Тоби

  
 
   Саныч уже и сам не помнил, сколько месяцев назад к нему приблудился этот нескладно большой и по-стариковски ворчливый пес, в умных, грустных глазах которого, казалось, сокрылась вся скорбь веками гонимого народа. Саныч, как обычно, разводил костер из натасканных за день веток, стараясь хоть чуточку согреться от осенней промозглой непогоды, от которой нисколько не спасала груда старого тряпья и рваных одеял посреди технологичных руин в незапамятное время начатого, да так и не достроенного здания, укоризненно и тщетно тянущего к нему свои элементы металлоконструкций, причудливо разукрашенные  какими-то сорванцами. И вдруг прямо за своей спиной он услышал сердитое ворчание.
   – Фу ты, напугал, етить тебя задери, – незлобиво, больше для порядку, ругнулся Саныч, обернувшись и увидев дрожащую от холода псину.
   Он попытался погладить пса, но тот пугливо метнулся в дальний угол бетонной коробки и злобно затявкал.
   – Ладно, ладно, да не трону я тебя, – успокаивающе бросил Саныч и протянул псу краюху черного хлеба, все, что осталось у него на ужин.
   Пес, хоть и был голоден, жадно смотрел на хлеб, но не решался подойти к Санычу, и тому пришлось кинуть краюху в угол, где спряталась собака. Пес осторожно подошел к хлебу, обнюхал его со всех сторон, ухватил зубами и в несколько судорожных движений справился с предложенным ему угощением.
   Так началось сближение Саныча с собакой,  которую он окрестил Тоби: пытаясь подобрать ему имя, он выкликал разные клички, и при произнесении слова «Бобик» Санычу показалось, что псу это имя знакомо, он даже вильнул хвостом, тем не менее, не приближаясь к человеку. Но имя Бобик решительно не нравилось самому Санычу, и тогда он переделал его в Тоби – и псу привычно, и звучит более благородно.
   Прошло немало времени, прежде чем Тоби стал доверять Санычу и они вместе коротали долгие зимние вечера, по ночам заползая в груду тряпья, служащую очень ненадежной в этой время года постелью, тесно прижимаясь друг к другу, чтобы не околеть от холода. Так и перезимовали зиму, а затем пришло благословенное лето, снова зима, снова лето, сколько их сменилось, Саныч уже сбился со счету.
   Вся его жизнь теперь разделилась на «до Тоби» и «при Тоби», причем жизнь до Тоби, была какой-то нереально далекой и чужой, память о ней давно изгладилась в его голове. Он бы и свою кликуху Саныч позабыл бы, как давно и благополучно позабыл свое настоящее имя и добомжацкую жизнь, да только все равно ежедневно приходилось выползать из своего пристанища в вечном поиске хлеба насущного и поневоле общаться с другими себе подобными изгоями, которых он терпеть не мог. И тут снова выручал пес: однажды Санычу вознамерились намять бока трое очумелых, дышащих тошнотворным ацетоновым перегарищем сивухи искателей приключений, так Тоби выскочил из-за угла, мощным прыжком повалил на землю стоящего посередине вожака, а остальные, мигом протрезвев, сами разбежались, кто куда, истошно вереща, что еще им покажут. Но после этого случая Саныча старались обходить стороной другие бомжи, чему тот был несказанно рад.
   Саныч и сам не заметил, как привязался к собаке и искренне полюбил ее той бескорыстной, не требующей ничего взамен, не ищущей никакой корысти любовью. Он заботился о Тоби, старался оставлять ему лучшие кусочки трапезы, даже раздобыл, Бог его знает, где, старый гребень с отломанными зубцами, которым старательно расчесывал свалявшуюся шерсть пса. И Тоби отвечал ему взаимностью: ведь у него, как и у Саныча, больше ничего не было на свете, он, привыкший к пинкам и издевательствам двуногих, сполна оценил заботу Саныча и ответил ему верной и преданной привязанностью. За свою долгую совместную жизнь они даже стали похожи по характеру, прекрасно изучив привычки каждого из них и инстинктивно стараясь подстроиться друг к другу.
   Но в тот злополучный вечер их тихий, уютный мирок в один момент оказался разрушен. К ним в подвал вдруг забрела компания порядком подвыпивших подростков, почему-то решивших найти укромное местечко для любовных утех. Сколько таких компашек за эти годы забредало в здание, но ни одна из них до сих пор не добиралась до подвала. С истеричным гиком и визгами вломились они в помещение, мигом ставшее гораздо теснее обычного. Саныч не успел удержать Тоби, как пес стремглав кинулся на непрошенных гостей, схватив одного из них за ногу. Юнец с размаху ударил Тоби, пес инстинктивно дернулся назад, не отпуская своей добычи. Как-то особенно громко и отчетливо в наступившей тишине раздался треск разрываемой материи.
   – Ах ты, б…, он мне джинсы порвал! – завопил юнец.
   – Мочи его! – раздался дружный вопль в ответ, юнцы мигом обступили Тоби и начали методично избивать его, чем под руку подвернется.
   Саныч попытался было кинуться на подмогу, но получил мощную затрещину, откатившись в дальний угол подвала.
   – Хватит! Остановитесь! Люди вы или нет? – тщетно пытался он воззвать к юнцам, упорно пытаясь подняться, преодолев слабость и головокружение, да вот беда, ноги никак не хотели держать его.
   Тоби, поначалу взвизгивающий, теперь уже неподвижно лежал на полу, а юнцами овладел экстаз убийства: они с улюлюканьем и диким ржанием избивали уже неподвижного пса ногами, бутылками и ремнями.
   – Б…, отомсти ему, Жека, он же тебе вещь испортил! – загоготала тощая полуобнаженная девица, до половины упакованная в кожу и протянула пострадавшему юнцу невесть откуда взявшийся увесистый камень.
   – Ща, это мы, б… мигом! – довольно расхохотался тот, схватил камень и, приловчившись, со всего размаху опустил его на морду Тоби. Камень пробил череп пса, забрызгав окружающих кровью.
   – Твою мать, Жека, ты всех изгадил! – завопила девица, ухватив юнца, вновь было занесшего свой камень, за руку и резво потянув в сторону. – Все, валим на х… отсюда!
   Они опрометью умчались восвояси, оставив на полу бездыханного Тоби в луже крови и брызгах мозгов.  Саныч, рыдая, подполз к псу, крепко обняв его, пытаясь растормошить, не веря в произошедшее.  Но чуда не произошло: в единственно уцелевшем остекленелом глазе Тоби не было ни единой искорки жизни.
   Саныч бережно поднял Тоби и понес его на улицу, где, осторожно опустив тело пса, стал копать ему могилу ветхой, заржавелой лопатой без черенка. Земля перед зданием была обильно приправлена щебенкой и камнями, поэтому плохо поддавалась лопате, но Саныч не останавливался, и через несколько часов могила была готова. В последний раз поглядев на Тоби, он опустил его в могилку и так же молча зарыл ее, водрузив в изголовье один из разбросанных по двору массивных булыжников.
   Первым делом он сменил подвал, явственно напоминавший ему о случившемся. Да только это нисколько не помогло, перед его глазами явственно стояла картина забиваемой до смерти собаки. В каждом из людей ему мерещилось ухмыляющееся лицо юнца, в бессчетный раз с размаху опускавшего свой камень. Саныч сохранил его, всюду нося с собой и, завидев человека, протягивал ему этот камень в своих судорожно сжатых ладонях, неизменно бормоча: «За что? За что?».
   Прохожие, поначалу отпихивающие Саныча, постепенно привыкли к этому странному тихому сумасшедшему и лишь ускоряли свой шаг при его появлении, невольно стараясь избежать общения с Санычем. Даже другие бомжи, и те старались не связываться с ним, может, потому что безутешное горе Саныча будило в них давно позабытое человеческое сочувствие.
   Но вот в город, где жил Саныч, с рабочим визитом нагрянул Первый, решивший не упустить случая поднять свой рейтинг и пообщаться с простым народом. Кавалькада роскошных лимузинов медленно и степенно остановилась на площади у поспешно согнанной властями толпы людей. Из второй машины неспешно вылез Первый, обаятельно расточающий улыбки, приветственно мащущий рукой собравшимся. По заведенному неведомо кем протоколу, перед тем, как произнести свою привычную, в тысячный раз повторяемую с незначительными вариациями, речь, Первый стал пожимать руки тем, кому посчастливилось находиться в первых рядах. И тут появился Саныч.
   Бормоча свое «За что?», протягивая камень расступающимся перед ним окружающим, он пробирался вперед, по направлению к Первому. При таком столпотворении народа, ни охрана, ни полиция не могли пробиться к Санычу, чтобы остановить его. И тут грянули роковые выстрелы: секьюрити, усмотрев в Саныче угрозу для Первого, а может – приняв его за террориста, открыли огонь на поражение. Пули швырнули его на землю, камень выпал из разжатой руки, покатившись по мостовой.
   Толпа в панике кинулась врассыпную, секьюрити по заранее отработанному протоколу, прикрывая собой Первого, запихали его в лимузин, и кавалькада, оглашая воздух истошным воем сирен, набирая скорость, умчалась прочь от этого злополучного, мигом опустевшего места. И только Саныч неподвижно остался лежать на серой мостовой.