком, у нас проживающим, друзья по переписке они были. Этот друг и позвал Жана сюда в Сибирь, а тот взял и приехал. Ну, конечно, не всё так быстро в жизни было. Но я об этом долго говорить не хочу, это другая история. Жан был из крестьян и сам крестьянин французский. С землёй там у них во Франции туговато, всё поделено, всё продано. А ему земля нужна была. Работать он на ней матушке хотел. Он даже в Африку хотел ехать, чтобы там сельхоз работами заниматься. А тут Сибирь подвернулась. Ну, он вместо Африки к нам в деревню и прикатил.
Сначала он по-русски ни-ни. Приятель его скоро в город уехал, у него другие планы на жизнь были, его к земле не тянуло. А француз наш стал в деревне жить, на тракторе работать. Тогда ещё совхоз был. Столовая у нас совхозная была хорошая и дешёвая. Придёт он завтракать, просит каши овсянки. А женщины наши ему пельмешков тащат, блинов со сметаной. Стали они его вкус на сибирский манер переделывать. Мужики тоже на свой лад перевоспитывают француза – учат материться и водку пить. И пробовал он её проклятую, пил, но ведь пьяницей не стал. Знай себе, со всеми соглашается и всё улыбается. А кудри у него как у Сергея Есенина и глаза голубые и улыбка.
А тут как перестройка шла, совхоз разваливаться начал, единоличные хозяйства появились. Это ему и надо было: своя земля, своя техника. И вот, верите ли, нет, встретил этот парень француз маленькую, хрупкую бледнолицую девушку лет двадцати в той самой Калиновке. Ну, какие уж у нас девицы есть: и фигура, и внешность привлекательная, а прицепился он к одной не яркой и не броской дивчине, к Алёне Прониной. А та уже с дитём была, правда замуж не выходила, одна жила. И стали они вместе жить и детей рожать, и на земле работать, и скотинку разную держать в большом количестве. Поженились они, и стала наша Алёнка Пронина мадам Алёной Плюто.
Эти Плюто у нас не только в области известны, к ним и московское телевидение пару раз приезжало. Как же сенсация – француз в Сибири. Им это сначала даже льстило, а потом до того надоело, ругаться стали, как очередного репортёра к ним занесёт. А мужики наши пьяницы рады такой славе. Приезжают француза снимать и их за одно, как местных жителей прихватят в кадр, потом по телевизору на всю страну показывают, речи их бранные включают. Правда, когда они говорят, то по телевизору всё больше писк раздаётся. А они смотрят и смеются: «Это я тут хорошо загнул, вот они и пикают». Из Франции к ним родня частенько приезжает, на диковинную Сибирь поглядеть. По школе ходят в спортивных костюмах, в шапочках с помпонами и всё только:
– «Мерси да пардон».
А Алёнку нашу теперь не узнать. Самостоятельная уверенная стала женщина. Мне она тут при встрече сказала: «Эх, я свою жизнь устроила, пусть другие так сумеют».
Вот чем старше становишься, тем всё больше начинаешь понимать, что не вольны мы сами в себе, что там, наверху, всё за нас давно предопределено и живём мы по какому-то заранее написанному сценарию.
Надо же было этому самому Жану из далёкой Франции прикатить в Россию, в Сибирь, в глухую полуразвалившуюся Калиновку, чтобы встретить там нашу бедную Алёнку, семью с ней создать и всю жизнь её перевернуть к свету. Чудное это дело…
Илюхина уха
Илюха парень молодой, женат всего два года на Натахе. Детьми они ещё не обзавелись. Живут они тихо – мирно, между собой в ладу и людям зла не делают. Илья парень смирный. Да и жена не скандальная. Любит Илья порыбачить. Есть в деревне рыбаки и получше его. Но любит он сам процесс ловли рыбы, а не результат его. Для него рыбалка – праздник души. Вот он частенько себе этот праздник и устраивает. Речка совсем рядом с домом протекает, надо лишь поляну перейти. Речка невеличка, она по всей деревне змейкой пробегает. Называется она Каменкой, а многие её Каменушкой зовут ласково. Красивы её берега. Стоит Илюшка с удочкой, а кругом благодать: солнышко всходит, птицы заливаются, таких птах в самой деревне не услышишь, на воде блики, шумы утренние деревенские доносятся. Иногда повезёт на хорошую уху чебаков и пескарей наловит, а иногда только котам на зубок. Не это главное. Натаха эту страсть его знает и даже поддерживает его, бывает и сама с ним на бережок сбегает, рядышком посидит.
Вот вчера Илюха с утра за удочку, ведёрочко красное прихватил, червей с вечера накопал, да айда на Каменушку. По поляне идёт, трава в росе, сапоги блестят, поляна по-утреннему благоухает, нет ещё того обеденного томления, прохлада и чистота. Скоро косить начинать, оценивающе оглядывается парень. За поляной мостик через Вьюнок – это приток Каменки, а там и место, где он рыбачит. Рыбка там прикормленная. Всё как всегда. Водица бежит чистая без мути. Сначала клёв слабый был, рыба вялая. Через воду видно, плавниками ели шевелит. А потом как взбесилась. Косяк видно хороший подошёл. Вот и пошёл Илья удилишком туда – сюда махать. Только успевал рыбу снимать с крючка. Сначала считал, сколько вытащил, потом со счёта сбился. Червей пришлось экономить, мало их оставалось. А рыба чуть не за голый крючок дёргала. Солнце быстро поднималось, ведро наполнялось. Клёв как внезапно начался, так внезапно и кончился, как будто Илья всю рыбу повыловил. Появилось время обмозговать происшедшее.
- Ну, - думает парень, - Натаха моя с ума сойдёт, как улов увидит. Нажарим сковородку полную чебаков со сметаной, а уху тройную сварим. Ещё и останется рыбёшка, вялить развешу. А уж котов от пуза накормлю.
Смотал Илюха леску и назад через поляну домой с полным ведёрком рыбы чешет. Ведёрко тяжёлое, приятная ноша. Идёт он по своей улице и думает:
– Ну хоть бы кто встретился, ведь есть чем похвалиться, а то потом станешь рассказывать кому про улов и не поверят.
У крайнего домика на лавочке сидят баба Вера и баба Валя. Илюха любит остановиться около них, да поговорить так о пустяках всяких, например, о погоде. Как соседки его ведро с рыбой увидели, за сердце схватились. Хвалят они его на перебой, советуют, как уху повкусней сварить. А у самих бабушек глазки как угольки зажглись. Илья тут не растерялся:
- Нам-то с Натахой многовато будет, я вот вам рыбёшки отсыплю на ушицу.
Рядом с дорогой большой лопух растёт. У него листья каждый с тазик будет. Сорвал Илья два таких листа и положил в них по хорошей горсти рыбы. Некоторые ещё живые были прыгать надумали. А старушки их ловить принялись. Весёлая картина получилась. Пошёл Илья дальше, а бабушки его всё благодарят на радостях. Вот ещё домик, где давнишний друг его живёт дед Данилыч. Он уже второй год болеет, ходит потихоньку только в ограде. Илья знает, что Данилыч большой любитель ухи. Раньше он сам частенько на речку бегал, но теперь не может.
– Данилыч, привет, я с уловом. Давай пакет, я тебе рыбёшки подброшу, побалуешься ушицей. Данилыч с завистью глядит на Илюху, на удочку, на ведро с рыбой. Не ходить ему больше на рыбалку. Тащит он старый пакет. Насыпает ему парень рыбёшки:
- Ешь да поправляйся.
Сам идёт дальше. Навстречу ему соседка Юлька с ведром чешет.
- Ой, Илюха, ты рыбы наловил, вот молодец. А мой Петька и удочку в руках держать не умеет, всё под тракторами сидит.
У Юльки Илья молоко покупают. Та не жадная: то творожку им насыпает, то простокваши даёт. Илья ей в ведёрко от души кладёт рыбёшки. Юлька рада, благодарит соседа и скорей домой - рыбу-то отнести надо.
Рядом с их домом ещё один домик под зелёной крышей стоит. Глядь, а на лавочке баба Маруся с дедом Игнатом сидят, видно, уже управились, передохнуть присели. Им обоим уже по восемьдесят годков. Илья их шибко уважает. Они люди старые и мудрые, много чего на своём веку повидали, с ними интересно разговоры вести. Не мог он мимо них пройти, слова приветливого не сказать и рыбой их не угостить. Те старые пуще всех радовались.
В общем, когда Илюха к дому подошёл, на дне его ведёрка осталось с десяток чебаков. Три серых котяры спрыгнули с забора и наперегонки с мяуканьем неслись ему навстречу.
- Пошли, пошли, ребятишки, я вас покормлю.
Натаха бельё развешивала на натянутый провод, с утра уже настирала. Увидела она мужа, кричит:
- Ну, как, рыбак, котам наловил?
Илюха поделил оставшуюся рыбу между котами. Каждому по четыре чебака досталось. Едят коты рыбу, ворчат, жадуют. Так хотелось ему рассказать жене об удачном улове, но не решился, подумает, хвастаю, рыбы-то нет.
- Знаешь как-то не шибко клевало, день, видно, не клёвый, - замялся он.
– А вон мальчишки с Центра целые пакеты тащили. У них день клёвый, - смеялась Натаха.
. – Они, наверное, далеко ходили на Быстровку, а я рядом у дома ловлю.
Илья присел на крылечко, переваривал события утра, когда Наташка позвала его.
– Пошли, горе рыбак, уху есть, я тут в магазине тоже рыбы наловила, так ухи наварила.
Они сидели за столом, ели суп из сайры, а Илья думал о том, как сейчас на всём их краю в кастрюльках кипит, булькает, распространяет аппетитные запахи его рыба. Все рады, тоже обедать собираются.
- Сегодня у нашего края рыбный день.
У ёлки
У Лёшки возле дома большого сада нет. Но растёт под окнами несколько кустиков смородины, крыжовника, черноплодка и прочее. В общем-то, как у всех. А у самой ограды две ёлки растут. Вообще деревня наша берёзовая. Хвойные деревья теперь не растут, хотя раньше, говорят старожилы, были. Много их извели, когда дома строили. Остались три сосны на могилках, да ещё те деревца, что люди сами специально в ограде у себя посадили. У одних ели растут, у других лиственница, есть и пихта. Лёшкиным ёлкам по 25 лет. Трудно они принимались, болели. Одна ёлка с двумя макушками. На неё часто рои прививались. Сядут пчёлы где-нибудь на самой макушке, попробуй их достань. А у Лёшки небольшая, но пасека. Надоело ему за пчёлами на верхотуру лазить. Вот он её - макушку и спилил. Так у неё потом две выросло, но не такие высокие. Ну, растут себе ёлки и растут. Но с некоторых пор эту двух макушечную стали звать не Лёшкиной, а Федькиной. Федька Лёшкин приятель. Не скажу, что очень они дружат, но некоторые отношения имеют. Заходит иногда Федька к Алексею, садятся они на чурбаны под ёлку, курят, о жизни рассуждают. Иногда и по стаканчику медовухи или настойки пропустят.
Прошлой осенью Федька сорвался, запил. У него такое не часто, но случается. Жена у него женщина крепкая, запои его не терпит, выгоняет его из дома. В доме она командир. Куда Федьке податься? Некуда. Ни кому пьяный мужик не нужен. Пошёл он наугад. А ноги пьяные сами его к дому приятеля привели. Понятно, что Алёшкина жена ему тоже не рада, но та хоть с ограды не гонит. Достал Лёшка из пчельника кое-какую одежонку. Шуба там у него старая висела, вынес, чтобы моль не съела, фуфайка старая, ещё там кое-какое тряпьё. Всё это он и бросил под ту самую двуглавую ёлку. А время, надо сказать уже осеннее было, октябрь. Ночи совсем холодные, да и днём прохладно. Вот Федька и устроился на шубе под ёлкой ночевать. Хорошо ещё дождя не было. Ну и ничего, ночь он хорошо проспал. На утро дал он Алёшке денег, чтобы тот в магазин сбегал, купил чего-нибудь перекусить и самогоночки. Алёшка на ногу быстрый. Мигом он слетал на Центр, всё купил, как надо. Федюха поправился и опять на шубу. Лежит себе тихо.
Алёшкина жена его не сразу и заприметила. А как заметила, так удивилась и возмутилась. Понимает она, что холод такой, что простыть он может или совсем околеть у них в ограде. Побежала она по его родственникам, чтобы увезли его домой. А те только посмеиваются. Как напился, так пусть и до дома добирается, – вот их слова. Даже отец его родной не среагировал на Танькино сообщение. Три дня Федька выдюжил под открытым небом да под шубой у ёлочки. На четвёртый день с неба белые мухи полетели. Это был первый зазимок. Ну не лежать же под снегом. Вот тогда Федька тихо, незаметно исчез. Алёшкина жена ходила, проверяла, жив ли. Алёшка шубы прибрал, а сам долго всё удивлялся, как долго Федюха на холоде прожил и не заболел.
Зимой Федька редко появлялся и в божеском виде, он себе расслабуху только в тёплое время года давал. Стояли ёлки снегом занесённые, кролик соседский иногда к ним наведывался, он из клетки сбежал, так по всей ограде заячьи следы были. Весна выдалась затяжная, холодная. Долго тепла настоящего не было. В мае Федька опять под ёлку пришёл. Запил Фёдор. После долгой зимы разгружался. На этот раз две ночи он на шубах провалялся и опять тихо исчез. Вот так эти ёлки из Лёшкиных в Федькины превратились.
Татьяне Алёшкиной жене этот квартирант надоел. Решила она от него избавиться. Но как? У них две собаки были. Одна дом охраняла, у крыльца была привязана, злая собачища. Другая в сарае жила, Кутькой прозывалась. Она подобрее была, но тоже, когда надо, громко лаяла. Вот и решила Татьяна Кутьку на дачу переселить, то есть под ёлку. Не поленилась она и конуру её туда притащила. Кутьке там понравилось Дорога рядом, обзор хороший. А что сарай – тюрьма. Как кто в ограду заходит, Кутька стервенеет, лает, из себя выходит. Татьяна рада, этот пёс Федьку не пустит.
Вот неделю назад Федька пьяный опять приплёлся, собака лает, разоряется. А Татьяна спокойна и не вышла глянуть. А что глядеть, Кутька даст Федьке отпор. Вскоре и собака замолкла. Татьяна решила, что Федька ушёл, успокоилась. На следующее утро заглянула она по каким-то делам в садик, и стояла в растерянности: то ли смеяться, то ли плакать? Видит она, что лежит Федька на шубе на своём любимом месте, а Кутька рядом дрыхнет, ещё голову на Федькино брюхо положил. Сладко же им спалось на пару. Махнула Танька рукой и пошла прочь.
- Место какое-то заколдованное, что ли?
Ну не будешь же из-за этого Федюхи ёлки срубать. Недавно Федька уехал в город на заработки, у какого-то богатея на даче вкалывает. Лежат шубы без дела. Идёт Татьяна по саду, нет – нет, да под ёлку глянет, не появился ли там кто. Но нет, там только Кутька в тенёчке дрыхнет.
Косарь
Колька был последний на деревне косарь. Нет, это не значит, что никто не косил траву литовкой. Были такие и помимо него. Но это всё не то, это баловство было. Скажем, кроликам копёшку накосить, или коровке подкосить, вечером дома её прикормить. Некоторые крапиву и лопухи литовкой сшибают. А вот вручную на две коровы сена поставить, да где, недалеко от деревни, это мог только Николай. Мужик он был крепкий, матёрый, можно сказать. Силищи у него много, да и навык богатый. Любил он это дело. С охотой он его делал, никто его не заставлял. Считай, всё лето на природе проводил. То косил, то копнил, то метал. Как раз к сентябрю укладывался, а иногда и сентябрь прихватывал. Уставать, конечно, уставал, но слишком себя не неволил.
Косил всё больше у речки, было жарко, купался в прохладной воде, пил водицу из родников, их по речке полно у нас разбросано, ягоду по покосу собирал и ел горстями. И ведь что самое главное - не просто так, ради баловства, всё ведь с пользой делал. Свой покос Колька давно забросил, далеко он от деревни находился. А технику свою, которой раньше полный двор был, всю поизвёл. Косил он рядом с деревней, а местами и в самой деревне. Деревня широко разбросана вдоль по реке, но от берегов её всё дальше и дальше отходит. Много по берегам её мест, где трава сочная с клеверочком, но никем не тронутая. Вот там Николай и косил. Сейчас уже не косит. Прошла его пора.
Покосы так близко от дома были, что жена другой раз выйдет за ограду, рукой глаза от солнца прикроет, смотрит, слушает. Если Кольку и не видно где из-за кустиков, то уж слышно точно: «джик-джик», - поёт коса. От дома видно, вот уже половину поляны скосил. В своём деле он спец был. Вот мужики вроде и с техникой, скосят быстро, а не угадают, дожди пошли – сено гниёт. А у Кольки всё во время, сено зелёное, как только скосил. Он все хитрости и тонкости этого дела знает. Косит часто в дождик. Как укос хороший сделал, глядишь, и погода установилась, сохнут его валки. Мужики над ним пошучивают и поговорку часто вспоминают: «Косил, дождь лил, убирал, дождь лил, метал, дождь лил, и когда сено сгорело». Кто не знает, сгорело, значит, сгнило. На покосе хорошо: солнце палит, ароматы душицы одуряют, птицы поют. Надышался этим воздухом, наслушался птичьих хоров, кажется, здоровьем на всю зиму запасся. А сколько всяких дум Колька передумал за своим любимым занятием. Никто тебе не мешает, думай, вспоминай, мечтай. Понятно, что за столько лет на покосе с ним всякие истории случались.
Один раз его лучшую литовку и вилы украли. Оставил он их на поляне, спрятал хорошо под кустиками, но ведь кто-то выследил. Пришлось ему запасной косой работать. Случались у него на поляне потравы. Стадо сельское мимо идёт, развалят коровы его копёшки. То ли пастух не доглядел, то ли нарочно это сотворил. Колька сначала поругается, душу отведёт, потом идёт к пастуху с медовухой. После этого сразу порядок наступает. Случалось на покосе и со змеями встречаться. Но гадюка она литовки боится, быстро убирается, а всё равно неприятно.
Один раз Колька косил рядом с деревней у родника. Это место многие знают. Родник этот на краю леса в траве. Добрые люди его камешками выложили. Вода в нём холодная и вкусная. Многие, кто мимо едут, здесь останавливаются, бутылки пластиковые заполняют чистой водой, жажду утоляют. Так вот, Колька литовкой машет и видит, как что-то чёрное мелькнуло в траве, в сторону бросилось, вроде зверь какой-то. Стал Колька присматриваться. Видит, на него из-за кустов две чёрных бусинки - глаза смотрят.
- Кажись собака. То ли дикая?
По соседним лесам можно много собак увидеть, особенно летом. То ли их хозяева бросили и они одичали, то ли уж такие беспокойные псы, на охоту ходят. Что собаки! У нас в лесу котов можно встретить летом. Живут они там, сами себя кормят, а с холодами домой возвращаются. Колька о своей сумке подумал, лежала она в кустах в пиджак завёрнутая, а в сумке молоко, хлебушек, огурцы с грядки да пара яиц. Решил он передохнуть, перекусить, а то собака доберётся, утащит еду, всё пораздерёт. Присел он под берёзой, в кустах шевеление. Достал Николай хлеб, аромат пошёл во все стороны, хлеб был свежий и мягкий. Из-за веток собачья морда показалась. Уши у собачки чёрные, а голова белая. А взгляд такой тоскливый, голодный. Начал Колька есть. Уже большая часть псины из-за куста показалась. Сидит собака в сторонке, худая такая, облезлая, вся в колючках. Николай бросил ей кусок. Та не поняла сначала, испугалась, отскочила. Потом догадалась, что не камнем в неё запустили, а хлеба ей дали. Запах хлеба выманил её снова из-за кустов. Приняла она угощение. Она его проглотила, не жевала. Ну, тут пошло. Колька ей кусок бросит, та хвать и бежать. Считай, весь хлеб ей скормил. На следующий день он, когда еду брал на покос, уже на её долю прихватил.
Так и пошло. Молока он ей наливать стал. Уйдёт косить, она подойдёт, выпьет. Несколько дней он там косил, потом копны ставил. Он работает, а собака в кустах лежит, на него смотрит. Один раз к нему на поляну двух баб занесло, ягодниц. Идут они хохочут, громко разговаривают. Так собака такой на них лай подняла, прогнала гостей непрошенных, это она Кольку уже охранять начала. Стала собака к нему близко подходить, но всё дичилась. У Кольки работа на той поляне к концу подходит. В последний день пришёл он с ошейником и верёвкой. Поняли вы, что собрался он собачку эту на ошёйник посадить и домой забрать. Нелегко это было, опасно, но изловчился он. Но это полдела. Как её дикую по деревне провести, шибко она пугливая была. Шёл он к дому по такой дороге, где люди почти не ходили, шёл вечером. Привёл, в сарае привязал. Прижилась Найда, скоро её уже и с ошейника сняли, привыкла она к дому к хозяевам. И теперь она у Кольки дом охраняет.
А вот ещё один случай расскажу, последний. Тоже с Николаем на покосе произошёл. Ушёл он на покос с утра. Духота стояла страшная. Понятно было, что к обеду дождь соберётся. Пришёл он на поляну, прошёл несколько рядков. Галок налетело видимо – невидимо, орут, не к добру. Туча чёрная небо застилает. Ветер такой подул, силушка немереная. Ветки трещат. Такое тут началось. Ветер берёзы гнёт, сухие ломает, гонит по поляне траву, сучья. Шляпу покосную чуть не унесло, так Колька её к голове верёвкой привязал. А тут и засверкало, затрещало. Сначала всухую без дождя, природа бесновалась. И спрятаться некуда. Молния в берёзу сиганула, та гореть начала. Колька растерялся, не знает что делать. Присел он, сумку свою держит, литовка рядом лежит. А у литовки ручка – алюминиевая трубка, с такой в грозу опасно. Молнии около него в землю бьют. Светопреставление. Начался ливень.
Потом злость на него такая нашла. А когда Колька злился, его лучше не трогай. Духом он на злости окреп. Что на него нашло, не знаю. Схватил он литовку, поднялся, как будто на танк с гранатой шёл, да как заорёт, что он орал передавать не буду. Очень эмоционально он это сделал, слова крепкие сами шли. Стоит он среди этого безобразия посреди поляны, литовка вверх поднята, орёт, кому-то грозит наверх. И что вы думаете, стал ветер стихать, дождь кончился сразу, как и начался, всё утихло. Туча поползла прочь, и солнце выглянуло. Конечно, может все его эмоции тут и не при чём. Дождь кончился, когда ему положено было, но Колька так не считает. Он говорит, что напугал он кое-кого в небесной канцелярии. Много бед эта гроза тогда и в деревне натворила: деревья сломала, крыши поснимала. Если бы не Колька, ещё больше убытку было бы, так он считает. А вообще-то, Колька мужик смирный. На него такая злость редко наползает. Теперь как лето придёт, тоскует Николай. Забирает он собаку и идёт в лес на весь день. То веников принесёт, то ягод насобирает, то грибов притащит. Лихо ему дома сидеть, душа на природу просится. Привычка.
Новые комментарии