Альманах Жарки Сибирские, проза, 2, ноябрь 2011

Уважаемые авторы и читатели серверов Жарки Сибирские и Стихи.ру!
Предлагаем Вашему вниманию очередной номер альманаха прозы. На этот раз он посвящён женскому творчеству, отсюда и жанровое и стилевое разнообразие представленных в нем рассказов и миниатюр.

 

Наталья Герасимова, Новосибирск
Реальность в нереальности, нереальность в реальности

http://sib-zharki.ru/proza/81-2011-01-20-10-32-01/4866-2011-11-10-13-56-31

У тебя астма! У меня? Да, - ведь у меня астма! И это утверждение дает мне понять, что я вернулась в мир, который покинула несколько месяцев назад.
Тебе тяжело? – Да, мне нелегко сейчас, я же впервые столкнулась с таким явлением и объяснить это явление пока не могу.
Мне надо постараться вспомнить все с самого начала.
Неожиданно для себя с каждым днем я стала непрерывно думать о Симоне, хотя с Симоном я не виделась уже два года. Какая же сила заставила меня вновь вернуться к мыслям о нем? Неужели Вселенная решила мне показать, что Симон не мой человек и начала создавать определенные «волны», которые дойдя до меня, вызвали все последующие действия и мысли, так как, увиденную мною на второй день знакомства с Симоном картинку, на которой было изображено, что я прохожу мимо Симона к свету, струящемуся впереди меня к горизонту, мною было проигнорировано.
Боже! Неужели я схожу с ума? И я начинаю лихорадочно перебирать всех родственников родового древа, но страдающих психическими заболеваниями среди них никого не нахожу. Значит, наследственность здесь ни при чем! Тогда, что же это? – Надо успокоиться и продолжить воспоминание.
Лето. Да, летом два года назад, произошла встреча с Симоном. Я стояла на берегу реки и любовалась окружающей меня природой. Я была одна и меня это радовало. Почему? - Я любила слушать тишину. Однако вскоре звуки тишины были нарушены: я услышала чьи-то шаги. Это был мужчина средних лет. Он подошел ко мне, стараясь как можно меньше производить шума, встал рядом со мной и молча протянул мне руку с маслом герани. Я с недоумением посмотрела на него. « Герань отпугивает комаров», - сказал он и добавил, видя мое намерение уйти: «Постойте, не уходите. Я давно наблюдаю за Вами. Вы так трогательны в своей чистоте восприятия окружающего мира, кажется, что Вы даже с ним одно целое!» Посмотрев в его глаза и увидев в них мольбу, я осталась.
Так начались наши встречи. Они приносили нам огромную радость. Но однажды из его уст прозвучала ложь. Затем еще одна и еще. Так ложь стала началом конца наших взаимоотношений. Мы не встречались более, но изредка звонили друг другу, и уже казалось, что и звонки скоро сойдут на нет. Но какая-то неведомая мне сила заставила меня во время очередного звонка Симону сказать: « Я люблю тебя, Симон, я очень тебя люблю и хочу видеть тебя!» Симон долго молчал, а затем ответил: « Я давно ждал этих слов и мы с тобой обязательно встретимся при первой же возможности.» После этого звонка я стала Симону не только звонить, но и писать смс о своей любви к нему. Меня, той, которая была до этого признания, не стало, – это я сейчас понимаю, вернувшись вновь в этот мир.
Что было далее?
Вскоре состоялась наша встреча. Сколько любви, тепла, радости я выплескивала на Симона. Однажды, когда мы сидели с ним за столом и завтракали, у меня промелькнула мысль: «Что ты тут делаешь?» Лишь только промелькнула мысль, как я сразу же ощутила себя, находящейся в двух пространствах, в двух мирах. Я была не Я! Меня стало две - ведь не могла же я одна сразу быть в двух мирах! Создавшаяся ситуация испугала. И лишь только страх коснулся меня, я осталась в одном миру. Что это был за мир? Реальный или нереальный? Я ничего не могла ответить на этот вопрос. Страх продолжал сковывать меня и сконцентрироваться не было возможности из-за него. Симон не замечал моего состояния. Он перестал чувствовать меня. Так прошло несколько дней.
Наступил день отъезда Симона на Родину, где у него остался сын, с которым он хотел наладить отношения: сын не мог простить ему развода. Разлука с Симоном стала для меня спасением. Она давала мне возможность спокойно проанализировать непонятную для меня ситуацию: нахождение себя в двух мирах и ответить на вопрос:в каком миру из двух миров я сейчас нахожусь? Но как только приступила к анализу, все воспоминания прошлого стерлись из моей памяти, и я опять почувствовала себя в двух пространствах.
Находясь в таком состоянии, прошло несколько месяцев. Скоро должен был наступить любимый мною праздник, Новый год. Я ждала с нетерпением его приближения, так как, 28 декабря должен был приехать Симон, и уже представляла себе: как мы с Симоном будем его встречать. Но за день до встречи Нового года я услышала от Симона: « Новый год я встречаю без тебя. Моя любовь прошла!»
Я долго приходила в себя. И вот, когда твердо была уверена в том, что смогу жить без него, Симон позвонил мне. Звонок был поздним, было около часу ночи. Его голос вначале даже не узнала. Симон хотел вернуть меня. А я? - Я сказала ему, чтобы он больше не звонил мне ни при каких обстоятельствах. Отключив телефон, я постаралась заснуть, а проснувшись ранним утром я и поняла, что вновь вернулась в мир, который и покинула несколько месяцев назад.
Сейчас, стараясь проанализировать все события, произошедшие ранее со мной, я почувствовала какое-то сопротивление в своем организме, мне что-то или же кто-то не позволял провести анализ. Мой мозг, функционирующий до всей этой истории великолепно, отказывался проводить анализ.
И я наконец-то поняла : не все поддается анализу, иногда, надо просто ( хотя все начинается просто) принять ситуацию и отпустить ее.

Лидия Девушкина-Соммэ, Франция
Через полвека в Марселе

Софья Петровна, приятно потрясенная, но и утомленная двухнедельным визитом во Францию, все откладывала свой рассказ о поездке, обещанный некоторым родственникам. Особенно было трудно подобрать слова для отчета кузине Наталье. Та требовала непременно посетить в Марселе некую Клару, свою бывшую школьную подругу. Сидели вместе за одной партой целых четыре года. Это что же, повод напомнить о себе? Да это ведь было почитай миллион лет назад!. Вечно эти старушки со своими гусями, хотя … не за горами ждут эти гуси и нас. Наташа была старше Софьи на 10 лет. В 1959 г., когда обеим подружкам было по 12 лет, Клара вдруг внезапно исчезла. Невиданное по тем временам дело, раскрывшееся во всей полноте гораздо позже: Кларкин папа-армянин уехал с семьей каким-то хитроумным путем во Францию, конкретно через Польшу. И даже стал там весьма небедным человеком, хотя в СССР по специальности был преподаватель научного атеизма. Кстати, логично: раз не молишься Богу, то молишься деньгам. Однозначно, как сказал бы Жириновский.
- С чего это вдруг? Что конкретно Натуське от меня надо, если она меня вдруг вспомнила? – крутанув худым плечом, бесцеремонно спросила вышеозначенная Клара, когда Софья Петровна после телефонного согласования появилась на пороге ее огромного дома под Марселем. - Хотя ладно, проходите уж. Удивительно, как Вы нашли нашу дыру на окраине. Хорошо, что я еще не уехала в свое второе имение. Летом я обычно даю отсюда деру, в городе же ж невозможно.
Клара немного пошатнулась, неловко опершись руками о кресло. После чего стала тихо ругаться матом. В остальном ее русский язык был почти безупречен, как у театральной актрисы с большим стажем. Не вполне симпатично было то, что, как и многие русские эмигранты, почти каждое предложение она завершала мяукающим bon . Софья Петровна несмело протянула нелепые в столь шикарной обстановке новосибирские гостинцы: конфеты с оперным театром и мишками на северах.
- Вот это классно, - снизошла наконец Клара. - Прям как из того гастронома на Красном под часами. Спасибочки! (Она опять ругнулась). Вас предупреждали, что я знаю много неприличных таких словечек?
Вопрос прозвучал риторически: кто бы мог предупредить? Полвека назад Клара еще как будто бы не умела материться. Волосы у Клары были как у Анджелы Дэвис эпохи высылки Солженицына на Запад. С такой шевелюрой и такой тонкой талией Клара казалась не по возрасту красивой и одухотворенной. Софья Петровна не могла удержаться от восхищения, хотя матершинников вообще-то не одобряла-с.
- Это у меня после химии. После химиотерапии, а не после химзавивки. Укатали Сивку крутые горки, - резанула Клара и снова выругалась, уже совсем шепотом. – Мой Гаршин от меня сбежал. Морозяка эдакий, гад, гад и на рубль собака. Предал меня! Вот я и заболела.
В этот миг сердце Софьи Петровны болезненно сжалось, хотя подсознание вдруг подсказало ей, что Клара не такая уж жалкая брошенка.
- Что удалось посмотреть в Париже, Софа, я вас правильно величаю? Или было как в том анекдоте: прекрасно провели время: то мы к Ивановым, то Ивановы к нам?
- Я была в Париже всего два дня, - растерянно произнесла Софья Петровна. – Вообще-то я всюду люблю ходить по литературным музеям или по литературным местам. На бульваре Осман, где жил Пруст, нет даже мемориальной доски. Меня поразило, что в Париже с литмузеями негусто. Работают только музей Гюго и Бальзака.
- И еще Тургенева в Буживале, - высокомерно-ворчливо обронила Клара. - Вот из этого сделали вообще какую-то частную лавочку. По-моему, русские вообще из всего сделают частную лавочку. Был царь, и того профукали: сначала капиталистам, а потом большевикам. Все профукают (тут Клара употребляла другой, более экспрессивный, но совсем не гигиенический глагол). Была в Париже газета «Русская мысль». Ее сколько раз пытался закрыть и вообще погубить КГБ. Ни шиша! Пришли русские олигархи, выкупили газету, все профукали, газеты нет. Сделали за год то, что весь СССР за весь послевоенный период со всеми со своими гэбистами не мог сделать.
- Клара, да просто же печатное слово в твердом виде перестали покупать! Тут олигархи вроде не при чем, - решила восстановить справедливость Софья Петровна, хотя, как педагог муниципальной школы, олигархов не могла сильно любить.
- Не при чем!? Нефтяные богатства качают - не перекачают, а с народом не делятся. Выпускайте хоть «Русскую мысль» тогда бесплатно, потому что обворованный народ ничего уже покупать не может, кроме еды! А сытый и ворующий в принципе не читает. Разве что в пробках слушает си-ди! Ему же некогда. Абрамович… я знаю его по Монако. Кроме своего здоровья и своих украденных Березовским денег, его уже ничего не интересует. На русский народ ему наплевать, если не считать этих чукчей, да он и тех кинул.
- Может быть, еще не кинул… Их же мало, можно всем зубы бесплатно вставить. Я читала, он…
- Вы, я вижу, идеалистка!
Софья Петровна не любила, когда над ней иронизируют.
- Нет, давайте вернемся к литературным музеям. Я успела побывать только в музее Гюго. Меня удивило, что вся экспозиция посвящена подруге Гюго – актрисе Жюльетте Друэ. Их связь длилась 50 лет. Я там толстую книгу купила под названием «Мое сердце навсегда отдано тебе», там вся их переписка.
- Ах вот как? - почти безучастно прошелестела Клара и снова выругалась, наверное, – в адрес русских олигархов. Бедная Жюльетта, размышляла Софья Петровна. Ведь он изменял не только своей жене Адели, которая имела к тому времени связь с писателем Сент-Бевом, но и самой Жюльетте. Адюльтер в те поры карался тюремным заключением, если не простит супруг. Гюго , естественно, все прощали, то есть законная супруга все прощала, потому как рыльце в пушку, а вот бедная Жюльетта получала подметные письма от отсидевших свое чужих жен. Туда же присоединялись любовные письма самого Гюго. Он постоянно увлекался и был неисправим. Только однажды… Клара прервала эти раздумья:
- Мама мне постоянно говорила: мы не обязаны отчитываться о своих изменах супругам. И ни один мужчина не заслуживает верности. В таком духе она меня и воспитывала. Еврейские девочки выбирают жениха сами! Почему еврейские? Никакая я не армянка! Мама у меня еврейка. А папа чисто русский, то есть вообще варварская смесь, затерялась русь в мордве и чуди. Почему-то немножко косил под армянина, он вообще по жизни артист. Здесь, в Марселе, когда мне было под тридцать, когда пора было уж определяться (женихов было немерено, я ведь до сих пор красивая, а что вы думаете про меня молодую? ), папа приказал мне: «Выйдешь за русского». Им оказался боковой потомок писателя Гаршина. Ну, как тот кончил жизнь, вы знаете, раз вы училка по литературе. И мой Толик чисто генетически оказался склонен к маниакально-депрессивному психозу.
- Он писал? Это ведь тоже чисто генетически…
- Вот именно! Я ему жужжала: пиши рассказы, , дурень, чудак на букву м. Это снимет в тебе тревожность и страх! Даже подарила ему домик с письменным столом на берегу моря! А он все равно всю жизнь прожил, про… как присяжный переводчик. Я любила все-таки его, да. Мы были счастливы, и не только первое время. Вот вы говорите Гюго, 50 лет параллельной жизни. А я 32 года прожила с двумя мужчинами. Еще до свадьбы в меня был влюблен один француз. Говорил, брошу жену ради тебя. А мне таких подарочков отродясь не надо. Чтобы потом быть проклятой? Сошлись чуть позже, после моей свадьбы. Да весь Марсель знал о нашей связи! Кроме наших двух лохов-супругов. А его жена вообще психотерапевт. Да какая она к шутам психотерапиня, если за 32 года не догнала, что ее муж ведет параллельную жизнь? Шарль предлагал мне уйти с ним и свить семейное гнездо. Это мне надо? Да ни за какие ковриги! Дома Гаршин воспитывает дочь и хлопочет по хозяйству, а мы с Шарлем каждое воскресенье в ресторане. Это называется я ушла к подружкам. Веселимся, шутим. Подкалываем друг друга. Шуточки начинаются еще загодя, по телефону. То, на что Гаршин был неспособен. Он постоянно в депресняке, говорил про самоубийство. А Шарль, он веселый, он остроумный! Он директор маленького завода запчастей для самолетов. Умеет с людьми, чувствует юмор. По-настоящему я любила только Шарля. Что такое любовь? Русские мужики, кстати, не умеют любить. Любовь… это же не обязательно половой акт, хотя и он не повредит. Любовь – это когда ты хочешь обсосать своего любимого мужчину как эскимо. В России еще есть эскимо?
- Не эскимо, а эскимосы, то есть чукчи…- Софья Петровна была ошарашена услышанным. Она решила ничего не говорить по существу вопроса. Умный рассудит, а глупый осудит.
- После 32 лет брака Гаршин меня предал: ушел к какой-то 40-летней бабенке из своего же суда, она ловила последний шанс, хотела родить без мужа. Потомки писателей любят отдавать свою семенную жидкость. Дети, кстати, умные получаются. Например, наша дочь! Окончила 2 вуза, медик и журналист, пишет, кстати, прекрасно. Отдавай уж ладно свои половые клетки, но не в 60 же с хвостиком лет! Он мне честно во всем признался, но в итоге захотел остаться со мной. Пошел ты на все три буквы, вот был мой вердикт. Бракоразводный процесс привел меня к онкологии…
- Гаршин расписался с ней?
- Меня это не интересует, я поставила на нем крест, зато вся недвижимость осталась за мной. И тот домик на берегу моря. Шарль приходит почти каждый день, просится опять в мужья. Нетушки. Я уже привыкла жить вот так. Устраивать ресторан для нас двоих мне теперь легче у меня на дому.
- Клара, побойся Бога, ты опять ругаешься, - в дверь степенно вошла полная русская дама с двумя большими сумками, давняя подруга Клары, именем Муза, уехавшая из СССР после бульдозерной выставки художников. Вскоре выяснилось, что она истово верующая католичка, предпочитает ходить в приход святой Риты, ну той самой, которая помогает всем в безвыходных ситуациях. А в православную церковь пойдешь, нарвешься на одни скандалы. Клара и Муза были полные противоположности и прекрасно, видимо, ладили друг с другом. Такое парадоксальное явление встречается в среде эмигрантов любой национальности, а вот многолетняя дружба встречается в русском землячестве чрезвычайно редко.
- Бога нет, - громко проскандировала Клара. Ее г было вовсе не раскатистым. – Бога нет. Слышите, девчонки! Папа мне рассказывал: евреи шли строем в газовые камеры. А раввины вместе с ними , потом их же останавливали и кричали в толпу: «Евреи, Бога нет!». Папа был умнейший человек. Может быть , он прав был, что мне надо было замуж за русского. Велел мне читать «Майн кампф». Часто говорил: хочешь понять научный атеизм, пойми другую точку зрения, читай Библию и Талмуд. Хочешь понять антисемитизм – читай Гитлера.
Некоторые ученики Софьи Петровны тоже читали «Майн Кампф», и она решила поохотиться за этим текстом по Интернету. Она смогла осилить только некоторые отрывки. Например, описание чувств безработного . Она помнила жуткие 90-е годы, когда сама стала безработной и поняла, что богатый искушен единожды, а бедный искушен дважды. Пусть бы наши олигархи зарубили это на носу, может, и права Клара. Впрочем, атеист может понять христианина или иудея, нашист ( с большим напрягом и сбольшим опозданием, если вообще поймет) – идущего в газовую камеру раввина, а может ли понять олигарх бедняка и что бедняк именно искушен дважды? А супруга-обманщика - обманутый супруг? У Софьи Петровны муж тоже 20 лет вел параллельную жизнь, пока не слег с инфарктом. Самое обидное, что он никогда не ставил ее ни в грош, даже когда Софья Петровна выхаживала его. Поздоровел и сразу к той разлучнице – уже навсегда… Она была нянькой их сына и была старше Софьи Петровны на 12 лет. Стало быть, ему нужна была нянька, а не жена. Навсегда ли он ушел к ней? Будущего нам не дано знать! Главное – это простить его, простить его, простить его. Или начать принципиально новую жизнь… Начать рисовать картины, научиться танцевать танго или арабский танец живота. Стопудово выучить французский язык. Или – для тождественности или симметричности случая, как там говорят математики, встретить молодого, которому тоже нужна будет няня. В любом случае – отпустить его с миром…
Новосибирск , 2012 г.

 

Тамара Захарова, Алматы, Казахстан
Зима в КИЗе

http://www.proza.ru/2009/08/10/235

Посвящается моим коллегам-учителям
И.Г. Боровиковой и В.П. Фёдоровой

Я помню ту прогулку под ярко освещёнными узорными деревьями, покрытыми лёгким белым одеялом. Чистый стерильный снег казался прохладным, лёгким и близким. Он удивлял и успокаивал глаз. Казалось, что я попала в сказку. Целомудренный, невинный и благородный, он будил во мне чистые мысли о красоте природы, красоте любви и покое. Этот подарок зимы дал мне начало новым чувствам и мыслям.
Все цвета ночи и искусственного света контрастировали на белизне снега, приближали ко мне каждую веточку, а я радовалась этому, как ребёнок. Эта радость осталась в моей душе до сих пор. Как контрастно смотрелись стволы деревьев на фоне увеличивающего белого цвета! А я всё удивлялась и удивлялась этой неземной красоте! Чувства, которые вспыхнули во мне, обострили восприятие окружающего мира. Свет фонарей оживил видение и привнёс лиричность... Как жаль, что сказка кончается так быстро!
Теперь, если будет так же падать снег и все деревья так же будут стоять в белоснежном наряде, то первое впечатление не повторится... Будут другие чувства, а грусть, я знаю, появится коварно, исподтишка. Очень жаль, что многое в нашей жизни уходит безвозвратно.

 

Галина Золотаина, Кемеровская область
Утренний автобус

http://www.proza.ru/2009/06/01/896

Дурочка просыпалась раньше всех. Это уже после неё, позёвывая, поднималось июльское солнце. Почёсываясь, выходили на арену городских улиц дворники. Подтягивались к остановкам хмурые шахтёры, ворча на то, что – «как назавтра в первую смену, так с вечера обязательно напьёшься».
Дурочка спала в кустах аллеи на зимнем пальто, которое, проснувшись, она натягивала на себя поверх военного кителя. Её лицо всегда строгое и непроницаемое потемнело от грязи, на ногах была разная обувь: на правой – тапок, на левой – кроссовок. Две тряпичные  сумки были наполнены палками разной длины. Иногда она вытаскивала палку, подходила к телеграфному столбу, стучала по нему; затем, достав из кармана кителя блокнот и ручку, что-то долго писала. Она никогда не разговаривала, хотя глухонемой не была – на голос и звук резко оборачивалась.
Шахтерская дежурка останавливалась чуть дальше автобусной остановки, напротив аллеи. Мужики помаленьку подтягивались, закуривали, перебрасывались словами.
- Лёха, что-то твоей сегодня не видать?
- Да вон она в кустах копошится. А чё это она моя?
- Ты ж у нас один холостой!
Похохотали, окончательно проснувшись. Тем временем дурочка вышла из-за куста, прошла несколько шагов и встала невдалеке напротив. Внимательно переводя взгляд, оглядела каждого, вытащила блокнот и начала писать.
- Ну всё, мужики, донос в НКВД на нас пишет!
Дурочка решительно тронулась  с места в их сторону, пройдя несколько шагов, она резко остановилась, повернулась кругом, достала блокнот и что-то вновь стала писать.
- Бомжует бабёнка. Ещё и с гусями. Пришибут и не хватится никто.
- Петрович, а ты-то своего бомжа ещё кормишь?
- А чё ему его не кормить, он на него, как вол, пашет. Рабовладелец наш Петрович!
- Кстати, Петрович, вы картошку ещё не подкапывали?
- Та-а, свояк вчера ездил…Горох, а не картошка, но жука пока не видать.
Подошла дежурка. Шахтёры столпились возле двери. Дурочка сорвалась с места, подбежала к машине и стала расталкивать мужиков. Потом встала к ним лицом, распахнула руки и загородила вход в автобус.
- Вот новости! Отойди, красавица, так-то мы и на смену опоздаем!
Лицо дурочки выражало решительную ярость. Она отпихивалась руками, брыкалась, но двери не освобождала.
- А ну иди отсюда, кошка драная!
Её схватили за руку, отшвырнули от двери, она упала. Пока поднималась, путаясь в пальто, двери сдвинулись. Она подбежала и стала раздирать их руками, потом забежала вперед автобуса упёрлась в бампер, как бы толкая автобус назад.. Водитель дал несколько гудков, выматерился, вышел из кабины, волоком оттащил дурочку к кустам и бегом вернулся. Когда дурочка снова приблизилась, машина медленно отъехала, набирая ход. Дурочка побежала  за ней, по грязному лицу катились слёзы, слипшиеся волосы падали на глаза, она протягивала руки вперед, издавая визгливые звуки, в которых слышались слова: «Не адя ехъять, не адя-а!
Через несколько часов в одной из лав прогремел взрыв. Петрович, Лёха и другие, ехавшие в утреннем автобусе, погибли.

 

Ольга Киевская, Новосибирск
Выбор без выбора

Когда Оксана садилась в автобус, было ещё светло. Чтобы не привлекать к себе внимание, она быстро заняла свободное место у окна и уткнулась носом в воротник полупальто, пытаясь одновременно согреться и спрятаться от чужих взоров. Она всегда так делала, чтобы не видели её лица и не приставали в транспорте. Оксана в совершенстве владела всеми способами отпугивания непрошеных ухажёров. Порой ей было достаточно принять строгое или высокомерное выражение лица - и новоиспечённый поклонник тут же испарялся. К счастью, сейчас никто не обратил на неё внимания, и это - радовало.     
Неторопливый разговор редких пассажиров убаюкивал её, и она, сладко размечтавшись о горячем душе и душистом чае, задремала. Временами в её памяти всплывали фрагменты только что прошедшей репетиции. Она то видела себя на краю сцены с микрофоном в руке, то наблюдала, как ребята, настроив свои гитары, виртуозно пробегали пальцами по струнам. Это были видения, которые переполняли её восторгом и счастьем, и от которых на щёчках её появлялись славные ямочки. Она улыбалась во сне. Душа её пела….
Вот так бы ехать и ехать до самого дома, утопая в мелодии… Если бы... не ещё одна пересадка.
Когда объявили нужную остановку, Оксана встрепенулась и с сожалением покинула безопасное чрево салона. На мгновение затаив дыхание, она решительно нырнула в пучину промозглого воздуха.
На улице в очередной раз её поджидало неприятное открытие - осенью темнеет как-то сразу и вдруг. Вечер встретил её недружелюбно: обрушившаяся темнота пугала, фары мимо проносящихся машин слепили, а холодный ветер пронизывал насквозь, раздувая жаркое пламя её волос. К тому же, совсем некстати, накрапывал дождь.
- Это плохо, - поёжилась Оксана и огляделась. На остановке почти не было людей. Что было ещё хуже. Она чувствовала: что-то неизвестное надвигается на неё, делая слабой и уязвимой. Огромное чудовище под названием «ночной город» уже подбиралось к ней, жадно тянуло к ней свои скользкие щупальца. Ей чудилось: она оказалась один на один с миром, наполненном до отказа опасностями и её страхами. Оксане страстно хотелось оказаться дома, в её теплой и уютной квартирке. Она бросила тревожный взгляд на часы. Двадцать один. Ноль, ноль…
- Вот трусиха! Ещё совсем детское время. – Попыталась она успокоить себя. И с облегчением вздохнула, увидев то, что ей было позарез необходимо. Телефон-автомат. Свободный. В мозгу затрепыхалась дежурная мысль: пока не подошёл её автобус, нужно срочно позвонить домой мужу, чтобы он встретил её на остановке. Так было заведено. Это была привычка, традиция, продиктованная элементарной безопасностью. Оксана торопливо зашарила в тайниках сумочки в поисках заветной монетки. Один карман, второй – ничего нет… Внутренний, наружный….Не может быть! Она точно помнила, у неё есть - ещё одна. С растущим беспокойством она вывернула наизнанку кошелёк. Как же так? Ни одной двушки. С упавшим сердцем она посмотрела на дорогу. Как нарочно, один за другим подъезжали автобусы с чужими и ненужными ей номерами. Люди выходили из них и, не задерживаясь на остановке, спешно расходились по домам. А в сторону её дома промчалась единственная волга в «шашечку». Оксана тоскливо посмотрела ей вслед. Денег на такси не было. Да и если бы были, она ни за что бы не села в незнакомую машину в тёмное время суток. Она была слишком осторожна. Оксана переминалась с ноги на ногу в ожидании автобуса и лихорадочно соображала.
Как сообщить мужу, что она уже едет? Подойти, попросить у кого-нибудь монетку? Глупо, неудобно, неприлично... Сердце забилось, как муха в авоське паука. А в отдалении стоящая развесёлая компания уже обратила на неё внимание. Да чего там! Несколько молодых парней откровенно пялились на неё. Оксана отошла на всякий случай подальше, раздосадованная своим броским видом и попыталась посмотреть на себя со стороны. Да… хороша… нечего сказать! Стройная. Вся в чёрном. Чёрные ботиночки на высоких шпильках. Чёрная узкая юбка чуть выше колен с провокационной шлицей сзади. Чёрный бант шёлковой блузки кокетливо выглядывает из V-образного выреза серого, в «гусиную лапку», модного полупальто. Этот бант, перехваченный поперёк маленькой брошью со стразами, удивительно сочетается с её сверкающими в свете фонарей серьгами. Шея обнажена. Высокая грудь - как на выставке. Ну и завершали сей роскошный образ развевающаяся пышная грива и густо накрашенные глаза, горящие то ли от страха, то ли от страсти.
- Никаких надежд остаться незамеченной. Кто-нибудь обязательно приклеится. – Огорчённо подумала она про себя. И ещё больше расстроилась. Это днём ей льстило, что мужчины сворачивали шеи, бросали ей комплименты или неприлично присвистывали вслед. А сейчас она была готова себя поколотить.
- Вот дура, вырядилась на ночь глядючи!
Но представить себя серой мышкой на репетиции, среди глазеющих на неё парней – она тоже не могла.
Оксана удвоила своё рвение в поисках вожделенной монеты. И - о, чудо! Холодная медь на самом дне сумочки, наконец, обожгла ей пальцы. Она рванулась радостно к телефону, но в этот момент, скрипя шинами и разбрызгивая лужи, подъехал ещё один почти пустой автобус. Её автобус! В голове Оксаны заметались мысли в поисках правильного решения. Что делать? Уехать, не позвонив? Или звонить - и опоздать на автобус, и остаться с подвыпившей компанией нос к носу на пустынной остановке? Автобусы ходят редко и неизвестно, когда подойдёт следующий? А вдруг это – последний? Надо ехать. Но как потом идти от остановки до дому, одной, в темноте? Страшно! Однако салон автобуса с долгожданным номером обещал быстрое приближение к цели, манил теплотой  и безопасностью, а распахнутые двери услужливо приглашали войти. И в последний момент она очертя голову запрыгнула в автобус.
Оксана ехала, удовлетворённая мгновенным осмотром пассажиров салона. Мужчин, похожих на маньяков, она в нём не обнаружила. Это её несколько успокоило. Но она сто раз пожалела, что репетиция затянулась допоздна, что ей приходится возвращаться домой в одиночестве, дрожа от страха, и что она, всё-таки… не позвонила. Пока она нервно компостировала билет и давала себе клятвенные обещания больше никогда не попадать в такие рискованные ситуации, мозг её лихорадочно просчитывал возможные варианты событий, а, следовательно, и варианты её поведения.
Мечтательница и фантазёрка по сути, она ещё никогда в жизни не желала так страстно иметь шапку-невидимку и ковёр-самолёт одновременно. - И то, и другое нужны мне сейчас позарез!
В ней тут же откликнулся её внутренний цензор.
- Какие глупости приходят тебе в голову?!
Этот скептик постоянно подвергал сомнению её намерения и решения. Он же редактировал все её мысли и желания.
- А что, такое не возможно?
- Возможно, конечно…. В сказках. Всё это – слишком нереально.
Глянув в окно, она с горечью убедилась в справедливости слов личного оппонента. За окном мелькала ужасающая её реальность.
- Ну, хорошо. Но в мире же есть телепатия и телекинез! А ещё нуль-транспортировка, чтобы мгновенно переместиться в пространстве и оказаться дома!
- А вот это - уже из области фантастики, милочка, - безжалостно осёк её цензор.
Беспокойный взгляд Оксаны закружился по слабо освещённому салону и вновь упал на висящий компостер – последнее достижение научной мысли. Её бессилие – её бесило.
- Ну, почему люди не могут изобрести передвижные телефоны-автоматы и установить их во всех видах транспорта?
- Лучше уж, сразу – карманный телефон.
- Точно! Такой маленький-маленький, с крохотной трубочкой на витом шнуре. И без двушек! Эх, мне бы его сейчас... И каждому…
От такой нахальной мысли она даже насмешливо фыркнула. Но на всякий случай пошарила в кармане пальто – в поисках несуществующего телефона.
- Ты – неисправима. Этого не может быть, потому что не может быть никогда! Фантастика!
- Жаль…
Тормоза жалобно взвизгнули. Вот и её остановка. Она досидела до последнего момента, не обнаруживая своего острого желания выходить. Но лишь двери отворились, Оксана пулей вылетела на улицу. Никто за ней не увязался. Значит, всё сделано грамотно. В таких случаях нельзя готовиться к выходу, чтобы никто не знал, на какой остановке выходишь.
- Конспирация, блин, - усмехнулась она, и внутренне приготовилась пройти последний отрезок пути. Стало ещё темнее и прохладнее. Оксана нервно сглотнула. Ещё перед выходом из автобуса она глянула на часы. Было 21.30 . От остановки до дома – 5 минут ходьбы. И вновь перед ней стоял выбор: по какой стороне улицы пойти - по тёмной или по светлой?
- Конечно, по освещённой. Там не так страшно.
- Но там ты будешь вся, как на ладони!
- Тогда – по тёмной!
- Брр… Ещё хуже. Тогда никто тебя не увидит. Кроме убийцы.
Ошибаться было нельзя. Оксана нерешительно свернула на освещённую часть улицы. Конечно, она была, как на ладони… Но не по кустам же, в самом деле, идти! Там, ежели что, самое раздолье для маньяков.
Оксана очень надеялась, что сейчас услышит знакомое ворчанье стариков на лавочке, возню ребятишек во дворе, смех гуляющей молодёжи. Ну, хоть кто-нибудь! Но родной двор встретил её зловещей тишиной. Улица словно вымерла. Это было странно. То ли шёл интересный фильм по ТВ, то ли ещё чего, но на улице не было ни души. Оксана почувствовала, как холодные мурашки пробежали вдоль позвоночника, и ускорила шаги. Цокот каблучков гулким эхом отдавался во дворе и в её висках. Ей было бы спокойнее, если бы рядом были люди. Неужели никому не нужно, например, погулять с собакой? Она прошла ещё дальше. Ну, должен же встретиться хоть кто-нибудь? Ни-ко-го. Во рту от страха у неё мгновенно пересохло. Слух, обоняние, осязание и зрение обострились до предела. И вот тогда - она услышало то, что напугало её больше мёртвой тишины. Шаги. Сзади. Мягкие, крадущиеся, торопливые. Откуда они взялись? Не с остановки, это точно. И шаги странные, страшные - не сворачивают, не отстают, не обгоняют. Сердце, почуяв неладное, подпрыгнуло и бешено заколотилось где-то на уровне горла. Оно не слушалось уговоров, и не желало верить, что сзади, скорее всего, бабушка в мягких туфлях или припозднившийся отец благородного семейства. Как бы проверить свои подозрения, не обернувшись, не выказав тревоги и страха? Оксана включила скорость. Шаги позади - сделали то же самое. Тогда она резко сбавила темп - и прислушалась. Шаги в ответ тоже замедлили свой ход. Оксана похолодела. Вот оно… Началось! Её охватила паника, но здравый смысл отказывался в это верить. Нет, с ней просто не может ничего такого случиться. Только не с ней! Такой умной и осторожной. Она сделала над собой усилие, чтобы унять внутреннюю дрожь и взять себя в руки.
- Бойся! – шептал ей внутренний голос. - Нет! Что за страхи, в самом деле! Вечно мне мерещатся какие-то опасности. Нельзя быть такой мнительной! - пристыдила она себя.
Но ей нестерпимо хотелось обернуться, чтобы рассеять свои глупые страхи и после посмеяться над собой! Однако оглядываться было страшно. А главное, опасно. Так можно спровоцировать преследователя на активные действия. Что же делать? Идти под конвоем неизвестности было ещё страшнее. Они же вот-вот подойдут к её подъезду.
- Всё. Ждать больше нельзя. Господи, пусть это будет женщина! – взмолилась Оксана. - И медленно обернулась….
Нет. Это была не женщина. И не благопристойный отец семейства. Высокий неприятный тип, замотанный в поношенное бежевое пальто длиной до пят и извивающийся как глист, шёл за ней по пятам. Причём достаточно близко, чтобы ей пытаться убежать и достаточно далеко, чтобы контролировать его приближение. От одного вида незнакомца Оксану замутило.
- Нужно срочно позвонить мужу. – заметалась её мысль. - Но как? Из ближайших телефонов-автоматов один был сломан, второй - возможно, исправен, но он висел на торце её дома. Причём, на торце родной девятиэтажки, – где ни одного окна. Дальше – пустырь…
- Добежать всё равно не успею. Набрать номер - тем более. Что делать? Кричать? Звать на помощь? Никто не услышит. Бить стёкла первого этажа? Неприлично. Разве что, в крайнем случае… Но, главное, чем? Она с горечью прикинула на пальцах вес своей крохотной сумочки. Мысли её тем временем метались в поисках выхода. Одно «Я» её подгоняло: «Думай скорее! И действуй!» Второе «Я» успокаивало: «Спокойнее… Не будь смешной, не суетись. Может, это просто твоё разыгравшееся воображение?»
Оксане нужна была ясность - чёткая, определённая, чтобы знать, как действовать. И тогда она решила перехватить инициативу. Остановившись около своего подъезда, она подняла голову вверх к родному окошку, втайне надеясь увидеть обеспокоенное лицо мужа. Чёрт! Никого… Она, тем не менее, приветливо помахала своему пустому окну, чтобы маньяк видел – её заметили и сейчас встретят. Затем деловито поставила сумку на скамейку и начала в ней рыться, якобы в поисках ключей. При этом она развернулась лицом к преследователю, небрежно скользнув по нему взглядом, но внутренне готовая к решительному отпору. Расстояние между ними катастрофически сокращалось. Оксана ещё раз оценила обстановку. Человек шёл по проезжей части тротуара, руки в карманах, походка - неестественная, напряжённая и нерешительная. Он явно не торопился домой, но и на человека, который вышел подышать свежим воздухом, он тоже не был похож. На волокиту и поклонника - вообще не тянул. Осталось три шага, два, один…Оксана внутренне сгруппировалась, вся превратившись в туго спрессованную пружину.
Незнакомец поравнялся с Оксаной и…. прошёл мимо.
О, боже! – вздохнула она с облегчением. Пружина, сжатая внутри её до предела, начала медленно расправляться. Ну вот, никакой это - не маньяк. Обыкновенный попутчик. Тоже, поди, одному идти страшно. Вот и лепился ко мне поближе. Но, на всякий случай, пусть отойдёт подальше, вот тогда я забегу в подъезд и пулей взлечу на свой этаж.
Она настороженно смотрела ему вслед, карауля каждое его движение. Похоже, опасность миновала. Незнакомец удалялся. Он уже прошёл подъезд Оксаны, потом нерешительно сделал ещё несколько шагов…. и внезапно остановился, будто споткнулся или вдруг о чём-то вспомнил. Затем резко развернулся на 180 градусов, и не глядя на Оксану, зашёл в её подъезд…
Сердце Оксаны упало. Вот и всё. Путь домой был отрезан. Ловушка захлопнулась. Господи, она же знала это с самого начала! Это - маньяк! И она сама привела его к своему дому. Что же делать? Уже стало совсем темно. На улице - оставаться страшно, в собственном подъезде ещё страшнее. Она настороженно следила за дверью. Что если сейчас дверь откроется? Земля горела у неё под ногами. Ей хотелось бежать. Но бежать от своего подъезда? Куда? В чужой? К телефону за угол дома? Ведь если будет погоня – она пропала. А может быть, уже можно зайти в подъезд? Любопытный бесёнок уговаривал войти, убеждал, что она слишком подозрительна. Что это был просто рассеянный сосед, прозевавший свой подъезд, и что он давно поднялся в свою квартиру. Но она не верила ему, она ни на что не могла решиться. И от этого eй хотелось одновременно завыть от отчаянья и завизжать от страха. Стоять на месте, входить в подъезд и бежать в ночь от родного порога – было одинаково опасно и глупо. И она в растерянности осталась стоять на месте. Вот он - выбор без выбора.
- Отче наш, иже еси на небеси, - сорвалось с её деревянного языка. Студентка, имеющая пятёрку по атеизму, вслух, в открытую молилась всем святым. Со страху она стала читать все молитвы, которые знала. Жарко, отчаянно, неистово.
- Ангел мой, спаситель мой, спаси мою душу, сохрани моё тело… - повторяла она как заведённая. Оксана не знала, сколько прошло времени. Время, тягучее, как резина, растянулось сроком в вечность. Вдруг она услышала за своей спиной чей-то тихий разговор и, не веря ушам своим, обернулась. Двое мужчин с рюкзаками за плечами, не проявляя к ней никакого интереса, уже подходили к её подъезду. За невнимание к себе она готова была их расцеловать. Вот с кем не страшно заходить в тёмный подъезд! Вот редкий шанс и счастливый случай! Её единственная лазейка! Она пристроилась к ним сзади и приготовилась входить. Первый мужчина, открыв дверь, от неожиданности внезапно отшатнулся. Между внешними и внутренними дверьми стоял тот самый тип, который при виде многолюдной процессии поспешно спрятался в тень. Двое мужчин спокойно прошли мимо него. Оксана, тесно прижавшись ко второму мужчине, быстро засеменила вслед, отчаянно боясь, что её схватят сзади или ударят ножом в спину.
В подъезде было темно, хоть глаз коли. Видимо, лампочку вывернули.
- Надо бежать! Вверх, по лестнице! – билась в её мозгу единственная мысль.
- И что дальше? Попутчики спокойно сядут в лифт и уедут. А маньяк погонится за тобой…
Оксана взвесила все за и против, и решила не делать резких телодвижений. Кого бояться? Это же - её соседи. Втроём они молча подошли к лифту и также молча вошли в него. Зажмурившись на мгновение от яркого света, она машинально назвала свой этаж. Не успели глаза привыкнуть к свету, как она стала беспокойно вглядываться в их лица. И к своему ужасу осознала, что этих мужчин она не знает вовсе, никогда их раньше не видела. Она переводила взгляд с одного на другого, пытаясь определить степень нового риска. Заходить в кабину лифта с незнакомыми – верх беспечности. Это было - в нарушение всех правил безопасности. Но не в её случае.
- Что, испугалась? - насмешливо спросил один.
- Ага, - пролепетала Оксана и затравленно улыбнулась.
Едва раскрылись двери - она мгновенно выпорхнула из лифта. Дрожащая от холода, голода и пережитого стресса, промокшая до нитки, она буквально ввалилась домой и на ходу протараторила всё мужу. Тот выскочил на улицу, но того типа и след простыл. Потом было всё – и горячий душ, и душистый чай, и участливые глаза мужа. Но два вопроса продолжали мучить её: где она прокололась и откуда пришло спасение? Ведь те двое мужчин появились ниоткуда, выросли словно из-под земли. Это было сродни чуду! Она снова и снова прокручивала в уме все детали своего ужасного происшествия и чудесного спасения….
….Он долго выслеживал свою дичь. А выследив, шёл по следу. Звериным нюхом он чувствовал мощные волны страха, исходящие от молодой самки. Его обрадовала неопытность лакомой жертвы и пьянила доступность добычи. Она даже не сразу учуяла его. Полпути он обдумывал, как лучше оприходовать её, но внезапно всё вышло из под контроля. Эта сучка рассекретила его. А ведь он шёл тихо-тихо, как мышка. Всё пошло не по плану. Он любил нападать сзади и в тёмном месте. Эта же тварь шла на свету, да ещё и обернулась. Он этого терпеть не мог. Никто не должен видеть его лица. Но отказываться от такого трофея – он не собирался. Темно. На улице - ни души. Его время. Когда она помахала окошку, он только зло ухмыльнулся. Дура, так я тебе и поверил. А вот то, что она остановилась и стала искать ключи, ему понравилось. У неё дома никого нет. Ключи достаёт заранее. Боится не успеть. Осторожная, падла. Ну, ничего, я покажу тебе свой театр. Он прошёл ещё немного в уверенности, что она тотчас бросится в свой подъезд. Так все делали. А уж там он её в три прыжка достанет. Он уходил… она - не двигалась. Странное поведение жертвы. Если он уйдёт слишком далеко, она рванёт – не догонишь. Ну, ничего. Сейчас будет занавес. Он повернул назад, вошёл в подъезд, достал из кармана удавку и затаился. Он ждал. Он умел ждать. И всегда дожидался. А ей просто некуда идти….Внезапно дверь отворилась. Она! Он с дикой радостью выскочил из укрытия и тотчас ошарашенно отпрянул в тень. В подъезд заходили два мордоворота, а за ними – эта хитрая сука. Не свезло. Обломала-таки, шалава. Едва лифт тронулся, он подумал, что пора бы и ему раствориться в ночи. Как сахару в чае. В поисках новой жертвы.
…На улице по-прежнему моросило. Сильный ветер, гнул ветки берёз, срывал жёлтые листья и швырял их на краплёный асфальт. Никто не видел, как двое мужчин выходили из подъезда. Они просто материализовались на его пороге.
- Силы небесные! Ну и ночка! - поёжился Редкий шанс.
- Зато мы, как всегда - вовремя! – улыбнулся Счастливый случай.
- И Слава Богу! Может, отдохнём?
- Не расслабляйся! У нас ещё два вызова.
Они одновременно извлекли из рюкзаков потрёпанные белые крылья – и взмыли вверх.

 

Людмила Клёнова, Израиль
Алкоголичка с Украины

http://www.proza.ru/2009/05/31/948

- Послушай, - сказал мне как-то Эли, - ты знаешь какую-нибудь  хорошую русскую водку – ну, ту, которую вы любили пить там у себя, в России?
- Я не из России, Эли, я приехала из  Украины...
Полный удивления взгляд моего собеседника – а это, мол, что такое – Украина? - заставил меня поднапрячься в моём знании иврита – и прочесть краткую лекцию о том, что есть такое государство, в котором   столица – Киев, прекрасный и древний город,  и есть ещё много других очень больших городов, в том числе, и мой родной Харьков.
Эли слушал с интересом, явно открывая для себя нечто совершенно новое в мировой географии...
- Ну, хорошо, - сказал он после того, как я закончила рассказ и с облегчением перевела дух – иврит всё ещё давался мне не без  труда, - какую хорошую УКРАИНСКУЮ водку ты знаешь?  В России же все пьют  водку... (видно, Украина как отдельно взятое государство его как-то не очень убедила – и он воспринял её, как все израильтяне – частью большой России).
Не так-то  хорошо я разбираюсь в спиртных напитках, тем более, в сортах водки. А ответить надо что-то вразумительное - раз человек интересуется, значит, надо же ему это зачем-то...  Лихорадочно перебирая в уме всплывающие названия на виденных бутылках, вспомнила, что кто-то из знакомых говорил – «Хортица», мол, хороша.
- А что это – «хортица», - тут же спросил любопытный Эли.
Глубоко вздохнув и собрав воедино все   внутренние резервы, активизирующие мой разговорный иврит,  я попыталась кратко поведать  ему о большой  и полноводной реке Днепр,  труднопроходимой в некоторых местах,  о городе Запорожье  и  об острове Хортица, где хозяйничали  запорожские казаки.  Должна с прискорбием заметить, что рассказ мой получился раза в три длиннее  необходимого, ибо, понятия не имея, как сказать на иврите «пороги» и «казаки», я описывала эти понятия доступными  и известными мне словами из уже освоенного лексикона.  Но на удивление  сообразительный Эли всё понял – и про большие камни посреди реки,  и про разбойников в широких брюках и с саблями в руках.
- Спасибо, - радостно сказал он, - я понял, что Хортица – это название острова и название  хорошей  водки...

А познакомились мы с Эли таким вот образом.
Сыну нужно было проверит зрение и подобрать очки – и мы записались на приём к доктору-окулисту, по отзывам, хорошему специалисту.  Выяснилось, что принимает он дома – и живёт буквально напротив нас, через дорогу.  В двухэтажной  его вилле был ещё и полуподвальный этаж, где и была оборудована  клиника.  Дождавшись своей очереди, мы с сыном вошли в кабинет – и увидели сурового, довольно мрачного,  крупного, совершенно лысого пожилого мужчину. Это и был доктор Эли.
Прийти на приём к нему понадобилось ещё несколько раз. В один из них я, услышав громкое «Ой!» где-то наверху, внутри виллы, совершенно инстинктивно  взлетела вверх по лестнице, успев подхватить споткнувшуюся женщину – жену Эли – и не дав ей  упасть...
В следующий раз  бесстрашно  выпутала  из цепи  любимого  докторского  пёсика  по имени Бади, который совершенно запутался, бегая между  столом и стульями, стоящими во дворе, и только жалобно скулил, уткнувшись носом  в ножку стола  и  не имея  никакой возможности сдвинуться с места...
В общем, сначала меня  искренне полюбил именно Бади. Каждый раз, когда я входила во двор, он  вопил  дурным голосом от счастья, норовил сорваться с цепи  и подпрыгнуть так высоко, чтоб непременно со мной поцеловаться...
Потом позвонила Мирьям, жена Эли, и попросила помочь ей что-то достать с верхних полок в шкафу. Пока я висела где-то под потолком, по радио  зазвучала в какой-то программе любимая мною песня на французском языке.
-О, Эдит Пиаф  поёт, - машинально отреагировала я.
Эли буквально подскочил на стуле: «Ты знаешь, кто такая Эдит Пиаф???»
Тут уж я чуть не свалились с лестницы, на верхней ступеньке которой  с трудом удерживалась – кто же не знает Эдит Пиаф?
Жутко огорчившись – но не переставая доставать что-то  с верхних полок шкафа, я  быстренько рассказала что-то из истории французского шансона, упомянув при этом имена Ив Монтана, Джо Дассена, Мишеля Леграна и Мирей Матье.  С каждым названным мной именем  взгляд Эли всё теплел – мне показалось, что он  вдруг заметил, что  я, вообще-то,  человек...
Потом Мирьям, страдавшая болями в ногах, перенесла подряд три операции – одну за другой, с короткими перерывами между ними...  И я, к тому времени  уже овладевшая (кроме всех видов фортепианной техники, покорившейся мне ещё в консерватории, но совершенно бесполезной для жизни в Израиле)  техникой пост-операционного  и реабилитационного  массажа, стала просто незаменимым человеком в доме Эли.
Во время очередной процедуры,  выделывая  сложные «па»  вокруг Мирьям  в творческом процессе, я  услышала, что хозяин дома включил  запись оперы Пуччини. Заглянув к нему в комнату, я  совершенно  невинно поинтересовалась, кто поёт партию Мими – очень уж здорово звучало  чистое и сильное сопрано.
Эли обернулся ко мне так резко и стремительно, что я испугалась за сохранность кресла, на котором он сидел.
- Ты знаешь, что это за музыка?!
- Ну да – Ария Мими из оперы «Богема»  Джакомо Пуччини, - ответила я и стала подпевать солистке, зная эту арию наизусть...
Очки Эли буквально полезли на его высокий лоб. А глаза смотрели на меня с полным обожанием... Ну, действительно, кто бы мог подумать, что  в неизвестной стране по имени Украина  могли быть люди, которые не только умели пить водку беспробудно, но ещё и  знали, что  оно такое – «Богема» Пуччини...
Пришлось, наконец, рассказать Эли и кое-что о моей основной специальности...

С тех пор у нас с Эли полная и совершенно взаимная любовь – особенно после того, как он позволил посмотреть его фонотеку с записями выдающихся классических и романтических  произведений симфонической и оперной музыки.  А когда я услышала его весьма  приличный баритон, на чистейшем итальянском  поющий всё подряд в  «Паяцах» Леонкавалло (выяснилось, что родители Эли – итальянцы – отсюда и его голос, и его любовь  к опере, и удивительные профессиональные познания в музыке) – тут уж и я зауважала его просто очень сильно...
Потом мы регулярно встречались по вечерам на концертах классической музыки, куда были абонементы и у нас с мужем – и у Эли с Мирьям.
В итоге  оказалось, что  это милейшие, добрейшие, приятнейшие  и обаятельнейшие люди...
Кроме того, Эли, который уже не работает (ему сейчас 83), продолжает оставаться настоящим  мужчиной.  И каждый раз, когда я бываю в их доме, он обязательно делает мне какой-нибудь комплимент.
- Ты знаешь, что у тебя очень  красивые руки? – спрашивает он.
- Ну конечно – я же пианистка, - отвечаю я – и Эли удовлетворённо улыбается.
- Тебе говорил кто-нибудь, какие у тебя красивые ноги? – вопрошает Эли в следующий раз.
Я смеюсь и говорю, что, когда я была несколько моложе, то мне говорили  много чего, в том числе,  и про ноги...
Он сердится: «Я не спрашиваю, что тебе говорили раньше -  я говорю, что у тебя СЕЙЧАС   очень красивые ноги...»
Мирьям молодо хохочет: «Верь ему!  Он крупный специалист  по женским ножкам – в своё время  не пропустил мимо ни одной  пары...»
В общем – полнейшее  взаимопонимание  и  истинная гармония  отношений...

Да, так к чему это я всё рассказываю, собственно?
Знакомы мы уже 7 лет. Но помните вопрос о хорошей водке, с которого я начинала  этот разговор?
Так вот, с завидным постоянством,  все эти 7 лет,  на каждый праздник  Эли дарит мне  бутылку превосходной «Хортицы» - золотой  или  платиновой...
Видно, уважает крепко...

 

Наталья Ковалева, Хакасия
Дыши, девочка

http://sib-zharki.ru/proza/88-2011-01-20-10-32-49/1494-2011-04-06-08-41-02

Первым схваткам  Иришка обрадовалась.  Вот ведь интересно, она не представляла, какие они, эти самые схватки, а узнала сразу. И вместе с болью, ещё не острой, а скорее тянущей, нахлынуло счастливое и бестолковое: «Ну вот началось, ну вот, ну вот…». Почему-то  ухватилась за клубок, распущенный котёнком, начала торопливо сматывать и всё улыбалась, улыбалась, улыбалась.

Страх пришёл на  пятой волне. Да…волне, очень похоже, накатит  вдруг мощная, и торопливо – прочь. Можно выдохнуть…

Но клубок был смотан, скатерть аккуратно расправлена и даже нехитрый узелок в больницу собран. Да и что было собирать? Тапочки, халат, ночную рубашку. Иришка достала сорочку. Вообще-то просили старенькую, но она купила новую, с неброской вышивкой по вырезу. Вспомнила, как долго искала именно такую, на пуговках впереди. И как раз, когда пальцем обводила незабудки,  выписанные  по бейке, накатила пятая волна, очень резкая, даже злая.

Иришка от неожиданности опустилась на стул. Внутри отчаянно забился малыш.  Провела ладошкой по животу, чуть придавив в то место, где упиралась, точно пыталась достучаться до матери, крохотная пяточка.

-Тихо, тихо, тихо! – прошептала.

За эти месяцы женщина привыкла разговаривать с ребёнком. Да и с кем ей было болтать в четырёх стенах старого деревенского дома? С котёнком? Со сверчком, страдающим бессонницей? С дятлом, почему-то облюбовавшем углы крепкого ещё пятистенка и ежедневно выбивающего морзянку на бревенчатых стыках?

Первое время ещё приходила соседка, сухая, рослая Люська. Иришка вспомнила, как её муж кричал пьяно по утрам:

- Люська-а-а-а! Люська-а-а-а!

Соседка, с присущей старожилам хозяйской напористостью, пыталась выпытать, что это приволокло в Верх-Ключи молодайку? На какие такие деньги был куплен дом? На что девка жить собирается, если работать, не работает и хозяйства не держит? А потом, когда живот уже бесполезно было прятать, да Иришка и не прятала, поинтересовалась:

- Бросил твой что ли?
- Нет – ответила запахнув длинную жилетку.
- Жена-а-атик? – соседка так протянула это "а-а-а", что женщина не нашлась что ответить.

Люська ответа уже не ждала. Покачала головой и хмыкнула:
– Вы молодые на чужое падкие.
Как приговор вынесла.

Мысленно послав её на необходимое количество букв, Иришка ретировалась. С  тех пор и беседовала то ли сама с собой, то ли с сыном. Она почему-то угадывала - под сердцем именно сын.  Уверилась окончательно совсем недавно, когда в гудящем магазине, заменившем Верх-Ключам и проданный на вывоз клуб, и почту, какая то бабуля сказала, ткнув  кривым пальцем в живот:

–  А ить пацана носишь. Ишь, пузо шильем торчит.

От беспардонности такой неловко уже не стало. Иришка давно поняла – в деревне её не любят. И не нужна ей их нежность и привязанность.  Все эти томительные месяцы она жила ожиданием короткого гудка машины за тяжёлыми воротами, торопливых  жадных ласк и еще тягуче-горьким ожиданием утра, когда Роман торопливо закинет в себя на ходу, на бегу любовно приготовленный завтрак и ещё по темну  рванёт в дорогу. А  ей останется долгий-долгий клубок дней до следующей жаркой, жадной, бесстыдной и короткой ночи.

Она придумала себе забаву ждать. Сочиняя и рассказывая сыну, как приедет папка, как они его встретят, что скажут, каким рецептом поразят.   Так было проще не думать, а где взять силы, чтоб не заплакать потом,  закрывая за родной спиной тесовые ворота. Как не опустить  упрямую голову под настороженными взглядами соседей.

Да! Женатик! Да! Но вам то что?

Нет, ей не нужен был этот посёлок, а одиночество, не его ли она искала, когда убегала сюда от многочисленных друзей, родных,  враз опостылевшего мужа? Иришка даже наслаждалась этим деревенским остракизмом и презрением. И сама училась презирать и не доверять. Смеяться особенно громко, петь по утрам, подметая во дворе и высаживая цветы, танцевать под дождём, включать громко, так что через пару минут в голове начинало шуметь, непонятный деревне рок. И всё, всё всё было хорошо. До пятой волны.
Только с ней Иришка вдруг впервые испугалась тяжёлых стен  и воющей за воротами пурги, и даже долбящего рока. Как будто именно теперь музыка бесшабашной юности напомнила: «А ведь ты совсем одна».

Но самым страшным было не это. И даже не боль, захватившая спину и низ живота так , что единственное чего хотелось –  лечь на пол, как в детстве, прижав коленки к подбородку.Нет! Маленькая пяточка, настойчиво упёршаяся в бок, крохотная и беззащитная до тоски, вдруг разом перевернула устаявшийся мир, наполняя его еще не понятным ужасом потери. Впервые в жизни Иришка испугалась не за себя, не за Романа, за которого раньше она, не задумываясь, прыгнула бы в огонь, а за того, кто был куда дороже...  Этот комочек под сердцем, чьи имена менялись каждый день, требовательно заявил: Мама! Мама! Помоги! Сквозь пелену боли она явственно услышала это. И ужас, какого никогда не знала, охватил так, что боль отступила.

Иришка вскочила торопливо. «Надо – к людям! К фельдшеру! Надо. Надо. Надо» – застучало в висках. – Сыночка, сыночка, – прошептала она. – Потерпи.

Будто это не её, а его пару минут назад крючило от боли. Налегла на ворота, заметённые февральской метелью, они подались, вывалилась на улицу. Темень. Пустота и долгий, на одной ноте, вой ветра.

Живот опять точно стянуло в горячий комок. Села у забора на корточки и закачалась, пытаясь хоть чуть-чуть успокоить острый шквал.

–Я сейчас, сейчас, не бойся, маленький, - пробормотала.

Когда горячие злые пальцы уже не стискивали так всё внутри, распрямилась. До ворот соседей шла, как во сне.  И когда потянула на себя калитку, вдруг спохватилась.

– Господи, что ж я скажу, и что же Людмила мне скажет?

Впервые она назвала соседку не презрительным Люська, а полным звучным и гордым именем, но удивиться не успела. За забором отчаянно отозвались маленькие злобные шавки, разноголосые, как торговки на базаре.

– Ну зачем её столько псин, чего караулить то? – мелькнуло.

Соседка окликнула с крыльца:
– Кто там?
– Я – пролепетала скорее.
Людмила услышала.
– Ты чё ли? Чего так, на ночь глядя? – проворчала было, но осеклась. – Началось?

Иришка сжалась, если прогонит сейчас, то надо будет идти, ползти, катиться,  стучаться во все ворота, нельзя ей одной! Нельзя…Потому что не одна она... Но соседка вдруг засуетилась радостно, озабоченно, подхватила под руку:

– Не знобись, не знобись. Заходи.
И в темных сенках еще прокричала:
– Машка! Машка! Вставай!

На крик вылетела заспанная Машка, двенадцатилетняя, крепкая, коренастая, круглолицая девчонка с носиком вздёрнутым так, что казалось ноздри вывернуло наружу.

– Чё, ма?
– Не чёкай! На койку уложи. Чай дай с молоком. Я за фельшером. Отца буди, пусть трактор заводит. В район надо везти.

– На тракторе? – удивилась Иришка.
–  Тю, дурная, кто ж на тракторе, рожениц- то? Растрясёт! Пурга ж, не проедут без Серёги. Ложись и не дёргайся. Сейчас я!

Людмила хлопнула дверью. И Иришке опять стало страшно, будто вместе с соседкой исчезла и, появившаяся было, защита.  Машка взбила подушку и робко поинтересовалась:

– Больно? Тётя Ира?

–  Нет, смешно. –  оборвал отец. – Ты делай, что мать велела,  а пытать успеешь.

Заходил по дому, загрохотал, заговорил отрывисто, нарочито весело:

– А, соседка, соседика родишь, да? Ничего, это первый раз страшно, потом будешь как семечки щёлкать. Ничего.

– Мы проедем? – спросила Иришка и скривилась

– А то! У меня, девка, не пупукалка, у меня - ДТ. Это зверь. Прогребусь. Да тут только до трассы. Там-то дорожники чистят. Ничего, ты не думай, что прям сейчас рожать будешь. Людка моя первого часов двадцать рожала. Мы флягу самогона выпить успели. А она всё разродиться не могла. Успеем. Как люди родишь, на белых простынях с врачами. А трактор у меня - зверь Соседка. Зверь,  считай, все уж лесхозовские тракторишки на запчасти раздербанили, я свой не да-а-ал. Наоборот, с соседних поснимал, что мог. Вот знал, значит, что тебя. А?

Он так часто повторял «зверь», «а», «соседка», что Иришка поняла, он для неё это твердит – успокаивает. И  с благодарностью подумала, наверное, мужчины в таких случаях всегда волнуются больше: они ж не знают, как это рожать.

Тётя Катя – сельский фельдшер оказалось очень пожилой женщиной. Она долго и старательно мыла руки. Пытая Серёгу, что там с дорогой. Тот что-то шептал. От шёпота становилось жутковато. Иришка вдруг представила, что ребенок появится тут, в деревне. И как? И что?

– Иди уже, иди! – услышала Людмилин голос.  – Думаешь, она ждать будет пока ты растележишься.

Руки у тёти Кати были удивительно осторожными, тёплыми, Иришка даже подумала, что наверное зря, всё время моталась в районный центр, можно было бы и здесь наблюдаться. Самое чудное, что она не испытывала стыда или стеснения, будто всегда позволяла осматривать себя в незнакомом доме, чужому человеку. Она как-то сразу поверила и усталым глазам врача, тихому голосу и уверенным ладоням.

– Ты дыши, девочка, ровно, вот так, –  тётя Катя набрала воздуха и выдохнула. – Так легче схватки пережидать.

И совсем не по-докторски погладила Иришку по голове. А та ухватилась за  за её ладонь и зашептала:

– Я боюсь, боюсь, что ребёнок, ребенок… умрёт?

– Не умрет – улыбнулась фельдшер.–  Хорошо сердечко слышно, сильный мальчик.
– Почему мальчик?
– Так подумалось. Правильно, что за него боишься, не за себя, ему ты сейчас нужна сильная.

– Рома не знает! – вырвалось вдруг отчаянно.

– Ну что ж узнает – приедет. Мужики они такие. Пока на руках не подержат – не привяжутся, а потом хоть дрыном гоняй, уже не оторвёшь. Приедет. Дыши, девочка, дыши.  Всё у тебя хорошо будет.

И они задышали напару, точно и у старого фельдшера были схватки.
Теперь боль не так страшила. Новые беспощадные волны пережидались легче. Иришка даже успела оглядеться и удивиться огромному во всю стену вышитому ковру. На балконе взволнованная Джульетта помогала подняться пылкому Ромео. Видимо у мастерицы не хватило нитей алого цвета, и верхняя вздёрнутая губка шек-спировской героини была чуть бледнее нижней, отчего казалось, что Джульетта улыбается.

– Это кто вышивал?

Маша, в который раз поменяв остывший чай, ответила:

– Мама. И наволочку, и пододеяльник – тоже она.

Только сейчас Иришка заметила, что по углам  покрывала разбегаются  крохотные колокольчики, точно такие же усыпно синели на подушке у стены и, видимо, на той, на которой лежала Иришка.

– Ну,  кто тут у нас рожает? – раздалось громко. В комнату ворвался рослый мужчина.

– Куда в куртке?! – рявкнула нежданно громко тётя Катя – Иди, Андреич, в кухню! Тебя, значит, Людка подняла?

– А кого? У Россохиных «шоха» – хрен пройдёт.  У моей то два моста. Серёга выехал давненько, смотрю.

– Да с час где то.

– Ну, девка, наделала шума. Сижу, «Поле Чудес» смотрю, тут Людка визжит, как режут: вставай, соседка рожает. Я думаю: какая соседка? Уж не баба Тома ли сподобилась? А тут вон что...

– Ну уж и шума. – Усмехнулась тётя Катя.

– А то, Людка ж сначала к Рассохиным, тот пьяный со вчерашнего, потом к Девятовым. А когда у Генки техника была в порядке? Нашла к кому. Ну уж потом ко мне. – сказал  Андреич с явной гордостью.

До Иришки дошло, что, пока она дышала тут и разглядывала Ромео и Джульетту, Людмила мчалась через всё село по хлещущей пурге, чтоб найти машину. У сердца, там, где нетерпеливо ворочался сынуля, стало тепло, и слёзы одна за одной побежали, впервые с того мига, как привёз её в Верх-Ключи Роман.

– Схватка? – встревожилась фельдшер – Что там Сергей? С ним кто есть?

– Не первый год живём, Михаловна. Там Димка  Рогов и дядя Костя Лисимчук.  В три трактора расчистят. Добрый зимничек выйдет. Прокачу с ветерком.

Иришка подняла голову, стараясь разглядеть Андреича. А слёзы всё бежали, отчего видны были лишь очертания рослой широкоплечей фигуры, а лицо только угадывалось. Но Иришка знала, что он улыбается. Она отёрла слёзы, думалось незаметно.

– Эх, –  крякнул Андреич, – Больно? Терпи. Рожать надо. В Верх Ключах давно маленьких то не было.

– Господи! – всплеснула руками Екатерина Михайловна, - Ты в роддом  всё собрала?
– На комоде, там, дома. – Вспомнила Иришка.
– Маша! – окликнула фельдшер, но Машка всё уже поняла и на ходу впрыгнула в валенки.
– Давай потихоньку одеваться, дочка. Иди-ка, Андреич, машину прогрей, переднее опусти
– Уже, – басовито отозвался.
– Всё равно, иди. Не пялься.
– Михайловна, а на что мне глаза? Ы?

Но всё же вышел к машине. Иришка запуталась в рукавах халата, и никак не могла совладать с волнением.

– Давай валерьянки накапаю? – улыбнулась Екатерина Андреевна. – Не бойся. Всё, как с горки вниз. Уже утром кормить будешь и не вспомнишь, как рожала

«Вспомню, вспомню!» – захотелось закричать. Но только выдохнула: – Не надо, валерьянки. Хорошие вы.

Тётя Катя на миг задумалась.
– Да нет, деревенские, просто. Тут всякие есть, но в деревне легче жить, не помрёшь, не дадут. Хорошо, что сюда приехала.

– Хорошо. – Согласилась Иришка.

Ей захотелось обнять врача. Не решилась. Только тихо ойкнула от новой схватки. И вскинула глаза:

– Не дадут умереть – повторила уверенно.

Издалека зарокотал трактор.

– Ну слава богу, прочистили. Пошли что ли, мамочка?

– Пойдемте! – Вздохнула Иришка и шагнула за порог, в сенки деревенского дома. Навстречу бережно протянул руки Андреич, лица которого Иришка так и не успела ещё разглядеть.

Людмила Корнилова, Бердск, Новосибирская область
Граф Вилли

Сказка-быль

Историю, которую я хочу поведать, мне рассказал странник, с которым мне довелось встретиться на пути в Крым. Вот она, эта история.
На песчаном берегу, неподалёку от черноморской бухты, куда заходили разные корабли, стояла роскошная вилла, согретая южным солнцем и окружённая цветущим садом из разных субтропических деревьев. Здесь кроме плодовых деревьев было много цветов, и пышно цвела белая Акация. Подхваченные лёгким ветерком, розовые лепестки цветущих груш осыпали аллеи сада.
Неподалёку от беседки, обвитой виноградной лозой, была уютно расположена аллея алых роз, аромат которых благоухал по всему саду. В коллекцию сада входили цветы и деревья, привезённые из заморских стран. В самом дальнем углу, скрытая от любопытных
глаз, росла старая, обломанная ветрами пальма, которая обосновалась здесь задолго до того, как была построена вилла.
Хозяином всей этой красоты был симпатичный молодой и благородный человек, благородство которого заключалось в его аристократическом происхождении. И все, кто имел честь бывать у него, находили его весьма деликатным и образованным человеком.
Но в узком кругу о молодом человеке ходили разные слухи. Он ни с кем не искал встреч для общения, а более всего был увлечён делом и заботами о содержании в полном порядке своего уединённого поместья, на котором находилась вилла. Никто не знал, на какой капитал он существует, с его слов было известно лишь, что у него есть мать и брат, которые живут в Европе. Об их существовании он вспоминал не часто, но было заметно, что он относился к ним с почтением и любовью. Из неофициальных источников было известно, что он имеет графский титул и увлекается юридическими науками.
Молодого графа звали Вилли. Когда ему случалось по делам бывать в городе, на него невольно обращали внимание девушки. Он всегда был элегантен, привлекателен и хорош собой. Но мысли его были далёки от юных красавиц, и он не обращал на них никакого внимания. У него не было цели завести знакомство хотя бы с одной из милых и забавных аристократок.
Однажды, возвращаясь из города, граф решил прогуляться до бухты пешком. Любуясь живописным пейзажем и цветущими жасминами, он случайно забрёл в ущелье, где было сыро, темно и неуютно. Но чем дальше он шёл, тем сильнее влекла его какая-то неведомая сила и желание раскрыть тайну этого ущелья. И вдруг он увидел, что приближается к странному свету в конце ущелья.
Ему казалось, что он быстро найдёт выход из тёмного лабиринта, но, увидев впереди лишь лёгкий газовый туман, Вилли был разочарован. Тайн становилось всё больше. Войдя в облако мерцающего белого газа, граф потерял сознание. Через некоторое время он очнулся и захотел встать, но вдруг почувствовал, что ноги не слушаются его, а пронзительная боль в позвоночнике вновь вернула его в бессознательное состояние.
Очнувшись, граф с изумлением увидел, что он оказался в каком-то сказочном дворце, где было мало тепла и много света, а из открытых окон дворца веяло свежим морским воздухом, и от всего этого почему-то становилось радостно на душе.
Предчувствие чего-то хорошего не покидало графа. Встав на ноги, он увидел себя в нарядном парчовом костюме. Тут навстречу ему из-за колонн выпорхнула молодая кареглазая девушка. Она лукаво, но ласково улыбалась. Лишь одного взгляда этой юной чаровницы хватило, чтобы покорить сердце неприступного графа.
Вилли заговорил с ней первым. Он предложил присесть на мягкий, обитый шёлком диван. Их беседа длилась несколько часов, из уст каждого лились сладостные речи. Он был красноречив, и называл её милой, ласковой, удивительной и прекрасной, единственной и самой неповторимой в этом мире. Их чувства оказались взаимными, и в их сердцах возникла любовь.
Но вдруг сверкнула молния среди ясного неба, и юная красавица исчезла так же внезапно, как и появилась. А граф почувствовал, что навсегда стал пленником её печальных глаз. Графу на мгновение показалось, что это было видение, но в его руках остался маленький, расшитый золотом именной платок, на углу которого была вышита буква «А», и он с восторгом воскликнул: «Значит, это была реальность»!
Тут из мраморной двери вышел седой старец, который подтвердил реальность происходящего. Голос у старца был молодым, и слова звучали отчётливо. На вопрос графа: «Кто была эта милая девушка»? – старец ответил, что об этом он вскоре
узнает сам. В полном недоумении Вили присел на диван.
Неожиданно с другой стороны зала появилась его мать, печальная и серьёзная. Молодой граф кинулся ей навстречу, поведал о встрече с юной красавицей и о своей первой любви. Мудрая женщина тихо сказала сыну: «Я рада за тебя, но встретишься ли ты с ней вновь»?
И опять сверкнула молния, ударив в самое сердце матери, женщина упала, сражённая на глазах у сына, и растаяла в пространстве, улетая белой дымкой в открытое окно загадочного дворца. От страшного зрелища молодой граф на время окаменел, а когда очнулся, зал был пуст, но мраморная дверь была открыта – и он бросился к выходу.
А тем временем в поместье графа его прислуга вела безуспешные поиски исчезнувшего хозяина. Никто не знал куда Вилли ушёл, никто не ведал, где его можно было отыскать.
И только с помощью местного старца-долгожителя, который хорошо знал здешние места, они отыскали молодого графа. Его нашли в ущелье через неделю, в голубом парчовом костюме, а в руке у него был белоснежный платок, вышитый золотом, на уголке которого красовалась буква «А».
Но по внешнему виду графа Вилли можно было понять, что всего за одну неделю он прожил значительную часть своей жизни и стал вдруг пожилым, угрюмым и седым.
По рассказам некоторых местных и знатных особ, спустя несколько лет граф наконец женился на молодой графине, и у них теперь растёт сын.
Но у него навсегда остались воспоминания о той кареглазой девушке и расшитый золотом белоснежный платок которой он хранил с трепетной любовью.
По возвращению из того злополучного ущелья он, скрываясь от солнца, часто уединялся под ветвистой белой Акацией, куда влекла его неведомая сила и прохладный лёгкий ветерок из бухты. Первое время он долго ждал от неё весточки, искал её среди встречных девушек, но не находил тех замечательных, ласковых и лукавых глаз. Но ему и в голову не приходило, что можно связать таинственную букву «А» на маленьком платочке с цветущей белой Акацией в его саду…
А пышный сад на вилле и по сей день расцветает каждой весной с прежней силой, старая же Пальма после возвращения графа домой погибла.
Не знаю, что это было: сказка или быль… Может быть сказка, а может быть – быль.

 

Елена Крейнина, Курган
За чёрной полосой - лишь брызги всех эпох

http://sib-zharki.ru/poezia/31-2011-01-14-12-36-52/2305-2011-05-02-19-18-44

Пророчества размыты и грязны... Пророки - как слепцы Вселенской бездны.
О, Время! На мгновенье тормозни! Наитие, проснись, явись, воскресни!
И тяжелеют гири у часов... Гирлянды звёзд зажгутся в одночасье...
Лишь миг, - и отодвинется засов, мозаика Небес рассыплет части...
И Прошлое закусит удила пред Будущим... И в точке Невозврата бесплотные,
безумные тела воскреснут, за грехи придёт расплата...
Разнузданные кони понесут, пытаясь Время обогнать и Вечность... Презрев
покой, приют и Божий суд, любовь и веру... Просто - Человечность... Кому
есть дело до чужих проблем? Вселенная своим законом дышит! Ни аксиом не
ищет, ни дилемм, и писка комариного не слышит... Подумаешь, букашки,
муравьи свой строят замок... Ищут пропитанье... Земля вернётся на
круги свои: заложено основой Мирозданья.
Пророчества возможно толковать тому, кто хочет верить... просто в чудо.
Поэтому, легко упаковать безумие... в хрустальную посуду. Разбилась
упаковка... Чуда блеск затерся... И в побегах новых трещин воздвигнут
частоколом новый лес и точность понимания всё меньше...
Мишели, ванги... слышат голоса... Волхвы с себя снимают все покровы...
Затянется туманом полоса пророчеств и опять на всём оковы...
И Время вновь закрутит колесо Сансары, на свои вернутся круги безумные...
За чёрной полосой - лишь брызги всех эпох, как соль, упруги...

 

Люся Ли, Бердск, Новосибирская область
Самая лунная сказка

http://sib-zharki.ru/proza/92-2011-01-20-10-33-14/5014-2011-11-26-21-12-59

«...ниспадает густой вечер, укрывает моря, земли;
расставанья живут встречей. Млечный Путь в парусах дремлет…»

/Сергей Гринёв/

Жила-была одна маленькая небесная странница… Имя у неё было красивое – Луна. Да и сама она была ничего себе так: беленькая вся такая, кругленькая, глазастенькая… Жила она себе и жила –  гуляла где хотела, в гости любила ходить – то к одному светилу заглянет, то к другому…  Красавицей она была необыкновенной. И талантами обладала с рождения немереными:  если танцевала, то не налюбуешься, если пела, то заслушаешься, и умом крепка была, и статью. И везде её привечали, везде ей были рады... Но Луна нигде не задерживалась надолго – ей всегда казалось, что самое важное в её небесной жизни с ней ещё не произошло, что где-то  там… – а  где именно, она и сама не знала –  её ждёт непременное и навсегдашнее счастье. Что именно тянуло её скитаться по дорогам бескрайней вселенной, она не могла бы сказать точно – неясные предчувствия преследовали её и не давали покоя нежному сердечку. А неизвестные дали манили и завораживали.
Так и странствовала бы она по дорогам нашей вселенной неведомо сколько, если бы однажды судьба не завела её в одну глухую, совершенно провинциальную галактику.
Долго ли, коротко ли, время бежало впереди неё, повиливая от нетерпения пушистым кучерявым хвостиком, часто оглядываясь и поджидая свою спутницу возле корявых астероидов или погасших звёзд... Какие-то планетки проносились мимо, спеша по своим неотложным делам и совершенно не замечая юную красавицу. Впрочем, и Луне не было до них никакого дела. Несмотря на юный возраст, ей было хорошо известно, чем заканчивались подобные встречи с такими вот провинциальными кумушками, и что кроме пустых разговоров, головной боли и ещё большей усталости ей ничего не светило.
И вдруг впереди что-то мелькнуло – душа её вздрогнула... «Может, показалось?» – подумалось уже изрядно притомившейся маленькой скиталице. Прикрыв глаза, Луна чуть покачнулась и замерла на одно мгновение... То, что открылось её взору через несколько парсеков, было совершенно необыкновенным зрелищем, и очарованная увиденным Луна чуть не задохнулась от восхищения.
«Вот он, мой дом…» – мелькнуло в светлой головке. Потому что больше никуда не хотелось двигаться… хотелось остаться в этом райском уголке навсегда, и ветер странствий больше не манил, не завлекал своими бесконечными песнями о прелестях неизведанных космических дорог и тропинок.
А Розовая планета… она манила, звала, разворачиваясь перед Луной то перламутро-розовыми рассветами, то пунцовыми закатами. Розовые фламинго чистили перья под лиловыми пальмами. Розовый пломбир лежал огромной шапкой на северном полюсе и, тая ближе к югу, превращался в розовые молочные реки. И так здесь всё было прерозово, на этой планете, что маленькой путнице очень захотелось остаться в этих невянущих розах навсегда. Но странное ощущение, будто некая  мысль пытается достучаться, чтобы ее вспомнили, не покидало Луну и мешало полностью насладиться этой розовой прелестью.
И она решила остаться,  присмотреться и только тогда решить, её ли здесь место…

Он ждал. Стоя возле окна, всматривался в бездушную смоляную пропасть бесконечной улицы и не мог заставить себя не думать о ней. Он понимал, что ждать бессмысленно. Но сознание судорожно цеплялось за обрывки последнего разговора… «Она говорила, что всё будет хорошо. Нет… она не придёт… не придёт…  уже не придёт…» – гулко стучало в висках. Или за окном?
Небо порыкивало, извергая на изнывающий город горячее дыхание мающегося горизонта. Которые сутки стояла невыносимая жара... И хотя небо, напоминающее брюхо дракона, было затянуто тучами, май, похоже, не собирался делиться драгоценной влагой – дождя не было.
Голова просто раскалывалась от боли, то ли от духоты, пожирающей город, то ли от не к месту весёлой музыки: праздник Всех Дождавшихся продолжался. Народу, похоже, было всё равно на погодную маету, тем более что к ночи жара шаркнула ножкой, отступив на несколько часов от города в западном направлении. И хоть долгожданная прохлада так и не наступила, – город по-прежнему веселился. Раз в 10 лет наступал этот удивительный, наполненный чудесами и ароматами любви,  праздник, и город на неделю сходил с ума. Ведь каждый чего-то ждет или мечтает дождаться в жизни, а когда все-таки дождется, то сразу же начинает ждать снова. Вот и Он сейчас пытался выловить из темных уголков улицы Ее силуэт. «Неужели Она не слышит, как я жду», – думал он, и от этих мыслей тьма в душе становилась всё гуще. Но Он ждал.

Чем больше любовалась красавица-Луна этим сладким пирожным под названием Розовая планета, тем приторнее ей становилось. Розовые фонтаны с гуляющими вокруг влюблёнными парами орошали воздух розовой водой. Розовые детишки, взявшись за руки, играли на розовой траве или запускали в розовое небо розовых слонов. Ровный розовый свет выкрасил дома, деревья и местных жителей розовым цветом…
И вдруг Луна поняла: они не мечтают! Все их розовые мечты сбылись!
«Ой-ой, надо бежать отсюда поскорее, пока я сама не стала розовым сладким киселем и не вытекла на головы этих розовых кукол». С этими словами Луна бросилась бежать со всех ног прочь от этой Розовой Сказки, попутно пытаясь сообразить: что же такое важное ей нужно вспомнить?

Он ждал. Судорожно вглядываясь в меж-огоньковое пространство улиц. Запёкшиеся от жары губы вздрагивали и со стороны казалось, что  они страстно шепчут какую-то молитву… «Да, я, наверное, был слегка рассержен, когда говорил ей, что нет ничего интересного за городом и все, что захочешь, можно найти в центральном супермаркете… конечно… конечно, я был не прав… праздники вообще в её жизни бывают нечасто, а этот – особенно: всего лишь раз в 5 лет…  что ж я наделал... Что я наделал!» Праздник не слышал его, вспыхивая фейерверками в разных частях города, а Он все думал и думал о том, как красивы ее глаза, когда Она делает вид, что хмурится, но видно, что еле сдерживает смех. «А что если Она убежала с этим Розовым Пряником?! От него исходил такой дурманящий запах, будто он вылил на себя флакон Розовой воды!.. И зачем я сказал, что Она может забыть обо мне, если не вернется к одиннадцати?!» Он ждал. И ожидание тоже начинало болеть от запахов праздника, которые были ненавистны Ему без любимой.
Он ждал.

«Что же такое важное я забыла? Может математику? Так. Три щербатых астероида плюс две ярких кометы будет… одна падающая звезда! Вроде правильно. Может философию? Припомним. Если корявые астероиды – застывшие мечты ярких и быстрых комет, тогда яркие и быстрые кометы… просто не умеют мечтать! Все правильно. Что же тогда, может литературу?

Две звезды – это два солнца. Как же стать им одним целым,
чтобы тени не рядом – вместе круг чертили в песке белом?

Да, я помню, мы там были. Мы в воде болтали ногами,
на закатном луче сидя. И дельфины играли с нами.

И упрятав в щеках ветер, мы сдували с песка вечность.
Звезды знают, что мы – дети. Они дарят нам Путь Млечный.

...ниспадает густой вечер, укрывает моря, земли;
расставанья живут встречей. Млечный Путь в парусах дремлет…

И это помню. Но почему же мне не дает покоя мысль, что я что-то забыла?» Пока Луна размышляла, она заблудилась. После жутковатого вида астероидов повернув не направо, а налево, и пролетев в задумчивости то ли 100, то ли 150 световых лет, она увидела незнакомую картину и слегка испугалась: три Черных дыры наперегонки пытались съесть ближайшие планеты и были такими прожорливыми, что не брезговали и звездами, даже теми, которые мерцали в такт любимой лунной песенке. Надо было уносить ноги. Луна в растерянности огляделась и увидела вдалеке мягкий зеленый свет. «Полечу-ка я туда, может Черные дыры не едят зеленое?»
Юная красавица подлетела поближе и… похоже, она снова влюбилась. Это была Зеленая планета. Ровный зеленый свет от этого чуда, обволакивал зеленым туманом, будто укрывая мягким зеленым одеялом, и как бы говорил: «Приляг, отдохни, ты так бесконечно устала в этой бескрайней вселенной. Я то, что тебе нужно. Я успокою тебя. Зеленые листья моих деревьев будут укрывать тебя от жары ближайших звезд, зеленые воды моих морей будут отражать тебя во всей красе, даже еще лучше: они скроют все кратеры образовавшиеся на твоем лице за долгое время пути, да и само время скроют – ты навсегда останешься красивой и юной.»  «Юной?! – что-то кольнуло в груди, – я никогда не умру?» «Нет, конечно, ты даже не повзрослеешь: останешься такой навсегда – это ли не счастье?» «Если я останусь, я не повзрослею, – задумчиво повторила Луна. – Не повзрослею… Ка-а-ак?!!  Значит, я никогда не смогу встретить свою любовь?!..» Все. Луна покачнулась и замерла на одно бесконечное мгновение... Луна вдруг вспомнила, какая мысль мучила ее все это время… «Надо срочно убираться отсюда, пока этот Зеленый туман не «осчастливил» меня!» И она рванулась прочь. Прочь от уютного изумрудного счастья, падающего прямо с неба; прочь от желаний, исполняющихся сами собой и окрашивающих всё вокруг в зелёный цвет; прочь от бесконечной колыбельной, навевающей вечную юность…  в вечном сне. Она вдруг вспомнила то, о чем забыла в своих долгих странствиях среди угрюмых астероидов, патлатых комет, чёрных дыр и разноцветного драже планет, о том, что каждый должен дорасти до любви. Перед глазами ошалевшей Луны всё завертелось, закружилось... А космос дышал, пульсировал, наполняя всё её маленькое существо флюидами необъяснимой радости... Но как только Луна вспомнила, кто она и откуда, она поняла, что она потерялась.

Он ждал. «Что же могло случиться? Какая же Она непоседа! Ну что ей не хватало в городе?!» Мысли пинали друг друга и усиливали тревогу приближающимся отчаянием: «Скорее всего, она встретила этого Зеленого красавчика. Он умеет посыпать мозги красивым девушкам своей зеленой пудрой! Все они без ума от него: «Ты будешь вечно молодой, вечно красивой»…
«Ты будешь вечно дурой, если останешься с ним, любимая!.. И зачем же я сказал, что Она может забыть обо мне?!!!»
Город не слышал, как один за другим откалываются кусочки от израненного бессилием сердца. Город купался в празднике. А Он ждал.

«Ну, где же ты? Где же ты? Где? Где-где-где?!..» – ей казалось, что она сходит с ума... «Все пропало. Я потерялась. Я потеряла... потеряла дорогу! Ну, какая же я глупая! Боже, ну разве можно быть такой забывчивой? Потеряла все: дорогу, место в жизни, мечту, любовь!» Луна села на потухшую звезду и горько заплакала. Слезы текли по щекам, смывая весёлые конопушки и оставляя на них новые кратеры и каналы, но Ей уже было все равно. Она решила остаться здесь и постепенно выплакать весь свой свет.
– Я извиняюсь, Вы кому плачете? – из-за потухшей звезды выглянул Белый карлик.
– Не кому, а зачем. И не зачем, а почему, то есть. Вы что... далеко от школы жили? – проворчала сквозь слезы Луна.
– Я вообще-то с Провинции. Ну, это... с деревни я, Провинция имя. Её, в смысле имя, в смысле название. А моё – Карлик, Белый. Имя, в смысле. А твое?
– Ясно, прости, я Луна.
– Так кому... э-э-э... чему плачешь, Луна? Смотри, уже весь нос в кратерах!
– Горе у меня, Беленький, я вспомнила, но потерялась... вернее, пошла гулять и влюбилась... но забыла, что не в того, вернее, вспомнила, что забыла, а теперь не помню-у-у-у… – Луна заревела еще больше.
– Погоди, не части. – Карлик от напряжения стал еще белее. – Я понял так, как будто ты пошла как бы по грибы и забыла дорогу?
– Угу.
– А дома, мамка?
– Не-ет. Люби-и-имый! – это уже был звездопад какой-то, а не слезы.
– А-а, так ты потерялась что ли?! – догадался Белый Карлик. – Ну, это мы сейчас разом, это... попробуем... в смысле, найти. У меня тут все Черные Дыры знакомые, а они всё знают, всё видят.
Карлик ненадолго спрятался за Потухшую звезду и появился снова:
– Как говорил мой пра-а-а-а-дедушка Большой Взрыв, – торжественно произнес он,  – если ничего нет, то это – как раз то, что нужно! Ой... Нет. Чем глубже в галактику, тем толще звезды. Хм. Опять не то? В общем: ищите – и найдёте! Ты за угол заглянуть пробовала?
– Что?! За какой заугол?! – Луна опешила.
– Имею сказать: за звезду эту, Потухшую, заглядывала?
Луна медленно поднялась, роняя не успевшие высохнуть слёзы на Белого Карлика, и, недоверчиво поглядывая в его сторону, осторожно заглянула за Потухшую звезду. Сомнений быть не могло, – её конопушки вернулись на своё полагающееся место, – всего в десяти световых годах прямо по курсу струила свой неповторимый свет надежды, веры – её любовь, её Голубая планета. Такая разная... Она ждала ее. Манила голубым светом, дразнила обещаниями, лелеяла надеждами, наполняла мечтами, и от всего этого была еще любимее, чем прежде.
– Да... «расставанья живут встречей»... –  Луна обернулась к Карлику, – Спасибо тебе, я никогда не забуду тебя, Беленький из Провинции! Я сейчас улечу к своей любви и буду с ней до конца жизни, а ты вспоминай иногда маленькую плаксу-Луну, которая заблудилась в десяти световых годах от дома! И если ты мечтаешь стать Черной дырой, то обязательно станешь, ведь мечты сбываются. Всегда! Надо только очень сильно мечтать! Прощай, мой огромный маленький Белый Карлик, я буду вспоминать о тебе.

Он ждал.
Веселье текло рекой, наполняя город шумом, песнями, танцами. Эта полноводная река текла по улицам, грохоча петардами смеха, сверкая фейерверками поцелуев. И духота, казалось бы,  смущённо отступила, и небо стало глубже и прозрачнее. Праздник Всех Дождавшихся еще никогда не был таким веселым. А ему казалось, что непроглядная тьма поселилась в окнах домов, связала перекрестки и проспекты, и придавила тишиной город. Боль стала невыносимой… и вдруг исчезла. «Сердце закончилось», – подумал Он и распахнул настежь окно, чтобы всей грудью попытаться глотнуть этой вязкой темноты и захлебнуться ею. Распахнул и увидел в десяти шагах от себя ровный Белый Свет. Свет приблизился вплотную и сказал: «Я не забыла тебя, я заблудилась, Любимый» – «Как долго я тебя ждал...» – только и смог произнести Он. – «С праздником тебя! С праздником Всех Дождавшихся».

 

Вера Мельникова, Пермский край
Правильный Витя

http://sib-zharki.ru/proza/88-2011-01-20-10-32-49/3886-2011-08-11-13-57-12

Ее пригласили на вечер-встречу бывших однокурсников по институту. Они жили в свое время бурной студенческой жизнью. С вечеринками, где веселились ,как малые дети. Конечно, выпивали, но не вусмерть. Тогда они были молоды, почти все холостые, не обремененные семьями, кроме нее и еще нескольких .Она решалась сходить, посмотреть на народ.
Когда пришла на квартиру, там уже «дым стоял коромыслом».Музыка, смех, громкие голоса. Многих давно не видела. А это кто? Витя, что ли? Все такой же красавец. Немного располнел, но это его не портит.
Она вспомнила, каким он был на первом курсе. Высок, сложен, как греческий бог с Олимпа, карие добрые глаза, шевелюра темно каштановых волос. Молод, холост, только после службы в армии. А, как умен-то оказалось. Ей плохо давалась физика и на лабораторные работы старалась «приклеиться» к Вите. Он по доброте душевной и лабораторку сам проведет, и результаты оформит, ей оставалось только переписать готовое. Защищать работу ходили вместе, где больше отвечал на вопросы умник Витя, а она тупо помалкивала. Вникать было некогда и неинтересно, у нее была семья, маленький ребенок и муж.
Она догадывалась женским чутьем, что Витя «неровно дышит» в ее сторону. Да и он ей был симпатичен. Но дальше смущенных взглядов и вздохов «дело» взаимных симпатий не во что не преобразилось. То ли он был робок и ждал ее инициативы, то ли еще какая-то причина была. Вскоре он женился. Народились дети.
Но сегодня на вечеринке они с Витей много вспоминали, смеялись, танцевали. Она опять почуяла, что он все еще неравнодушен к ней . В голове замелькали«хмельные» мысли. Ситуация-то изменилась. Теперь уже она холостая и свободная женщина, хотя Витя примерный семьянин. Чем черт не шутит? А вдруг он не против? И их  симпатии  перейдут  к более близким отношениям…
Он, пошел ее провожать после вечеринки. Чудесный зимний вечер, падает тихо снежок. В душе обитала даже некая уверенность, что Витя сегодня никуда не денется от ее чар. А чем она плоха? Хороша собой, интересная свободная женщина. Конечно, не хотелось думать о его семье. Но Витя становился как-то все серьезнее. И когда она его пригласила зайти домой попить кофейку. Он посмотрел на нее добрыми карими глазами и грустно заявил:
- Люба, ты классная женщина, но тебе совершенно не подходит роль соблазнительницы .
Жаркая волна стыда, горечи накрыла с головы до пят. Она смущенно попрощалась и убежала в подъезд дома. В квартире, не зажигая света, из окна смотрела вслед уходящему правильному Вите , и почему-то он ей нравился еще больше…

 

Татьяна Муратова, Северобайкальск, Бурятия
За орехами

http://www.proza.ru/2010/02/12/229

Темнело. У костра гоношилась вся компания: тоненькая пятнадцатилетняя девушка Аня, которая только что принесла воду в котелке для вечернего чая; её старшая сестра Варя, громкоголосая  двадцатилетняя певунья, ни  на минуту не умолкавшая со своим бесконечным пением, за что её прозвали ходячим магнитофоном, деловито обрубающая ветви с березы, принесённой для устройства шалаша; два паренька лет пятнадцати, Ваня и Саня, которые суетливо и бестолково пилили брёвна для костра;  Лилия Павловна и её взрослый сын Евгений, только что вернувшийся из мест не столь отдалённых и потому постоянно молчаливый. Они с матерью сосредоточенно стелили ветки на дно шалаша. Шалаш был покрыт берёзовыми ветками в сторону от костра и открыт всей полостью к костру. Костёр, два бревна диаметром более полуметра, с наступлением сумерек горел всё ярче и ярче.
- Ань, а Ань! – обратился Саня к девушке, поставившей котелок недалеко от костра.
- А ты колот-то хоть раз видела? Мы-то орехи не раз били, а тебя-то зачем взяли?
В эту минуту замолчала на полуслове льющейся песни Варя. Она засмеялась и обратилась к мальчишкам:
- Ой, молодёжь! Да мы с Анькой завтра вас всех уделаем по сбору орех, спорим?
- А, что, спорим! – отозвался уже Ванька.
- На ведро орех!
Совсем потемнело. На небе ярко выступили звёзды. Напившись чаю, все завалились спать в шалаше, кроме Ваньки. Он так боялся нападения медведя, что решил не спать. Всю ночь мальчишка добавлял дров в костёр, постоянно расшевеливал его, что-то бормотал себе под нос и не спал, прислушиваясь  к шорохам вокруг. А их было не мало. То хрустели ветки под чьими-то ногами, то ни с того ни с сего, вдруг шелестели листья, то ухала какая-то птица, то вдруг доносился говор ручья. Под утро сон сморил кострового, и он заснул, ногой уткнувшись в костёр. Его ботинок стал издавать неприятный запах, который разбудил Лилию Павловну. Она вылезла из шалаша к костру и вовремя вытащила мальчишку из костра, тихонько ругаясь и заливая ботинок водой.
Рассветало. Бледнело небо над верхушками кедров, вдалеке обозначилась просека, по которой шла тропа, где ещё вчера более двух часов компания поднималась на гору в орешник. Позавтракав кашей из банок и запив её чаем, все разбились по парам и отправились на заготовки, забрав с бивака колоты. Сёстрам достался большущий неподъёмный деревянный молоток из лиственничного бревна. Сделан он был на великана, не иначе. С трудом зацепившись за ручку колота, держащую бревно, девчонки потащили колот к лесу. Впереди,  колот поменьше тащили мальчишки. Вот они нашли подходящее дерево, и, пристроив колот к дереву, стали методично бить по стволу.
- Раз, два, три, четыре, пять…раздавался в лесу  счёт пацанов. Кедр гудел и раскачивался. Но шишек падало на землю немного, штук пять-десять. Мальчишки бросали колот, собирали шишки в мешок, затем переходили к другому дереву. Как правило, они тщательно выбирали дерево, на котором было побольше шишек.
- Потащили колот туда, - приказывала Варя, и девчонки едва-едва передвигали его между кочками и багульником к дереву, которое только что оставили мальчишки. Силы у девчат хватало только на то, чтобы поднять колот и поставить его к дереву, что не всегда удавалось с первого раза. Потом они оттаскивали бревно колота от кедра, с силой ударяли по стволу и бросали колот. Больше сил у них ни на что не хватало. Дерево, изрядно потревоженное мальчишками, от их единственного удара щедро осыпало девчонок шишками. Они собирали с одного дерева по трети мешка шишек. После трёх деревьев собирался полный мешок, который они дружно тащили к табору. Набрав до обеда почти три мешка шишек, девчонки прекратили колотование, и занялись обработкой шишек на деревянной тёрке. Ловко ставя шишку на ребристую поверхность, они ударяли сверху другой такой же деревянной тёркой, разбивая шишку. К концу дня, когда мальчишки лишь принесли свои три-четыре мешка шишек, у девчонок шишки были разбиты, а Варька, сварив ужин на всю компанию, уже заливисто пела очередной модный романс, переливчато заполняя своим голосом всю тайгу.
В эту ночь беспробудно спал даже Ванька, умаявшись от колотования.
Рано утром, когда солнце пыталось пробиться через густые кроны деревьев и осветить таборище, поднялась Аня. У костра сидел Евгений и как всегда молчал. Женька был их соседом по улице, они выросли вместе. Аня знала всю его историю осуждения и всегда его жалела. Шесть лет назад, когда он учился в десятом классе, то шёл со своей девочкой в кино. Во дворе кинотеатра знакомая ему шантрапа била какого-то мужчину. Мужик был пьян, а подростки были ожесточённо агрессивны. Оставив девочку у забора, Женька ринулся спасать мужика, раскидывая мальчишек. В это время приехала милиция, и, не разбираясь, всех забрала с собой. На следствии пацанва, дружно сговорившись, заявила, что Женя был с ними, и это он снял часы с потерпевшего. Так как потерпевший был изрядно пьян во время происшествия и ничего помнил, он не опроверг слова подсудимых. Свидетельство девушки не засчитали. И на суде всей компании дружно припаяли по шесть лет. Половина из этой компании освободились досрочно, и лишь Женя отсидел весь срок полностью.
- Жень, а почему ты весь срок отбывал? – спросила Аня, пользуясь моментом, когда у костра они оказались вдвоём.
- Меня там взяли под защиту местные. Чтобы выйти досрочно, надо было стучать на них. Я не захотел. Там было два выхода, если начнёшь стучать: или успеешь выйти досрочно,  пока тебя не разоблачили, или будешь убит, если разоблачат. Я выбрал невмешательство.
- А, понятно. А то меня этот вопрос очень мучил.
Аня взяла котелок и отправилась к ручью. Пройдя несколько шагов в глубь леса, она вдруг остановилась. Сзади её держали.
- Отпусти! – громко сказала девочка. Сердце её сжалось от страха.
В ответ была тишина, но сделать шаг она не могла по-прежнему.
- Отпусти, кричать буду! – повторила она, дёрнула ногой и закричала:
- А-а-а-аа!
Повернувшись назад, она опять никого не увидела рядом с собой, но от костра через кусты к ней ломился Женька, а из шалаша выскакивали остальные.
- Ты чего? – спросил Евгений, добежав до девушки.
- Что стряслось?
А из-за дерева к ним уже подлетала разъярённая Варвара, готовая вцепиться в волосы Женьки. Аня дёрнула ногой, которая не выпутывалась из каких-то неизвестных сетей и пальцем показала на неё сестре. Та наклонилась к ноге, увидела что-то и заливисто засмеялась.
- Ребята, мои нитки нашлись! Я вчера их полдня искала!
Вся тропа была опутана чёрными нитками, так как оказалось, что Варя, храня их в кармане, кончиком зацепила за куст, а потом  полдня разматывала их по всей тайге, от дерева к дереву.
Прибежали мальчишки и весело захохотали. Появилась перепуганная насмерть Лилия Павловна, у которой от испуга отнялись ноги.
Разобравшись с происшествием, все вернулись к костру, а Аня направилась к ручью, по пути разрывая ногами паутину из ниток.

С утра рабочий день заготовителей повторился  один в один к вчерашнему. Девчонки, насобирав очередные четыре мешка шишек, оставили колотование уже к обеду. К вечеру у них снова было отшелушено и отсеяно до двух вёдер чистого ореха. Пока остальные группы занимались заготовкой, сёстры взяли на себя добровольные обязанности по кухне. А в третий день заготовок ещё успели набрать котелок переспевшей брусники.
Собирались в обратный путь, когда из налетевшей тучи стал срываться снег густыми хлопьями. В мешки затаривали готовый орех, упаковывали вещи. Варька насыпала в мешок Анне ведра полтора-два ореха, себе раза в два больше.  Вещи свернула в другой мешок, который прикрепила к своему мешку с орехами. Анне в руки дала котелок с брусникой.
Все остальные таёжники собирались, кто как мог. Мальчишки чуть не передрались, пока затоваривались орехом. Они не успели толком отвеять орехи, потому мусора в них оказалось больше, чем у других заготовителей.  Евгений весь добытый орех сложил в свой мешок, так как ноги Лилии Павловны едва передвигались, а предстоял спуск с крутой горы.
Пройдя залесённый двухкилометровый участок, компания сделала привал, где мальчишки, Варя и Аня под руководством Евгения сделали волокуши из срубленных у тропы берёз. На волокуши привязали все мешки с орехами, и стали спускаться с крутой горы. Впереди, держась за стволы берёз, бежали Евгений и Варвара, сзади подстраховывали Саня и Ваня,  следом бежала Аня, а уж замыкающей тащилась Лилия Павловна. Спустив орехи в самом крутом месте горы, волокуши разобрали, а мешки с орехами заняли своё место за плечами заготовителей. Но почему-то очень долго на тропе не появлялась Лилия Павловна. Евгений заволновался, поднялся на гору, и, спустя время спустился с неё с матерью на плечах. Ему так и пришлось идти весь путь: сначала спускать мешок с семью ведрами орех, затем подниматься в гору второй раз и выносить оттуда свою мать. Спустились к дороге ближе к вечеру. Дорога до станции в Слюдянке досталась нелегко. Ноги, привыкшие к хождению по крутой горе, дрожали и сгибались в коленках, хотя таёжники шли уже  по ровному месту. Тяжесть орех  за плечами пригибала к земле. А у Анны ещё и добавочный котелок с брусникой оттягивал руки. Евгений всё же сумел остановить одну из очень редких частных машин на трассе с обещанием водителю оплатить орехами, сгрузил в машину и все мешки с орехами, и мать , и отвёз на станцию.
Электричка отправлялась ближе к ночи, все успели подремать на скамейках на привокзальной площади. В Байкальск приехали ночью. Выйдя из электрички, погрузив в очередной раз свою тяжёлую ношу на плечи, все направились домой. Дорога от станции вела под уклон. Анна, собрав все свои последние силы, бегом ринулась к дому. Варька едва успевала за ней. Обогнав всех остальных, они первыми оказались у калитки родного дома. В доме горел свет. Едва скрипнула калитка, из дома навстречу девушкам выбежала мать.
- Слава господи! – крестилась она, глядя на дочерей.
- Слава тайге! – крестилась она снова и снова в разные стороны и неистово отдавала поклоны неведомо кому, глядя, как ноги Ани подкосились и та опустилась на ступени крыльца.
Через какое-то  время ей пришлось поднимать девушку и на руках заносить её в дом. Варька же зашла в дом сама, без посторонней помощи, при этом ещё и напевала одну из любимых своих песенок. Анне пришлось с неделю проваляться в постели, так как ноги абсолютно её не слушались, а руки ныли так, что не было никаких сил держать даже ложку. Но это были абсолютные пустяки в сравнении с тем чувством удовлетворения, что она смогла сама лично заработать себе деньги на покупку всех вещей к предстоящему десятому классу. У неё будет новая форма, новый фартук, новые туфли и сапоги, новые учебники, и, может быть, хватит и на новое пальто, если добавить к деньгам, которые она заработала кассиром в кинотеатре.

Она, как всегда, будет блистать!

 

Елена Серженко, р.п.Линёво, Новосибирская область
Дурацкое место

http://sib-zharki.ru/proza/106-2011-01-20-10-34-48/4799-2011-11-03-12-49-38

Какая же ты все-таки пресноводная.
Ну, никакой романтики в тебе...
Тоже мне, нарисовала меня...
Даже муха не сядет...
А говорила: сюрприз, сюрприз...
Вижу один, пока что, стриптиз... усыхающих красок.
Где же твой творческий размах?!
Может, кто отвлек некстати, под руку попался...
Явно не дорисовала. Что-то здесь все же не хватает...
Какой-то сбой настроения. И улыбка сползает на подбородок.
Пожертвовала своими дешевыми красками. На какой помойке их нашла...
Художница!.. Что же ей пожелать, этой творческой особе?..
... Ну, не хватило у меня на веточку хризантемы...
Ну, не нашлось сдачи за эскимо у продавца...
Ну, не переобулся, вслед за тобой выбежал, как есть, в тапочках на босу ногу,.. и стоял,
не зная, что сходу сказать...
Ну, позволил тебе еще раз "пилить" мою "жалкую" натуру...
Кричать не смог: опять же – ангина...
Помахал пальчиками вслед тебе. Таксисту нечего было дать: трико без карманов...
Но твои слова, брошенные мне, были весомы, и я весь отяжелел.
... Теперь вот дошел до того самого забора, где ты меня нарисовала,.. за все лучшее,
что я тебе дал, хотя дать мне было нечего, кроме заката над ромашковым полем;
рассвета над тихой рекой из детства; вольного ветра, дыхания и шепота леса...
... Я сам себе казался порой таким нелепым, тусклым, скучным...
Неужели я такой на самом деле? Не замечал... Некогда было.
Работал и ухаживал почти одновременно.
Вызвался провожать тебя один раз. Теперь стало это нормой.
Каждый вечер "подкатывалась" гулять, до этого самого дня... вплотную до забора...
Портрет с приплюснутым моим видом глядел вниз, мне под ноги, все больше
искривляя мой рот. Краска неделю не сохла и все отползала от "меня" вниз, явно
издеваясь.
Нет, с этим надо было кончать.
Не дрогнувшей рукой  я взял уголек из оставленного кем-то догоревшего костра и
написал на заборе, поверх не желавшей сохнуть краски, всего два слова: "САМА ДУРА".
Это пожелание равноценно теперь относилось как к краске, так и к самой художнице.
Облегченно вздохнув, отомщенный, я пошел прочь от этого дурацкого места, насвистывая "У любви, как у пташки крылья..."

 

Александра Сулимина,  Зеленоград
Волки

http://sib-zharki.ru/proza/88-2011-01-20-10-32-49/3072-2011-06-09-06-53-41

Мне исполнилось одиннадцать лет, и по послевоенным меркам я считался взрослым.
В село, где была наша школа, и до войны жило больше пяти тысяч человек, с войны вернулось всего около десятка мужчин.
Наш отец тоже остался жив - его даже ни разу не ранило, но возвращение с фронта затянулось почти на два года. Мы ждали его сразу после Победы, потом после войны с Японией, но его всё не демобилизовывали. Мать "ушла в себя", часто плакала. Я знал, что в соседней деревне муж её знакомой, соблазнившись городской вольной жизнью (у моих родителей даже не было паспортов, мы, по сути, были крепостными), пригретый одинокой женщиной, забыл про семью, а я не верил, что отец нас бросил. Мне было всего шесть лет, когда он ушёл на фронт, но я запомнил, какими глазами он смотрел на мать, помнил жёсткую, тяжёлую руку, которая гладила меня по голове на ночь, помнил, как он рассказывал нам с братом сказки (в деревне это было не принято). Я помнил, ждал и только боялся, что по дороге домой с ним что-нибудь произойдет. Я не признавался матери, не говорил брату, но мне казалось, что на отца могут напасть волки.
Два послевоенных года были тяжёлыми – из-за засухи не уродилась пшеница. Конечно, в деревне было жить легче, чем в городе, но даже у нас голодали. Мы ставили силки на сусликов, рвали в лесу скареду - пахучие стебли, похожие на чеснок, разоряли птичьи гнёзда. Волкам в лесу есть стало нечего, они осмелели и стали подходить к деревне совсем близко. Они нападали на домашний скот, и, как говорил сосед - всезнающий дядя Стёпа Байбаков, месяц - другой, и они начнут кидаться на людей.
В канун сорок седьмого года, я очень сильно тосковал по дому, мучили мысли об отце. Мать жила на хуторе - до войны отец был лесником в местном лесхозе, и от нашего дома до школы было около десяти километров, поэтому нам с братом пришлось жить у родных тёток в деревне. Они были одинокие, сломанные тяжёлой жизнью женщины. Как могли, ухаживали за нами, стирали нашу одежду, кормили нехитрой едой, но мне не хватало родительской ласки. Брат был старше, да и по характеру он был совсем другой - я всегда был мамин - папин, последыш, меня родили поздно - родителям было за тридцать.
До войны отец любил брать меня с собой в лес, рассказывал, как растут деревья, прятал под кустиками гостинцы и говорил, что это лисичка для меня оставила. Он успел научить меня узнавать голоса птиц и различать многие травы в лесу...
В тот день нашу учительницу вызвали зачем-то в район, директор школы провёл у нас одну математику, а потом отпустил по домам. Решение созрело мгновенно - я оделся потеплее, аккуратно свернул в трубочку нарисованный по клеточкам портрет лётчика Кожедуба - в подарок матери, нацарапал записку брату, и вприпрыжку побежал на хутор. Мне предстояло прошагать около двадцати километров в оба конца.
День был солнечный, мороз пощипывал мои щёки, снег скрипел под большими валенками - отец сам валял их ещё до войны. Я шёл очень быстро и от меня скоро пошёл пар.
Я представлял лицо матери, как она сначала испугается, подумает, что брат опять нахватал двоек по-русскому и учительница Зоя Петровна оставит его на второй (уже на третий год) в седьмом классе (я-то был круглый отличник), потом удивится и обрадуется, заплачет, начнёт угощать меня чем-нибудь вкусненьким, например запеченными кусочками тыквы. О том, что вечером мне идти по темноте обратно, думать не хотелось.
До дома оставалось совсем немного, километра два, и я решил передохнуть. Хотелось пить - я зачерпнул варежкой снег и съел его немного. Вдруг я почувствовал какое-то движение в низине слева. Мои ноги мгновенно отяжелели - я увидел корову, точнее то, что от неё осталось. Из грудной клетки несчастного животного, из-под обглоданных рёбер раздавалось урчание, шевелился серый хвост. Учуяв меня, животное повернуло морду. Это оказалась волчица, беременная, с набухшими сосками. Мы смотрели друг на друга несколько секунд. Я был заворожен глазами хищницы. Она вдруг ослабила свой взгляд и отвернулась от меня.
Ко мне вернулась способность двигаться - я побежал. Я никогда не бегал так быстро, хотя очень устал, и отец предупреждал меня, что увидев волка, нужно замереть на месте, но страх гнал меня к матери. Я влетел в дом, слава Богу, мать была в избе, у неё задрожали губы, когда она увидела моё лицо.
В тот вечер мне повезло: на хутор, на полуторке, заехал отец моего товарища по классу - дядя Петя и отвёз меня к тёткам. Я показал ему то место, где встретил волка - от коровы остался начисто обглоданный скелет.
До весны я больше не ходил на хутор - мать строго запретила.
Потом начались летние каникулы, и мы всё лето работали в колхозе. А перед началом учебного года стало точно известно, что отец возвращается домой, и я последний раз встретился с волками.
Сын соседа дяди Степана, мой друг Митька, на всё лето подрядился пасти небольшое стадо. Степь была выжжена, и он гонял стадо в низину, за село, километра за два от хутора, где трава казалась сочнее. У меня выдалось несколько свободных часов, мать отпустила меня к приятелю, мне хотелось показать ему новую книгу. Я легко бежал по полю, когда заметил впереди что-то странное. До Митьки было метров триста, как вдруг он на моих глазах буквально взлетел на одну из двух берёзок, которые чудом выросли посреди степи. Рядом со мной стояло второе дерево, я забрался на него и увидел ... стаю волков. Коровы встали кольцом вокруг пастуха и телят, выставив рога к волкам. Мой друг с трудом удерживался на хлипкой березке.
Не знаю, сколько бы мы проcидели на наших спасительницах, чем бы закончилась встреча Митьки со стаей, да и до меня бы волки добрались, но тут со стороны хутора раздался выстрел. Волки лениво, нехотя развернулись и убежали в лес. Я увидел бегущего к нам мужчину.
Я узнал его, только когда он подбежал ко мне совсем близко. Отец кинул пугач возле ног и обнял меня. Перед уходом на фронт я помнил его крупным, довольно плотным. Он сильно постарел, похудел, стал жилистым, только глаза остались прежними. Я плакал, уткнувшись в пропахшую потом и куревом гимнастёрку отца.
Он помог слезть с берёзки застывшего от испуга Митьку, и мы медленно пошли к нам на хутор.
Как я узнал из отцовского рассказа, по дороге домой он вдалеке видел эту стаю.
Он только поздоровался с матерью, поцеловал брата, спросил обо мне, и, когда мать сказала ему, куда я пошёл, схватив пугач брата, побежал меня спасать.
Началась совсем новая жизнь-с отцом.
Брата моего, кстати, так и оставили на третий год из-за русского языка, что не помешало ему получить два высших образования и стать известным учёным. Я физик-ядерщик, а не художник, как хотела когда-то моя мать. Когда летом у меня выпадает свободное время, я уезжаю из шумной Москвы на родину, гуляю по степи, дышу запахом полыни - запахом моего детства. Рисую пейзажи, они у меня неплохо получаются. И волчицу, которая когда-то пожалела меня - маленького, одинокого мальчишку.

 

Екатерина Тимохина, Алматы, Казахстан
Ласточки

http://sib-zharki.ru/proza/75-2011-01-20-10-31-22/154-2011-02-25-05-01-41

Дело было летом. Я сидела в комнате у окна и занималась
рукоделием. Вдруг прилетели две ласточки, сели на раскрытую
форточку и защебетали, - видно, самец выражал признательность
своей подруге. Я залюбовалась этой красивой парой. Они долго
сидели, поглядывая на меня, думая, отчего их не прогоняют.
Улетев, они прилетели снова, а потом снова, - и каждый раз
распевали свои песни.

Я быстро привыкла к ним и уже считала своими, кагда заметила,
чем они занимаются. Они строили себе гнездо, принося в клювах
известную одним им глину, сухую травку. Днями трудились, а к
вечеру садились на излюбленную форточку и дуэтом исполняли
счастливые песни. При этом мне казалось, что они и для меня
стараются.

Но вот прочное, недоступное для кошек гнездо было сделано,
подсохло, в нём появилась кладка яиц. Самочка высиживала,
самец сидел на форточке и пел ей свои песни, а на ночь слетал
на ветку вишни, поближе к гнезду, словно стерёг свою семью.

Появились птенцы, и родители с утра до вечера летали в поисках
корма. Время шло, потомство выросло, надо улетать. Родители
научили молодых ласточек всему, что сами умели.

Однажды они прилетели к гнезду возбуждённые, летали,
кружились, садились на гнездо, не забираясь в него.
Накричавшись, они улетели, и, как видно, навсегда.

Я решила побелить наружные стены, подставила лестницу,
заглянула из любопытства в гнездо - и, к моему великому
огорчению, увидела в нём мёртвую ласточку. Мне стало ясно,
отчего птицы кричали перед отлётом: они призывали то ли свою
сеструЮ то ли маму... Я похоронила бедняжку под вишней,
а весной стала ждать возвращения моих ласточек, но они не
вернулись. А жаль.

 

Ираида Трова, Новосибирск
Пирамида Тихопса

http://www.proza.ru/2011/12/21/640

Сорокапятилетний Тихон опустил новехонькую деревянную лестницу в свежевырытый погреб: - Опс, готово!
Довольно потирая руки, заглянул в соседский огород:
- Опс! А скворечник-то, Макарыч, у тебя скривился!
- Опс, опс. Привет, сосед - ТихОПС!
Тихона в родной деревне более как "Тихопсом" по-другому никто и не называет: куда бы свой нос не засунул - "Опс" всегда впереди его.
- Опс! - кричит прохожему, - Смотри, навеселе скувыркнешься, зубов не досчитаешься!
- На себя посмотри, ТихОПС. У самого-то пара зубов осталась - завидуешь!

Ну, то, что в наше время деревня без зубов - сейчас этим никого не удивишь.
В поликлинику далеча добираться, каждый лечит себя как может, по старинке: плоскогубцами больной зуб изо рта долой и все дела.
Лясы точить некогда, однако. Нужно еще и крышку над погребом соорудить, да такую, чтобы вода скатывалась. Смастерил высоченную, из дощечек и прозрачного пластика ровно по квадрату. На погреб прикинул, да так и подивился:
- Опс! Однако, пирамида вышла. - Посмеялся, а потом сбегал за компасом, и установил ее углами, ровно по направлениям света. Ну чем не пирамида Х... ТихОПСА!
Вот с этого самого момента и перевернулась жизнь деревенского мужика Тихона с ног на голову.

Покуда погода солнечная, он все в огороде копошиться: то копка, то прополка. Супружница-то Тихона давно на его плюнула, да в город подалась к родственникам за богатой жизнью и новым мужем-красавцем. Вот и приходится со всеми делами одному управляться.
А дождь начнется, так самая работа погреб доделать - стены кирпичом обложить, да песка на дно насыпать.
Третья неделя пошла, как стену кирпичную наращивает да слушает, как капли по прозрачной крышке барабанят: "Опс, Опс, дождик в погреб не прийдетс!"
Удивительно, но в последние дни из погреба даже вылазить не хочется: какое-то умиротворение от работы, ощущение покоя и счастья. Скрипит песок под ногами, скрипит и на зубах. Опс! Что такое?
Перепуганного Тихона бросило в жар: вместо двух он нащупал языком, как проклёвываются новые зубы на месте старых, покинувших его с десяток лет назад.
Рассекая капли дождя, Тихон мчался к зеркалу в сенях, растирая рабочую грязь по лицу. Пристально пригляделся к отражению в зеркале: "Опс, и седина с висков исчезла!"
Открыв рот, что есть мочи впился глазами в десна: так и есть - зубы новые лезут!
Опс, и от радостного головокружения Тихон, шатаясь, добрел до дивана и вырубился.

Приводя свой внешний вид в порядок, выспавшийся деревенский мужик раздумывал над произошедшим чудом: "Опс, все дело однако в пластике! Притащил лист из леса, когда по весне еще за сморчками бегал, вытащил его из расщелины осины, в которую, видимо, молния долбанула. По всей видимости, и пластик свалился с того же места, откуда и молния пришла. Опс, а лист-то, скорей всего, с НЛОпс! Другого объяснения и быть не может!
На ощупь - обыкновенный, ничем от земного не отличается, вот только пахнет как будто свежестью моря". - Тихон, обойдя вокруг диковиной пирамиды, вспомнил службу на флоте.
"Да, дела! Тут одним опсом, не обойдешься, однако".
К вечеру провел свет в погреб, скинул матрас, пастельные принадлежности и решил в нем заночевать. Лежа на мягком тюфяке, запрокинув руки за голову, любовался ослепительными звездами ночного неба сквозь прозрачную волшебную пирамиду: "Опс, звезда упала! Самое время загадать желание..."

Ему снилась Женщина. Красивая, большегрудая. Она обнимала нежными руками его шею, целуя пухленькими губами за ухо, все тесней и тесней прижимаясь к нему...
Тихон подскочил от прямого солнечного луча, ослепившего его сквозь стенку пирамиды.
Полдень. В ворота стучались.
- Иду, иду! - Тихон, по-молодецки выскочив, распахнул ворота. Представший перед ним образ ошеломил так, что он смахнул рукой, - Опс, все еще сплю что ли?
Смуглая брюнетка, чуть преподнеся вперед роскошный бюст, нежным голосом произнесла:
- Хозяин, комнату не сдаете?
Миндальные глаза с поволокой прикрылись пушистыми ресницами. Тихон подхватил большую сумку, приставленную к палисаднику:
- Такой красавице и всего дома не жалко! Опс, проходите пожалуйста!

Многие в деревне приютили переселенцев, а он все отказывал. Но не в этот раз. Сраженный стрелой амура в самое сердце, сегодня не устоял.
- Располагайтесь, дом в вашем распоряжении, а я до осени в погребе поживу.

Мечтающему Тихону не спалось. Переворачиваясь с бока на бок под волшебной пирамидой, он размышлял о загаданном желании: "Надо же, сбылось! Вот еще бы денег кучу, и свататься тогда можно, а нищему такую кралю не удержать". - Работы на селе давно нет: как колхоз развалился, так каждый и проживает, как может, в основном на домашнем хозяйстве.
В беспокойном сне, ворочаясь, раз за разом стучал локтем о кирпичную стену. Проснувшись, обнаружил на себе слой глины. Недостроенная стена в самом углу дала о себе знать. Заглянул в дыру и обомлел: "Опс,тряпка". - Потянул, и под лесенку застучали, катясь градом, драгоценные прозрачные камни...

Через два года омолодившийся хозяин Тихон и уважаемый фермер на селе отстроил особняк на месте старого дома. Премии от сдавшего государству клада хватило с лихвой.
В новый дом красавица жена первым делом пустила кошку, а потом переступил Тихон с полугодовалым сыном на руках.
В погребе семья как и положено хранит овощи, под обыкновенной крышкой из железного кровельного листа.
А что же случилось с пирамидой Тихопса - интересно знать читателю? Так вот, от первого же града она рассыпалась на мелкие шарики сквозь аккуратно уложенные дощечки в погреб: жаркие лучи сибирского солнца, а затем град с куриное яйцо сделали свое дело.
Красавица-хозяйка с миндальными глазами собрала из нашедших в песке пластиковых шариков великолепные сияющие бусы, но об этом как-нибудь в другой раз.

P.S. Кстати, овощи из погреба с отменным неповторимым вкусом!

 

Марина Шамсутдинова, Москва
Коктебель человечества

http://sib-zharki.ru/proza/75-2011-01-20-10-31-22/4802-2011-11-03-20-46-31

От большого белого взрыва почти все жители города погибли, те немногие, что остались живы, враз оглохли и онемели. Обезумевшими бежали они всё дальше и дальше в лес, под защиту Матери-Природы. Здесь, под кронами, не видно было бомбардировщиков и лазерных вспышек.
Мир онемел, единственной связью с окружающей действительностью осталось зрение, единственной силой помочь себе – руки и ноги… Обожжённые, ободранные руки, что умели только переключать каналы на пульте телевизора, крутить руль автомашины, стучать по клавишам компьютера. Все эти навыки оказались ненужными в лесу. Людям пришлось всему учиться заново, строить землянки и шалаши, ставить капканы и ловчие сети, собирать травы и съедобные коренья, копать землю под огород.
Любовь. Куда без неё? Как только люди немного обогрелись и успокоились душой, она стала подсаживаться к их вечернему костерку. И от её волшебства вспыхивали восхищением глаза, становились нежнее руки, сближались потрескавшиеся губы, на обветренных лицах проступала улыбка. Вместе легче пережить испытания, вдвоём теплее в сырой постели из листьев и мха.
От любви родились новые дети. Здоровые, ясноглазые, словно в награду за все мучения человечества, славные дети. Они не знали другой жизни. Лес им был родным домом. Они слышали в лесу пение птиц, но некому было рассказать им, что это щебечут птицы, слышали рычание волка и рёв медведя, но не знали они, что это хищные звери. Немы и глухи были их родители. Вопросительно смотрели они на своих детей, а из горла вырывалось лишь глухое мычание. Пришлось новым людям заново создавать язык, заново нарекая всякое явление, предмет или животное – новым именем. И хорошо это было. Белка назвалась «янга», медведь «бырдым», лес – «тау». Мама звалась «ммымы», потому что никто нежнее мамы не мог промычать ребенку. Папа нарёкся «ыпа», так как был он суров и отважен, никто бы не узнал в нём очкастого системного администратора.
Прошло 200 лет. Выросло в лесу большое племя – высокое, сильное, смелое. Создали они свой собственный язык, родили новых детей. Вечерами  перед костром пел поэт древнюю песню о великом «ыыхе», после которого потерял речь Великий «ыпа» и рисовал до самой смерти какие-то рисунки, вырезал их на деревьях и камнях, о чём-то предупреждал своих детей и внуков, часто плакал… Потом все расходились по домам, расписанным древними рисунками, на которых можно было узнать улицы древних городов, машины и самолеты…
Наступило благословенное время, справедливое время, каждый брал у Земли, сколько мог взять для жизни. Тысячи лет теперь понадобится человечеству, чтобы снова научиться бессмысленно убивать себя и сородичей, придумывая бомбы и машины, порабощать и грабить соседей. Новое человечество в колыбели и далеко ему до маразма. Мира ему! Счастливого  нового детства!

 

Дарья Януш, Новосибирск
Последний глоток лета

http://sib-zharki.ru/proza/88-2011-01-20-10-32-49/4053-2011-08-27-13-14-43

В холодном августовском воздухе уже чувствовались тонкие, ещё слабые ароматы приближающейся осени. Я лежу на своём раскладном диване. Рядом крепко спит Анечка. Свернувшись калачиком, она занимает почти всё пространство. Я вот-вот упаду на пол. Вдобавок она зажала в коленках единственное одеяло и не собирается им делиться. У меня с детства привычка спать укрытым буквально «до носу», иначе могу ворочаться, пока не прозвенит будильник, не сомкнув глаз.
В комнате сквозняк, по моей и Аничкиной коже мурашки. Шторы раздвинуты, и под той удивительной смесью уличного и лунного света её кожа кажется прозрачной, сквозь неё видны очертания тонкого позвоночника. На лопатках рыжеют редкие веснушки. Пара медных прядок на плечах.
В темноте нашарил мягкий халат, не завязывая, накинул его. Как можно тише выхожу на лоджию. Моя «двушка» – настоящая находка. Живу на 16 этаже рядом с набережной. Повезло: вид из окна - не двор, не улица, а река с зелёным островом посередине и далёким светом огней на Левом берегу.
«Двадцатое число», - само всплыло в мыслях. Когда я ехал с работы, небо хмурилось, а сейчас около двух часов наступающих суток оно иссиня-чёрное с низкими звёздами, что редко для Сибири даже в августе. Вокруг ясная прохлада. Я вдыхаю этот последний летний воздух. Впереди долгие, мучительные месяцы зимы, где каждый вздох будет казаться не полным. Последняя возможность ощутить вдох всем телом, будто «пронести» его через себя, по всем сосудам, венам, артериям. И так хорошо, и такое наслаждение разливается внутри от каждого глотка свежести. Голова начинает слегка кружиться. Я смотрю вдаль на отблески речной глади. На подоконнике пылится керамическая пепельница, хотя курить бросил три года назад, сразу после новоселья. Выкинуть? Зачем? Пусть стоит. Столько зим простояла и эту простоит. В углу, видимо за компанию с пепельницей, скучает старая гитара с оторванной струной. В последний раз держал её в руках в ночь на шашлыках после первого курса универа. Переезжая в собственную квартиру, забрал старушку к себе.
Накатывают студенческие воспоминания о ребяческих проделках. Нет желания копаться в прошлом, ведь сейчас я вдыхаю последний воздух этого лета, а там, в глубине квартиры, спит Анечка, возможно, видит сны.
Я простоял на балконе ещё около часа. Несмотря на махровый халат ( Аничкин внезапный подарок), я озяб. Безумно захотелось вернуться в постель к своему Рыжику. Прикрыл окно, на цыпочках подкрался к дивану, на котором раскинула тонкие ручки Анечка. «Эх, Анька! Ну совсем ты мне места не оставила!» - еле слышно прошептал я, скидывая на пол халат. Нырнув под кусочек одеяла, я прижался к ней, уткнулся во влажные волосы. И всю ночь до самого рассвета думал о последнем жадном глотке этого лета.