Вход на сайт

Сейчас на сайте

Пользователей онлайн: 0.

Статистика



Анализ веб сайтов

Вы здесь

Сергей Серпанов. Чехословакия, год 1968. Воспоминания

 

«СПРЯТАННАЯ» ВОЙНА.

 

Чехословакия, август 1968 года. Воспоминания

 

«Ты должен сделать добро из зла, потому что его больше не из чего сделать».

 

Роберт Пен Уоррен.

 

В 1968 году в ночь с 20 на 21 августа (это просто какая-то мистика, но ГКЧП правил бал именно в эти дни в 1991 году) войска пяти стран Варшавского договора вторглись в Чехословакию, чтобы перекрыть кислород начавшемуся здесь процессу демократизации. Чехи и словаки отчаянно сопротивлялись. Это была взаправдашняя война. Но не та, что озарит нам долгий и ясный путь светом своих могильных звезд – погибших хоронили в свинцовых гробах втихушку, без оркестров и воинских почестей. Да и как иначе, если эту войну пытались спрятать от публики с самого начала, как прячут убийство?! Но война эта все-таки выкарабкивалась из-под бетонированных идеологических дзотов  - война против народа славянского и война против своего народа, война, залитая солдатской кровью. Увы, мы даже не знаем, каких  жертв она стоила. Впрочем, неудивительно: у этой войны не было армии – фигурировала, как в Афгане, «группа советских войск». Не было и конкретного врага – лишь какие-то мифические бандиты и агенты западных спецслужб.

 

Но победителей не встречали с оркестром. Да и была ли тогда одержана победа? Как видится с высоты сегодняшних дней, это был еще один шаг к развалу советской империи.

 

Вы слышите: грохочут сапоги?

 

Повестку из военкомата мне принесли 6 августа. Читал и глазам своим не верил: нужно было явиться на призывной пункт с кружкой, ложкой и сменой белья – для прохождения воинской службы.

 

- Тут какая-то ошибка, - пыталась утешить меня мать. – Не может такого быть, чтобы человек, отслуживший три года, снова призывался. Чушь какая-то!

 

Я демобилизовался 20 июля того же, 1968 года. Воспоминания об армии были яркими и свежими. Казахстан, степь без конца и края. Жалкая выгоревшая трава. Неумолимое солнце, такыры – потрескавшаяся от пекучего солнца земля. Белые столбы пыли над дорогой. Густой запах полыни. Именно сюда, в забытый Богом край перевели нашу дивизию из-под Тюмени, когда двойной агент Пеньковский выдал американцам места дислокации наших раетных войск стратегического назначения.

 

Первую зиму мы провели в палатке. Ее насквозь продували холодные ветры. Две печки-буржуйки от стужи не спасали. Дневальный утром выметал снег из-под коек. Спали одетыми. Да и разве это назовешь сном? Через полчаса зубы начинали выбивать барабанную дробь, приходилось вставать и бегать по узкому проходу, чтобы хоть немного согреться. И грохот сапог стоял всю ночь…

 

Я об этом домой не писал. Служба есть служба, она всегда сопряжена с трудностями. Это хорошо понимал отец – его призвали в армию в 1943-м. Призвали, несмотря на то, что у него было очень серьезное заболевание – трахома. И он делал все, чтобы страна победила. Разве мог я жаловаться ему на то, что несоизмеримо с пережитым им?

 

Однажды, когда мы остались наедине, отец похлопал меня по плечу и сказал:

 

- Крепись. Возможно, будет война.

 

Против «старшего брата»

 

Я стал листать газеты – читать их раньше было недосуг – и понял, что отец, наверное, прав. Если раньше Чехословакия была самой «правоверной» страной соцлагеря (даже памятник Сталину в центре Праги снесли только в 1962 году), то в последнее время «старший брат» - СССР – был недоволен «ползучей либерализацией», как называли в советских СМИ попытки чехословацких политиков скрестить социализм и свободу.

 

В мае 1968 года Брежнев вызвал «на ковер» лидера КПЧ Александра Дубчека, главу правительства Олдржиха Черника, председателя парламента Йозефа Смрковски и шефа словацких коммунистов Васила Биляка. Но переговоры с ними, призывы «бровеносца» «покончить с ересью» не встретили должного понимания. Пражская весна, как называли чехи и словаки свою революцию, набирала силы. 1968 год стал пиком расцвета искусства и культуры, ознаменовался приходом нового поколения талантливых писателей, художников и кинорежисеров.

 

Идеи Пражской весны излагались в «Программе действий КПЧ», а 27 июня газеты напечатали манифест «Две тысячи слов», подписанный творческой интеллигенцией. Это был призыв к Компартии Чехословакии поделиться властью с обществом. И такого «старший брат» стерпеть не мог. «Развитие событий в стране вызывает у нас глубокое беспокойство, - говорилось в послании ЦК КПЧ руководителей СССР, Болгарии, Венгрии, ГДР и Польши. – Поддерживаемое империализмом наступление реакции против вашей партии и основ общественного строя ЧССР, по нашему глубокому убеждению, угрожает столкнуть вашу страну с пути социализма, а следовательно, подвергает угрозе интересы всей социалистической системы… У нас не было и нет намерения вмешиваться в такие дела, которые являются чисто внутренними делами вашей партии и вашего государства, нарушать принципы уважания, самостоятельности. Вместе с тем мы не можем согласиться, чтобы враждебные силы сталкивали страну с пути социализма. Это уже не только ваше дело. Это общее дело всех коммунистических и рабочих партий и глсударств, объединенных союзом, сотрудничеством и дружбой».

 

Тем не менее чехословацкие лидеры не испугались. Состоялся Пленум ЦК Компартии Чехословакии, на котором была одобрена «Программа действий КПЧ» и принята резолюция: «Мы не видим реальных причин, которые давали бы право на утверждения, обозначающие нынешнее положение как контрреволюционное». И тогда «старший брат» начинает разрабатывать план вторжения в «мятежную страну». Как только Дубчек объявил о дне открытия съезда КПЧ, на котором предполагалось расширить проводившиеся реформы, план этот был приведен в действие.

 

Секретный патриотизм

 

12 августа, как было указано в повестке, простившись с родителями и друзьями, я прибыл на сборный пункт, располагавшийся на окраине Ставрополя. Он был набит битком. Во дворе находилось не меньше тысячи человек примерно одного возраста. Я увидел много знакомых лиц.  Все мои бывшие сослуживцы были уволены в запас либо в 1968-м, либо годом раньше.

 

Сборный пункт гудел как растревоженный улей. Собственно говоря, пережевывалось одно и то же: зачем нас сюда вызвали и куда отправляют. Но никто толком ничего не знал, были одни только догадки. Одни предполагали, что нас должны перебросить в Чехословакию, другие считали, что путь наш лежит на границу с Китаем, отношения с которым в то время сильно ухудшились. Достаточно было чиркнуть спичкой, чтобы возник большой пожар. Неужели придется воевать с китайцами?

 

Часа через два к нам вышел некто в штатском в сопровождении полковника-танкиста.

 

- Слушайте все! – прохрипел он в мегафон. – Вам поручается очень ответственное задание. И очень секретное, с каждого из вас возьмут подписку о неразглашении. Не исключено, что вам придется применить боевое оружие. Но все это делается во имя укрепления безопасности нашей страны и всего социалистического лагеря.

 

Оратор в штатском мегафонил еще достаточно долго. Пробуждал в нас патриотические чувства, любовь к Родине, но поднялся такой неимоверный шум, что его уже никто не слушал и не слышал.

 

- Скажите, куда нас отправляют? – то и дело выкрикивали из толпы.

 

- Мы не имеем полномочий это вам открыть, - ответил, наконец, полковник-танкист. – Но скоро вы узнаете.

 

Зашумели еще сильнее. Штатский и полковник поспешили скрыться. А вторичные призывники долго еще не могли успокоиться.

 

Ночной экспресс

 

- Везут нас, как баранов, на бойню, - поделился  со мной мой армейский товарищ Володя Муляр.

 

 Мы служили с ним в одной роте охраны, но в разных взводах. Он – в комендантском, я – в стрелковом. Володя проверял пропуска на КПП штаба дивизии, я же через двое суток на третьи заступал в караул, охранял подступы к шахтам, где находились ракеты: дивизия уже несла боевое дежурство. Иногда приходилось сопровождать вновь прибывавшие «изделия», как называли ракеты в целях конспирации. Их доставляли на «точку» по ночам. Это было очень долго и утомительно. Колонна тягачей и автомобилей прикрытия вытягивалась чуть ли не на километр. Кроме того, это было небезопасно, если приходилось ехать в кабине машины, которая везла боеголовку. Защиты от радиации тогда не было никакой. Счетчик Гейгера фонил со страшной силой. И не случайно, что кое-кто из моих сослуживцев вдруг начинал катастрофически лысеть.

 

Нас, стрелков, регулярно вывозили на стрельбище, где мы упражнялись в пальбе по мишеням, в том числе движущимся. Если кто-то постоянно посылал пули в «молоко», его списывали, переводили главным образом в хозвзвод, ухаживать за свиньями – в дивизии была своя небольшая свиноферма. И когда зашел об этом разговор, Володя обронил такую фразу:

 

- До меня не доходит, зачем меня сюда вызвали. Тебя – это понятно, ты хоть с автоматом обращаться можешь. А я на стрельбище за три года всего один раз был.

 

Но тот, кто планировал ввод войск в Чехословакию, об этом не задумывался. Брежневу и его окружению важно было подавить инакомыслие, «ползучую заразу», которая могла распространиться по всей социалистической империи. Мы, вторичные призывники, были самым обыкновенным пушечным мясом.

 

Да, с нами не церемонились. Двое суток мы провели на сборном пункте. Здесь не было коек, спали на плече друг у друга. Не было и никакой кормежки. Хорошо, что догадались захватить из дома какие-то припасы. Родственников и друзей к сборному пункту не подпускали. Как будто мы были очень опасными преступниками.

 

Потом нас по списку стали вызывать. Каждый список насчитывал приблизительно сто фамилий. Сначала  увезли куда-то танкистов, потом тех, кто служил в авиации. Наконец, дело дошло и до нас с Володей. Мы попали в компанию с вэдэвэшниками – теми, кто нес службу во внутренних войсках.

 

Наш поезд шел ночами. Названия станций, которые мы проезжали, разобрать было нельзя. В это время тепловоз прибавлял ходу. Днем наш эшелон отстаивался на запасных путях. В вагонах нечем было дышать – стояла жара, но нас не выпускали. Все было четко продумано. Нельзя было допустить, чтобы «план Барбароссы» стал кому-то известен.

 

18 августа мы, наконец, добрались до Ужгорода, а потом до станции Чоп – на самой границе с Чехословакией и Венгрией, и теперь стало ясно, что нас ожидает. Здесь мы застряли еще на двое суток. Но тут дышалось гораздо легче – нас высадили на «большую землю». В первый раз за неделю нормально пообедали – работала походная солдатская кухня.

 

Из нас хотели сделать жандармов

 

На станции Чоп собралось больше тысячи человек. Может быть, даже две. Здесь быстренько сформировали взводы и роты. Потом генерал, представившийся Майоровым (впоследствие он командовал размещенной в Чехословакии Центральной группой советских войск), обрисовал наши задачи.

 

- Вы будете поддерживать порядок там, куда вас направят, - сказал он. – Патрулировать, охранять государственные учреждения, пресекать попытки проведения митингов и демонстраций. Стрелять исключительно только в воздух, но если огонь будет открыт по нашим военнослужащим, открывать ответный огонь – на поражение. По возможности выявлять вражескую агентуру, производить аресты, осматривать на предмет провоза оружия все легковые и грузовые автомобили. В контакты с местными жителями не вступать. Кто нарушит приказ, будет привлечен к уголовной ответственности.

 

Тут же с каждого из нас взяли подписку о неразглашении государственной тайны.

 

20 августа на станцию прибыли танки и строительная техника – экскаваторы, автокраны, бульдозеры. Нам выдали военную форму, оружие, четыре магазина к АКМ с боевыми патронами, сухой паек. Вскоре подошли грузовики, и нас посадили в фургоны. И вновь потянулись томительные минуты ожидания.

 

В 11 часов вечера танки перешли чехословацкую границу и двинулись к словацкому городку Михайловце. За танковой колонной последовали военные ГАЗ-66 – без участия Горьковского автозавода в этой операции не обошлись.

 

Встречали же нас совсем не так, как советских солдат в мае 1945 года. Не как освободителей. Хмурые настороженные лица, выкрики – явно неодобрительные. В Кошице мы видели повешенного на фонарном столбе, в Банка-Быстрице устраивали костры, куда бросали книги на русском языке и подшивки газеты «Правда». Здесь же нас осыпали листовками. В них содержались призывы к жителям нападать на «оккупантов», на народную милицию, уничтожать коммунистов, сотрудников секретных служб. Подписаны они были неким «Тайным комитетом». Начиналась партизанская война.

 

Из Кошицы несколько танков и грузовиков с вновь призванными на военную службу солдатами ушли в направление Прешнова и Попрада, из Банка-Быстрицы – на Жилину, Зволен и Лученец, а оставшееся войско двинулось на Братиславу. Туда мы прибыли, преодолев почти четыре сотни километров, только спустя 12 часов, днем 21 августа. Словаки намеренно создавали пробки на дорогах, приходилось разбирать завалы из деревьев, камней, бетонных плит.

 

Братислава уже была наводнена нашими войсками. У химического завода шла стрельба танковыми снарядами. Стены домов были испещрены отметинами от пуль. Стреляли и перед Братиславским университетом. Танки стояли на трамвайных рельсах, все движение в городе было парализовано. То и дело, как факелы, вспыхивали легковые машины. Наш взвод высадили из грузовика, поручив охрану здания комитета госбезопасности, который по-словацки назывался весьма забавно: «комитет статной беспечности», и передвижного госпиталя. Сюда одного за другим доставляли раненых наших солдат. Человек десять, не меньше - за то время, когда я патрулировал. Здесь же размешалась и штабная палатка танкового батальона. Ее охраняли бывшие вэдэвэшники.

 

Мы разговорились. Ребята объяснили, что их доставили сюда самолетом. Несколько воздушных гигантов-«Антеев» без разрешения авиадиспетчеров приземлились в Праге, других крупных городах. Был сброшен и парашютный десант. То есть, вторжение было масштабным. Не оставался без присмотра ни один населенный пункт, даже крохотные деревушки.

 

Неожиданный отбой

 

Вечером того же дня нас снова посадили в грузовики и под прикрытием танков отправили в Нове-Замке, что в 70 километрах от Братиславы. Но там было относительно спокойно. Никто не митинговал, не устраивал демонстраций. Мамаши мирно катали коляски с грудными детьми, старушки подходили к нам, спрашивали, зачем мы здесь. И хоть это строго запрещалось, мы виновато оправдывались: дескать, нас сюда прислали, так как у вас переворот, и во всем этом виновата Западная Германия и американцы.

 

- Да вы что, ребята, с ума сошли? - говорили старушки на чистейшем русском. – Никакого у нас переворота нет, все нормально.

 

Мы верили и не верили и, в общем, сочувственно относились к словакам, которые вынуждены были терпеть вмешательство в их внутренние дела. Преобразования в ЧССР внушали надежду, что и у нас в стране тоже будут какие-то перемены, что болотную ряску застоя смоют потоки свободы и правды. Но этим надеждам не суждено было тогда сбыться.

 

- Теперь все прахом! – вздыхал Володя Муляр. – Теперь и нас всех в бараний рог скрутят.

 

24 августа нас неожиданно отправили домой. Путь в Москву лежал через Белоруссию. Мы сняли военную форму, сдали автоматы, из которых не было сделано ни единого выстрела, оделись снова во все гражданское. Но на станции Вязьма надолго застряли.

 

Охрана у нас была уже не такой бдительной. За нами присматривал только взводный – молоденький лейтенант, который, похоже, был моложе каждого из нас. И было не так скучно - в вагоне с нами ехали обычные пассажиры. Один из них сказал, что 23 августа в Белокаменную приезжал президент Чехословакии Людвиг Свобода. Но седовласый генерал, который командовал в годы войны Чехословацким корпусом, сражавшимся с фашистами, о выводе союзных войск договориться с Брежневым не сумел. А спустя два дня, 25 августа, группа диссидентов устроила митинг протеста у Исторического музея. На одном из плакатов было написано: «Руки прочь от ЧССР!».

 

Все это подсмотрел сын Ивана Петровича (на самом деле, как звали этого человека, я не помню, называю его так чисто символически). Он позвонил отцу и рассказал, что чуть было не посадили в «воронок» и его. Площадь вмиг оцепила милиция, толпа каких-то молодчиков кинулась на митингующих. У них вырвали плакаты, кто-то крикнул:

 

- Бей антисоветчиков!

 

Что делалось за могучими спинами стражей порядка, сын Ивана Петровича уже не видел.

 

Но земля слухом полнится. В декабре того же года мне попалась самиздатовская листовка, где говорилось, что в октябре 1968 года за демонстрацию у Исторического музея в защиту Чехословакии к разным срокам лишения свободы были приговорены Лариса Богораз, Вадим Делоне, Павел Литвинов, Константин Дремлюга и его тезка Бабицкий. Двое – Файнберг и Горбаневская – подверглись принудительному психиатрическому лечению.

 

Тогда их называли отщепенцами. Немногие им сочувствовали, немногие восхищались их мужеством. Хотя понимали: ничего тогда эта акция изменить не могла. Страна еще не созрела для того, чтобы осознать, что живет по-рабски – с повязкой на глазах и с кляпом во рту...

 

 

 

Комментарии

Replied
Аватар пользователя Корытко Пётр
В августе 68-го года я был курсантом военного училища, а в ноябре уже, закончив его, уже прибыл на службу в ГСВГ, во Франкфурт-на-Одере...
Все события разворачивались на моих глазах.
Да, чехи и танки наши поджигали, и в солдат, бывало, стреляли. Это были борцы "за свободу". Но ведь были демонстрации в поддержку! - И это были борцы против "борцов за свободу"... Люди с цветами выходили на площади, и никто их специально не сгонял для этого.
Почему?
По одной простой причине. Наши танки (из ГДР) на несколько часов опередили американцев на западной границе. Лоб в лоб они там встретились, и трое суток стояли с заведёнными двигателями, и военные рассматривали друг друга в бинокли...
Однозначных трактовок таких событий быть не может. Столкновение интересов.
Вся западная пресса показывала "ужасы войны и советской оккупации", а мы видели совсем другое...
А спустя некоторое время я встречался (на автостраде из ФРГ в Западный Берлин) с американскими солдатами и офицерами. С их стороны было такое неподдельное любопытство к нам! И никакой вражды, никакого неуважения. Напротив, мы им все свои эмблемы и звёздочки отдавали, снимая с себя, а они удивлялись, что мы не очень-то желали иметь их символику... А сколько было рукопожатий и похлопываний по плечам!..
В ближайшем военторге мы снова восстанавливали свою форму.
Replied
Аватар пользователя user399
Продолжая тему, хотелось бы задать вам, Петр, такой вопрос. Не знали ли вы капитана (возможно, к тому времени уже майора) по фамилии Лехмус? Он был у нас в 38-й ракетной дивизии (Туркестанский военный округ) руководителем литобъединения. До1967 года выпустил несколько поэтических сборников. И осенью того года его перевели в Германию. Не помню точно, но речь шла, похоже, именно о Франкфурте-на-Одере.
Мы с Толиком Соколовым пытались завязать с ним переписку, но наши письма военная цензура не пропускала. Как видно, и его тоже.
Replied
Аватар пользователя Пасютин Анатолий
Петр, Вы совершенно правы. Я демобилизовался в 63ем,
а мой брат во время чехословацких событий служил в авиаполку в Германии. Мы очень переживали, чтобы не разразился настоящий конфликт. Так вот его рассказы
(их полк тоже был переброшен в Чехословакию)
больше похожи на ваше замечание. А американская "Голос свободы" рисовала удручающие картины.
И почему вдруг американские танки оказались у границ Чехословакии. Сергей, вам не кажется это странным.
Более того, переворот в СССР произошел не без участия
Америки. Даже нашу конституцию писали их советники.

Новые комментарии

Медиа

Последние публикации